— Это вы, — наконец промолвила она.
— Да, Юлия, — кивнул он. — Я хочу пригласить вас в Академию Художеств, кузина. Там во дворе стоят два истукана, которые мне хотелось бы вам показать.
— Простите меня, Андрей, — покачала головой девушка, — но я не выдержала. Я была там во время выгрузки. Это… Это они. Те самые сфинксы.
— Я привез их, — просто сказал граф.
— Андрей… — Княжна подошла и взяла его за руки. — Значит, я действительно хранила верность именно тебе.
— Я знал, — кивнул молодой человек. — Я верил. Ты даже не представляешь, что это было! Сперва я искал среди песков, затем едва не вызвал на поединок какого-то местного ляха. Но сфинксов забрал за долги английский посланник, и мне пришлось искать золото на выкуп. Потом их едва не перехватил Шамполион, но во Франции началась смута, и его то ли ограбили, то ли посадили в Бастилию.[54] Потом никто не соглашался везти стражей смерти, и мне пришлось обыгрывать в карты итальянского капитана, дабы обязать его словом чести. Сфинксы не влезали в трюм — нам пришлось строить специальный причал и выпиливать часть борта, потом…
Княжна оборвала горячую речь молодого человека, наложив ему на губы свой тонкий пальчик с пронзительно-красным, как рубин, ноготком и, покачав головой, подвела итог монологу:
— Ты сделал это. Сделал. Наверное, теперь я, как честная девушка, обязана исполнить твое желание.
— Нет, — гордо вскинул подбородок офицер. — Я сделал это не для того, чтобы обязать тебя клятвой. Я сделал это, чтобы избавить тебя от обета!
— Молчи, глупый! — На этот раз молодому человеку на рот легла вся ладонь. — Молчи. Я давала обет, я должна исполнить твое желание. Нет, неправда. Я хочу исполнить твое желание. Ты понял? Хочу!
Граф Муравьев кивнул, и она убрала ладонь.
— Так чего ты хочешь, кузен? Если по-прежнему только поцелуй, то я готова одарить тебя им прямо сейчас. Или, может быть, ты хочешь большего? Ты хочешь большего, отвечай?! — потребовала княжна.
Мужчина, после некоторого колебания, кивнул еще раз.
— Тогда я должна подвергнуть тебя еще одному испытанию, — сжала девушка его ладони. — Испытанию терпением. Сейчас ты уйдешь и больше не покажешься здесь еще три месяца и двадцать четыре дня. Ты не станешь искать встреч со мной, не будешь меня видеть. Три месяца и двадцать четыре дня. Через сто пятнадцать дней у меня будет день рождения. Ты не должен приходить на этот праздник. Ты должен прийти на следующий день. На следующий день в этой самой комнате я стану ждать тебя с раннего утра. И если ты придешь, если ты не передумаешь, не откажешься, не выберешь другую, то я выполню любое твое — ты слышишь? — любое, совершенно любое твое желание. Любое! А теперь уходи. Уходи… — Она закрыла лицо ладонями. — Уходи, пока я не совершила какой-нибудь глупости!
Сфинксы, стражи врат мертвых из страны пирамид, заняли свои места на высоких гранитных пьедесталах только в апреле тысяча восемьсот тридцать четвертого года. В этот месяц у графа Андрея Николаевича Муравьева родился первый ребенок, и он привез полюбоваться новым памятником из окна кареты обеих женщин — жену Юлию и дочь Ольгу.
Зеленый «Москвич» с драной дверцей доехал до перекрестка за Гарболово, повернул налево, натужно разогнался, но уже через пару километров женщины застучали толстяка по плечу:
— Не туда, Сергей Салохович, не туда, назад!
Мужчина затормозил, развернулся, поехал в другую сторону, но километра через три сам ощутил, что ненавистный до дрожи в коленках запах стал удаляться. Он развернулся снова, поехал медленнее, всматриваясь вправо от дороги, и скоро заметил съезд. Толстяк повернул, петляя вместе с проселком между дотами, пока не скатился к небольшому лесному озерцу.
— Дальше, дальше, Сергей Салохович, — нетерпеливо сообщила остроносая соседка. — Он где-то дальше, совсем рядом.
— Не видите, Инга Алексеевна, дальше проезда нет? — заглушил двигатель спирит. — Дальше придется пешком.
— Скорее, скорее давайте, — потребовала Ольга. — Побежали.
Близость жертвы пьянила, вызывала нетерпение, желание добраться наконец до цели долгого пути и поставить последнюю точку.
В трех километрах от них, на песчаном берегу, Алексей Дикулин как раз заканчивал массаж. Лена лежала на спине, прикрыв бедра футболкой, а грудь — двумя одноразовыми носовыми платочками. Леша отпустил размятую руку, после чего тихо сообщил:
— Есть еще девять точек, которые требуется промассировать, но при работе с ними нужно быть особенно осторожным…
Дикулин наклонился к ее лицу, несколько раз поцеловал одно закрытое веко, затем другое, сдвинулся чуть ниже, скользя поцелуями по краю ее губ. Лена не выдержала, схватила его за затылок, прижала к себе, впившись в губы чуть ли не зубами, тело ее выгнулось. Правой рукой массажист двинулся вниз, к бедрам, ощутил влагу, почувствовал желание девушки, ее страстность… как вдруг антикварщица резко отстранилась:
— Стоп! Стоп, Леша, остановись.
— Что такое, Елена моя прекрасная… — пробормотал он, чувствуя, что вот-вот взорвется, однако девушка холодным и твердым, как гранитное надгробие, голосом потребовала:
— Убери свою руку.
Дикулин, тяжело дыша, отпрянул, уселся рядом, тряхнул головой, пытаясь отогнать страсть и успокоиться. В душе пульсировала острая обида: как, почему, за что? Почему именно сейчас, в последний момент? Она с ним играла, чтобы потом прогнать? Чтобы сделать это побольнее? Теперь ему хотелось уже не целовать девушку, в которую мгновение назад он был страстно влюблен — ему хотелось ее убить.
— Постой, Алексей… — Она, присев, схватила его за локоть. — Ты самый лучший, самый… Самый настоящий из всех, кого я встречала. И я хочу, чтобы именно ты стал моим мужчиной. Но только не сейчас. Я не могу сейчас. Я могу стать твоей только через два месяца и десять дней.
— Какая сказочная точность!
— Леша, Лешенька. Всего два с половиной месяца — и я соглашусь на все, чего ты только пожелаешь.
Дикулин вырвал у нее свой локоть, поднялся, подхватил у костра топор и исчез в тумане.
Когда он вернулся с охапкой хвороста, Лена уже была одета. Не полностью — только в футболку и лосины. Она сидела на корне сосны, провожая его испуганным взглядом. Алексей принялся злобно кромсать хворост топором, несколько веток кинул в огонь, достал из рюкзака складную удочку и направился к воде, на ходу разматывая снасть.
— Стой! — перегородила ему дорогу девушка. — Ответь мне, Леша, скажи хоть что-нибудь. Ты будешь ждать? Или исчезнешь завтра, как будто тебя никогда и не было?
— Что за бред? — опустил удочку он. — Почему именно два месяца и десять дней? Откуда эта ересь?
— Тебе же наверняка приходилось заключать договора, Леша. И ты прекрасно знаешь, что у них есть срок действия и что условия договоров требуется исполнять.
— Странные у тебя какие-то договора, Леночка. Два месяца и десять дней. И что ты обязана делать все это время?
— И ты прекрасно знаешь, Лешенька, что очень часто условия договоров разглашению не подлежат. — Девушка взяла его за руки: — Всего два месяца, Леша. Неужели эти семьдесят дней невозможно перетерпеть? Два месяца, десять дней. После четырех часов вечера я исполню любые твои желания, как золотая рыбка. Неужели ты готов бросить меня только потому, что я не поддалась сразу, сейчас, немедленно? Твоя любовь не способна выдержать даже такого испытания?
— А разве я говорил тебе о любви?
— Вот, значит, как… Тогда прости, — опустила она руки.
— Нет, постой. Черт, как они надоели! — Алексей отшвырнул удочки. — Подожди, Лена, ты не поняла. Все это должно происходить не так! Не таким образом. Стой! Это я должен был тебя обнять, сам. И сказать: Леночка, ты самая прекрасная девушка на этом свете. Ты самая лучшая, самая желанная, самая родная для меня женщина. Мне не нужен никто, кроме тебя, отныне, присно и во веки веков. Потому что я тебя очень люблю. Я люблю тебя больше жизни, больше солнца, неба, больше лета, больше всего на свете. Больше самого света. И я хочу…
— Ну, почему именно сейчас?.. — прошептала девушка, глядя ему через плечо.
— Почему я тебя?.. — сбился от неожиданного ответа Дикулин, а потом оглянулся.
Из тумана один за другим на пляж выскочили толстый мужчина в костюме-тройке, с золотой цепочкой через живот, рыжая моложавая бабка в спортивном костюме, остроносая женщина средних лет в длинном потасканном свитере и еще две тетки лет по пятьдесят.
— Действительно не вовремя, — вынужден был согласиться с антикварщицей молодой человек.
В этот момент толстяк наклонился и со всей скорости врезался ему головой в лицо. Дикулин, взмахнув руками, опрокинулся на спину. Рыжая бабка плюхнулась сверху, прижимая голову к земле, толстяк и тетки постарше принялись торопливо пинать его ногами, остроносая сняла туфлю с тонкой шпилькой, замахнулась, прикидывая, куда бить. Лена быстро обхватила ее левым локтем за лицо, дернула к себе, вынуждая поднять подбородок и коротким отработанным движением ударила выставленным большим пальцем в бьющуюся на шее синюю жилку. Тут же отступила, давая мертвому телу рухнуть, куда ему удобнее, и приглядываясь к тому, что происходит на песке.
А на песке Дикулин понял, что его хотят убить. Просто убить, без всяких экивоков. Так, как поступали с ним, никто не шутит. Он задыхался под непомерно тяжелой задницей и не мог ни дышать, ни встать, ни спихнуть ее с себя, ни даже укусить через толстую ткань; он не видел, куда можно бить руками и ногами. И если он оставался жив до сих пор, то только потому, что у нападающих не хватало сил так быстро забить его насмерть.
Вдруг левая рука нащупала лодыжку сидящей на голове тетки. Леша перехватил ее покрепче, правой рукой поспешно нашел стопу, крутанул вправо. Рыжая взвыла от неожиданной боли, приподнялась с головы. Дикулин разглядел мужика, сжал ноги и вонзил их ему в живот сдвоенным ударом. Толстяк моментально сложился, хватая ртом воздух, а Алексей вывернулся из-под тяжелой бабищи, попытался встать — на спине, на руках моментально повисли пятидесятилетние тетки, пригибая к земле. Мгновением спустя к ним присоединилась рыжая.