В КОСМОСЕ И НА ЗЕМЛЕ
Соревнование в околоземном пространстве
На описанном семейном и бытовом фоне, неразрывно связанном со светскими формальностями, этикетом, постоянным наблюдением со стороны средств информации, которые пытались разузнать все подробности жизни необычной высокопоставленной пары, проходила государственная деятельность президента Кеннеди. За неполные три года пребывания в Белом доме он столкнулся с целым рядом кризисных ситуаций, которые имели неоднозначные результаты.
В своей государственно-политической деятельности Кеннеди использовал плодотворные идеи народившейся, но находившейся в стадии формирования геополитики. Эта политологическая по своей сути дисциплина предполагает комплексный географический, исторический и социологический анализ вопросов, связанных с пространственно-географическими структурами. Здесь рассматривается в первую очередь политическое, экономическое и стратегическое значение географического фактора, расположение, размер, функции и взаимоотношения местностей и их ресурсов. Естественно, что такой подход ведет к отказу (по крайней мере частичному) от разного рода возвышенных категорий, вроде высшей справедливости, высоких моральных ценностей и т. п., ставя на их место прозаический или даже циничный национально-государственный интерес, как его понимают высшие представители государства.
При этом произносится немало слов о высокой морали, и Кеннеди в своих посланиях и речах прибегал, видимо, чаще некоторых других государственных деятелей к нравственным аргументам. Они, однако, были предназначены в основном для массы, для толпы, которая должна была сопоставить их со своими представлениями о «ценностях» и продемонстрировать результат такого сопоставления на разного рода выборах.
Однако в основе решений и действий Кеннеди лежали значительно более прозаические мотивы.
Геополитические интересы носили и глобальный, общемировой, и региональный характер.
К глобальной области относилась прежде всего гонка за научно-техническим и военным приоритетом в состязании с главным предполагаемым противником — СССР. Если с чисто военными делами всё было более или менее в порядке — стратегическая мощь США значительно (в области ракетно-ядерных вооружений во много раз) превышала советскую, и надо было теперь бдительно следить за сохранением таковой, то с научно-техническим приоритетом, как это ни удивительно, дело поначалу не ладилось. Между тем превосходство СССР в некоторых конкретных отраслях могло обернуться для США утратой и стратегического преимущества, и, может быть, даже паритета.
Речь прежде всего шла о космической программе, которая напрямую была связана с конструированием всё более совершенных ракетных аппаратов. Но к чисто научному и военному соревнованию здесь напрямую присоединялись соображения престижа, преимущества той или иной системы, пропагандистские расчеты. Дела, связанные с космосом, воспринимались во всем мире, и особенно в США и СССР, как относившиеся к сфере прямых, жизненных интересов почти каждого человека.
Между тем месяцы предвыборной кампании Кеннеди и начала его президентства были временем, которое в Америке было связано с ощущением национального позора, причем некоторые сравнивали ситуацию чуть ли не с Пёрл-Харбором — событиями в декабре 1941 года, когда японская авиация, совершив неожиданное нападение, уничтожила значительную часть тихоокеанского флота США. Оказалось, что СССР опережает США в области космических исследований.
Еще 4 октября 1957 года в СССР был впервые запущен искусственный спутник Земли весом в 80 килограммов, через месяц — второй спутник, весивший уже 500 килограммов. Последовал вывод на околоземную орбиту корабля с животными на борту. А 12 апреля 1961 года, менее чем через три месяца после инаугурации Кеннеди, первый космический полет совершил человек — советский летчик-космонавт Юрий Алексеевич Гагарин. Встреча Гагарина в Москве после 108-минутного полета, во время которого его космический корабль обогнул Землю, явилась первой в СССР массовой стихийной демонстрацией со времени укрепления большевистской власти после Октябрьского переворота 1917 года. В «космическом энтузиазме» проявлялись некие законы массового сцепления, в силу которых «патриотический» порыв толпы мог бы быть повернут в любом направлении, если бы ей был брошен возбуждающий победный лозунг. Впрочем, тогдашний советский лидер Н.С. Хрущев предпочитал не обращать внимания на такого рода неприятные предположения, а купаться в лучах славы вместе с Гагариным.
Отставание США от СССР в космической области было действительным, но в определенной мере искусственным фактом. Оно предопределялось тем, что администрация Эйзенхауэра не придавала этому вопросу сколько-нибудь серьезного значения и только после запуска первого советского спутника приняла решение о создании в 1958 году Национальной администрации по аэронавтике и освоению космического пространства (НАСА).
Джон Кеннеди воспринял советские космические достижения и особенно полет Гагарина как вызов американской науке, технической мысли, производственным достижениям, ему самому как лидеру великой нации и самого могущественного в мире государства. Его настроения полностью соответствовали чувствам массы американцев, тональности большой прессы. Газета «Вашингтон пост» писала после запуска первых советских спутников, что США находятся в наибольшей опасности за всю свою историю, что страна может превратиться во второразрядное государство, что «мощная, растущая советская экономика и технология несут новые технологические и пропагандистские угрозы для свободы по всему миру»{724}.
Узнав о полете Гагарина, Кеннеди был просто ошарашен. Он ругал самыми грязными словами и американских ученых, и военных бюрократов, и администрацию бывшего президента, которая не выделяла достаточных средств на освоение космоса. Передавали его слова: «Назовите мне то место, в котором мы можем догнать их… Сможем ли мы раньше их облететь Луну? Сможем ли мы забросить раньше их на Луну человека?.. Пусть хоть кто-нибудь в конце концов объяснит мне, как их догнать!»
Это были лишь эмоции, но вслед за ними стали предприниматься конкретные меры.
Президент направил поздравление в Москву и в то же время заявил своим советникам: «Новости могут оказаться еще хуже, прежде чем они станут лучше, и пройдет некоторое время, прежде чем мы справимся с этим делом». Мысли президента были более оптимистичными, чем мрачное суждение журнала «Тайм» о том, что «советское достижение следует рассматривать только как победу коммунизма и поражение свободного мира, руководимого США»{725}.
Вечером 14 апреля, через два дня после полета Гагарина, Кеннеди созвал совещание научных и финансовых экспертов для обсуждения американской космической программы. Перед собравшимися были поставлены практические вопросы: в какой конкретной области США могут выйти на советский уровень и в сравнительно близкой перспективе занять первое место? Может ли американская космическая индустрия создать аппарат для облета Луны раньше, чем это сделают Советы? «Можем ли мы высадить на Луне человека раньше их?» Ответы были неутешительными. Ученые высказали мнение, что США смогут догнать СССР не ранее чем через десять лет. Специалисты по бюджетным делам прикинули, что такая программа может обойтись в сумму до 40 миллиардов долларов. «Именно это, то есть цена, волнует меня больше всего», — размышлял Кеннеди. Корреспондент журнала «Тайм» Хью Сайди, который по просьбе президента стенографировал беседу, завершил свои заметки словами: «Кеннеди продолжал думать о сложной дилемме. Цена была пугающей. Но угроза существовала, и имя Юрия Гагарина продолжало переноситься из заголовка в заголовок, чтобы это подчеркнуть»{726}.
20 апреля 1961 года появилась директива вице-президенту с указанием выяснить, «каковы наши возможности переиграть Советы, разместив в космосе летающую лабораторию, совершить полет на Луну и возвратить [корабль] на землю, послав на Луну и назад ракету с человеком на борту? Есть ли другие космические программы, обещающие драматические результаты, в которых мы могли бы добиться победы?»{727}.
Примерно через неделю последовал не очень утешительный ответ Джонсона. Смысл его состоял в том, что США потребуется длительное время, чтобы достичь уровня СССР в космической гонке, и фактически ставилась под сомнение возможность опередить СССР в полете на Луну, хотя такая возможность и не исключалась{728}.
Впрочем, первый американский «ответ» на полет Гагарина последовал скоро. Он не был особенно впечатляющим. Правда, в отличие от Москвы, которая секретила все космические полеты вначале до их успешного (или неуспешного) завершения, а затем до запуска, Вашингтон объявил о полете заранее. За 23 дня до запуска стало известно, что первый американский полет в космос совершит капитан военно-морской авиации Алан Шеппард. 5 мая 1961 года с космодрома в штате Флорида на мысе Канаверал (некоторое время после гибели Кеннеди мыс носил его имя, а затем мысу было возвращено прежнее наименование, а в честь Кеннеди были названы только космодром и Космический научный центр) корабль «Фридом-7» совершил полет не по околоземной орбите (как корабль Гагарина), а по баллистической траектории, поднялся на высоту 186,5 километра и совершил посадку в водах Атлантического океана в 186 километрах от места старта. Правда, в отличие от полета Гагарина, который управлялся с земли и был полностью автоматическим, Шеппард совершил несколько удачных маневров вручную.
Точно так же, как на весь Советский Союз стало известно слово «Поехали!», произнесенное Гагариным перед полетом, в Соединенных Штатах передавали из уст в уста достаточно грубую фразу, сказанную в последнюю минуту Шеппардом (она передается в смягченном переводе): «Надеюсь, меня там никто не трахнет!»
Президент был очень взволнован той публичностью, которая сопровождала полет Шеппарда. Он подумывал о том, чтобы отказаться от телевидения на космодроме. «Может быть, что-то можно придумать, чтобы не допустить телевизионного показа?» — спрашивал он Дина Раска и директора НАСА Джеймса Уэбба. «Он опасался реакции общества в том случае, если произойдет какая-то неудача при запуске», — записала Эвелин Линкольн, его секретарь. Уэбб оптимистически, хотя, возможно, и несколько легкомысленно, ответил, что он убежден в успехе предприятия. Раек же сообщил, что телевизионные камеры уже установлены и попытка убрать их обернется скандалом{729}.
Рассказывают, что, когда пресс-секретарь доложил Кеннеди, что полет завершился успешно, что астронавт находится на борту вертолета, Джон впервые за много дней широко улыбнулся. Ему самому, не чуждавшемуся матерщины, приятно было услышать и грязные слова, произнесенные перед полетом храбрым астронавтом.
После завершения полета Кеннеди позвонил Шеппарду и тепло поздравил его с успехом. Астронавт позже делился тем, что на него особое впечатление произвела взволнованность, с которой говорил Кеннеди{730}.
Американцы ожидали от нового президента еще более впечатляющих космических успехов. Гонка в космосе была проявлением общего военно-научно-стратегического состязания двух мировых, противостоящих друг другу, держав и в то же время становилась предметом национальной гордости, демонстрацией силы духа и мужества, пропагандистской шумихи, геополитического первенства.
Уже в самом начале своего президентства Кеннеди, как мы уже упоминали, поручил вице-президенту Джонсону, который имел обширные связи в авиационном бизнесе, всё более выходившем на космическую стезю, координировать работы в области освоения космического пространства. При этом перед Джонсоном была поставлена определенная задача — как можно скорее обогнать СССР. Докладная записка Джонсона от 28 апреля раздосадовала Кеннеди. К огромному огорчению вице-президента, шеф больше не прибегал к его услугам, а вел переговоры с авиационными концернами лично или через высших советников Белого дома.
Непосредственно после полета Шеппарда Кеннеди принял решение о резкой интенсификации работ в области космических исследований. Были приняты конкретные меры. Штаты НАСА значительно расширились, а в бюджет стали закладываться статьи, предусматривавшие крупные расходы на космические полеты. В течение двух лет число сотрудников НАСА возросло с 16,5 тысячи человек до 28 тысяч, а общее количество ученых, инженеров, технических работников, занятых на предприятиях, обслуживавших подготовку космических полетов, более чем утроилось (с 60 до 200 тысяч человек){731}.
25 мая Кеннеди выступил перед специально созванным объединенным заседанием обеих палат конгресса по вопросу о «срочных задачах нации». Он кратко говорил об экономических и социальных проблемах, обороне, гражданских правах. Но особое внимание было уделено американской программе освоения космоса.
Основное содержание речи составила информация о президентском решении развивать эти разработки так, чтобы до конца текущего десятилетия добиться высадки человека на Луне. Президент признавал, что выполнение этой амбициозной задачи потребует огромных научных, технологических, материальных, человеческих усилий. Однако эта цель вполне под силу американскому народу, полагал он. Признавая, что у истоков программы лежит научно-техническое, а следовательно, и стратегическое соревнование с СССР, неразрывно связанное с холодной войной, Кеннеди вместе с тем фиксировал действительно главное — общечеловеческий, общегуманитарный смысл намечаемого исторического рывка в космос. Он завершил выступление словами: «Любая программа, которую я выдвигаю, потребует от американцев определенных неудобств, или причинит трудности, или же потребует жертв. Но они соответствуют нашему долгу, и вы, в конгрессе, будете действовать в соответствии с этим. Я чувствую себя уверенным, обращаясь к вам, в соответствующем ответе на эти новые огромные требования. Мне доставляет радость знать, что наша страна едина в своем стремлении сохранять свободу и выполнять свой долг»{732}.
В авральном режиме была выработана и в мае утверждена Кеннеди программа «Аполлон», ставившая целью до конца десятилетия осуществить высадку на Луне американского астронавта. Кеннеди объявил об этой конкретизированной программе, выступая 12 сентября на университетском стадионе в городе Хьюстоне перед восторженно встретившими его студентами и профессорами.
Ученым и их ученикам льстили слова президента о том, насколько администрация страны ценит науку, ее достижения, насколько она уверена в реальности новых грандиозных свершений. Было еще раз объявлено, причем в более уверенном и решительном тоне, о намерении до конца 1960-х годов добиться высадки человека на лунной поверхности. Этим человеком должен был стать американец. Президент завершил свое семнадцатиминутное выступление словами: «Итак, космос перед нами, и мы собираемся подняться туда, перед нами Луна и планеты, и новые надежды на знание и мир овладевают нами. Поэтому мы поднимаем паруса и просим Божьего благословения на самое азартное, опасное и величайшее дерзновение, на которое когда-либо решался человек»{733}.
На космическую программу выделялись все большие средства (к 1963 году они достигли пяти миллиардов долларов в год, и с этого времени суммы не увеличивались). Программа увенчалась полным успехом.
Промежуточным ее результатом был запуск нескольких космических кораблей с экипажами на борту на околоземную орбиту. Первый из таких полетов состоялся 20 февраля 1962 года. После возвращения астронавта Джона Гленна Кеннеди принял его в Белом доме и буквально засыпал вопросами о том, как он перенес перегрузки во время взлета, в какой мере он участвовал в управлении полетом, вел ли себя как летчик или же полностью находился в системе автоматического управления, что он чувствовал во время спуска на землю. Кеннеди попросил Гленна совершить тур по средним школам и университетам, с тем чтобы пропагандировать необходимость космической программы для США и возбудить интерес у молодежи к участию в ней{734}.
Огромные средства, которые требовались на осуществление космической программы, легли дополнительным грузом на американскую финансовую систему. Критики программы, в том числе в конгрессе, обвиняли президента, порой жестоко, в том, что он уделяет недостаточное внимание жилищному строительству, образованию, реконструкции городов и путей сообщения, транспортной системе. В ответ на такого рода обвинения сенатора У. Фулбрайта Кеннеди, не совсем откровенно, говорил ему: «Билл, я полностью с вами согласен. Но оба мы знаем, что конгресс никогда не выделит такую огромную сумму денег на образование. Они (конгрессмены. — Л. Д., Г. Ч.) готовы потратить их на космическую программу, а мы нуждаемся в этих миллионах долларов в экономике, чтобы создать новые рабочие места»{735}. Естественно, в этих словах заключалась лишь доля истины. Кеннеди, разумеется, заботился о расширении сферы занятости, но и космическая программа оставалась предметом его особых забот, личного престижа.
Через пять с половиной лет после гибели Джона Кеннеди, в полном соответствии с его программой и даже несколько опередив намеченный срок, 20 июля 1969 года с борта корабля «Аполлон-11» на лунную поверхность ступили астронавты Нейл Армстронг и Эдвин Олдрин, и на землю понеслись вроде бы спонтанные, но на самом деле тщательно подготовленные и срежиссированные слова: «Это крохотный шаг человека, и это великий скачок человечества». При всей театральности сказанного это было действительно так! Американскую космическую программу 1960-х годов и ее успешное выполнение, прежде всего подготовку к полетам на Луну, следует в полном смысле отнести к заслугам президента Кеннеди, к его инициативам[48].
Космическая программа являлась одновременно сферой внешней и внутренней политики, причем преобладали в ней именно международные аспекты. Наряду с ней Кеннеди вплотную занялся сугубо земными делами, которые в первую очередь волновали американское общество, особенно низшие и средние его слои.
Социально-экономическая политика государства
Среди этих дел преобладала обычная политическая текучка, связанная с уточнением роли государства в экономической жизни страны.
1960-е годы были временем внедрения и в промышленность, и в сферы обращения и услуг, в меньшей степени в сельское хозяйство современных достижений научно-технической революции. Быстрыми темпами после застоя второй половины 1950-х годов развивалось производство электронно-вычислительных машин и связанного с ними оборудования. Огромные капиталы вкладывались в аэрокосмическую, химическую отрасли. В целом экономика США находилась на подъеме.
В этих условиях всё большая часть предпринимателей, высших менеджеров, ученых-экономистов высказывала мнение, что администрация должна взять на себя еще более значительную ответственность за сохранение высоких темпов хозяйственного прогресса, уровня занятости и поддержания цен на стабильном уровне.
Как и любое современное капиталистическое общество, Америка начала 1960-х годов сталкивалась с весьма противоречивым отношением к оценке роли государства, и прежде всего исполнительной власти, в экономическом развитии страны.
С одной стороны, американцы в подавляющем большинстве отстаивали незыблемость частного предпринимательства и с величайшим подозрением относились к любым попыткам государственного вмешательства в дела частного бизнеса. С другой стороны, те же самые граждане настойчиво требовали от правительства защиты их материальных интересов, обеспечения высокого и стабильного роста производства, полной занятости, достойных доходов предпринимателей во всех сферах экономики, увеличения заработков наемных рабочих и служащих и т. д. Противоречие лежало на поверхности, но на него предпочитали не обращать внимания.
Джону Кеннеди предстояло проделать сложный путь между Сциллой свободного предпринимательства и Харибдой государственного регулирования.
Заняв президентский пост, Кеннеди вынужден был констатировать неблагоприятное положение экономики страны. Правда, кризисное состояние наблюдатели не отмечали, но для них были очевидны замедление хозяйственного роста, сокращение покупательной способности, высокий уровень безработицы (она составляла в 1961 году 6,7 процента). В «обществе изобилия», как всё чаще называли Соединенные Штаты Америки второй половины 1950-х годов, огромное число людей продолжало оставаться бедняками. Согласно данным Федерального бюро рабочей статистики, примерно 40 миллионов человек (около четверти населения) имели доходы ниже минимального жизненного уровня. Согласно переписи 1960 года, 27 процентов жилых помещений не соответствовали элементарным стандартам{736}. «Современное состояние нашей экономики следует признать беспокоящим», — заявил президент в своем первом послании конгрессу «О положении страны»{737}.
В подходе к проблемам экономической политики Кеннеди опирался на мнения ученых-экономистов, которые входили в состав образованного им Совета экономических консультантов. Председатель совета Уолтер Хеллер (профессор Мичиганского университета), его члены Джеймс Тобин из Йельского университета, Кёрмит Гордон из Уильямс-колледжа и другие были последователями выдающегося британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса, который еще в пору Великой депрессии 1929—1933 годов выступал за активное государственное вмешательство в экономику путем монетарной (выпуска денежных знаков) и налоговой политики (регулирования расходов путем увеличения и сокращения прямых и косвенных налогов). В совет не вошел Джон Гэлбрейт, к социально-экономическим идеям которого Джон Кеннеди относился с глубоким почтением, так как на время он несколько отошел от научной деятельности, заняв пост посла США в Индии. Экономические советники стремились научить президента основам современной экономики, и он охотно откликался на их побуждения — собственно, именно для этого и был образован совет.
Экономисты разъясняли Кеннеди, что высокие налоги уменьшают покупательную способность населения, ведут к сокращению доходов бизнеса, хозяйственному торможению и росту безработицы, хотя хроническая безработица и наличие резервной рабочей силы — это неизбежный побочный продукт экономического развития, даже в самой процветающей его фазе. Члены совета рекомендовали президенту идти на существенные государственные капиталовложения в экономику, несмотря на растущий при этом бюджетный дефицит.
Несколько позже Хеллер изложил те основы, которым он и его коллеги учили Кеннеди, в своеобразном пособии по современной политической экономии{738}.
Президент внимательно выслушивал советы экономистов, высоко их ценил, но в то же время ставил перед ними множество вопросов, на которые не всегда получал удовлетворявшие его ответы. Хеллер подчас выражал удивление, насколько восприимчивым к нестандартным экономическим идеям был ученик-президент. Ученому было лестно, когда секретарь Кеннеди Эвелин Линкольн сообщила: «Президент читает каждый ваш меморандум от корки до корки»{739}.
Советники рекомендовали Джону, например, для существенного сокращения безработицы повысить расходную часть госбюджета на 50 миллиардов долларов. Соглашаясь в принципе с этим советом, он, обдумав вопрос, заявил: «Бесспорно одобряю ваше предложение, имея в виду, что девяносто три процента населения страны имеют работу. Остальные семь процентов не получают достаточной политической поддержки».
Кеннеди сознавал и разъяснял своим учителям, что конгресс, в котором доминируют консерваторы, поддержит значительное увеличение федеральных расходов только на программы обороны и освоения космоса, но он «никогда не поддержит увеличения федеральных расходов на поддержку образования, “социализированную медицину” или другие социальные меры. К тому же конгресс настаивает на сбалансированном бюджете»{740}.
Сами экономисты, правда следующей ступени и следующего поколения, то есть уже историки экономического развития страны, сходятся в том, что Кеннеди проявил себя вдумчивым политическим стратегом. Соглашаясь в теории с кейнсианскими установками, он хорошо понимал, что, бросившись в бой против мысливших по-старому конгрессменов из-за бюджетных расходов, он поставит под угрозу не только сам план государственного финансового вливания в экономику, но и ряд других своих проектов, что на него легко могли наклеить ярлык «безответственного растратчика»{741}.
Уроки Хеллера и других советников не прошли даром.
Уже в первую неделю пребывания в Белом доме Джон Кеннеди набросал план мероприятий, которые могли бы предотвратить наступление паники из-за случайных колебаний курса акций или других преходящих изменений на рынке. 1 февраля он направил свои предложения конгрессу в виде послания. Вслед за этим началась разработка мер министерством финансов. Они включали продовольственную помощь наименее обеспеченным слоям населения, облегчение им условий квартирной платы, создание резервного фонда помощи и др. В то же время объявлялось, что президент не предполагает каких-либо действий по сокращению налогов{742}.
Весной 1962 года Кеннеди пришел к выводу о необходимости провести энергичную стимуляцию экономики, некоторые отрасли которой продолжали оставаться в состоянии стагнации. Экономический рост в 1961 году был незначительным, а на следующий год эксперты пророчили возможность небольшого спада. В некоторых изданиях даже появились обидные слова «кеннедиевская рецессия». В Белом доме сочли, что пугающий сценарий смягчит оппозицию в конгрессе против принятия нетрадиционной для демократов меры — сокращения налогов.
После основательной подготовки президент бросил пробный камень в выступлении перед выпускниками Йельского университета 11 июня. В подготовке речи участвовали Сервисен и другие советники (разумеется, базовые идеи были представлены Хеллером и членами его совета), но над текстом Джон работал интенсивно. В архиве сохранились его наброски, а также тексты, которые он оппонировал, используя резкую терминологию, вроде «труизм», «клише», «пустая фраза» и т. п.{743} Соответственно, сама речь оказалась задиристой и наступательной. Джон говорил йельским профессорам и студентам: «Величайшим врагом правды очень часто является не сознательная, продуманная и бесчестная ложь, а миф — настойчивый, кажущийся убедительным, но нереалистичный. Очень часто мы сохраняем клише наших предшественников. Мы подвергаем все факты переработке и самым различным интерпретациям. Нам комфортно в кругу сложившихся мнений, но неудобно, когда необходимо думать». И далее следовал главный удар, который не случайно был обрушен именно на «высоколобую» аудиторию: расчет состоял в том, что именно она способна отрешиться от клише, а это окажет воздействие и на национальное общественное мнение, и на конгресс. Оратор разъяснял, что крупные поступления в бюджет страны после Второй мировой войны не предотвратили инфляции, а нынешний бюджетный дефицит не нарушает стабильности цен. Общественные и частные долги нельзя считать хорошими или плохими сами по себе. Займы могут вести к коллапсу, но они могут служить и укреплению экономики. «Не существует единого, простого лозунга в той области, которую мы рассматриваем. Нам реже надо прибегать к ярлыкам и клише». Национальная экономика нуждается в высокой занятости, стабильном расширении производства, устойчивых ценах и сильном долларе, разъяснял он. А средством к этому является стимуляция хозяйственного развития путем сокращения налогов{744}.
Довольный Хеллер назвал эту речь «самой грамотной и обдуманной диссертацией по экономическим вопросам, которая когда-либо была произнесена президентом»{745}.
Имея в виду, что речь получила одобрение в академической среде и не встретила серьезной оппозиции в конгрессе, Кеннеди в качестве следующего шага заручился поддержкой большого бизнеса. Казалось бы, такая поддержка была гарантирована изначально. Но экономико-политические парадоксы состояли в том, что даже те меры, которые, казалось, были благоприятны для крупного капитала (а таковыми прежде всего явились бы меры по уменьшению налогов), могли восприниматься с опасением как меры, дестабилизирующие экономику.
Вопросу о налогах Кеннеди в основном посвятил свое выступление в нью-йоркском Экономическом клубе 14 декабря 1962 года. Он говорил, что наилучшим путем повысить спрос и потребителей, и бизнеса является сокращение ноши, которая лежит на частных доходах и препятствует личной инициативе. Именно такая ноша создана существующей налоговой системой. «Любое новое налоговое законодательство на следующий год должно соответствовать обязательным трем условиям: во-первых, сократить общие размеры налогов… Во-вторых, новый налоговый закон должен повысить уровень личного потребления, а также капиталовложений. В-третьих, согласно новому налоговому закону следует повысить уровень как справедливости, так и простоты существующей налоговой системы. Это означает проведение давно назревшей налоговой реформы, расширение налоговой базы, а также устранение или модернизацию многих особых налоговых привилегий»{746}.
Это выступление в кругах американских политиков получило осторожную оценку. Оно вызвало сдержанную симпатию республиканцев. Что же касается демократов, то они оценили его как вынужденную уступку Республиканской партии и ее представителям в законодательном органе. Несколько оттесненный с передовых позиций экономист Джон Гэлбрейт оценил демарш перед бизнесменами как «самую республиканскую речь со времен Маккинли»[49], а в прессе, по словам биографа Кеннеди, даже высказывалось мнение, что речь звучала так, как будто бы ее произнес кто-то из руководителей Национальной ассоциации промышленников{747}.
И это было неудивительно. Ведь наряду с общим посылом о сокращении налогов, который воспринимался большим бизнесом в целом вполне положительно, в процитированном отрывке содержалась краткая, на первый взгляд малозаметная, но изученная экспертами под увеличительным стеклом оговорка по поводу исправления сложившихся ошибок и некоторого расширения системы налогообложения в отношении тех слоев, которые пользовались до этого времени неоправданными привилегиями.
Понимались эти слова по-разному, но крупный капитал воспринял их в основном как предстоявшее перенесение части налогового бремени на средние слои населения. Как видим, Кеннеди играл на интересах и чувствах разных слоев налогоплательщиков, и играл достаточно успешно.
Подготовив необходимую почву, президент в январе 1963 года внес предложение в конгресс о сокращении налогов на 13,5 миллиарда долларов. Законодателям разъяснялось, что реформа будет способствовать стимулированию потребительского спроса, общему повышению налоговых поступлений в казну и в конечном счете сбалансированию государственного бюджета на более высоком уровне{748}.
Палата представителей утвердила закон о средствах, собираемых государством, 25 сентября 1963 года. До гибели Кеннеди этот законопроект не успел пройти через сенат и был утвержден при президенте Джонсоне, подписавшем его 26 февраля 1964 года.
Согласно закону, высшая ставка налогового обложения была понижена с 81 до 65 процентов, налог на корпорации был сокращен с 52 до 48 процентов (вводилась шкала сокращения, рассчитанная на несколько лет — до 1970 года), нижняя ставка уменьшалась с 20 до 14 процентов. В среднем подоходный налог понижался на 20 процентов{749}.
Этот закон был серьезной заслугой администрации Кеннеди, облегчившей экономический подъем США первой половины 1960-х годов. За пять лет с 1961 года работу получили 5,5 миллиона человек. К 1965 году прибыли корпораций увеличились рекордно — на 70 процентов по сравнению с 1961 годом. В 1946-1950 годах доходы в расчете на душу населения выросли на 15,2, а в 1961 — 1965 годах на 31,7 процента{750}. На протяжении всей первой половины 1960-х годов уровень инфляции был низким, составляя в среднем 1,3 процента{751}. Это был период одного из наиболее значительных скачков в американской экономике, сопоставимый с ее бурным взлетом в годы Второй мировой войны.
С экономическим развитием непосредственно был связан целый комплекс важнейших социальных проблем.
Одной из главных среди них был вопрос о минимальной заработной плате рабочих и служащих.
Впервые в американской истории минимальная зарплата была введена в 1938 году в ходе реформ Франклина Рузвельта, получивших название «Нового курса». В 1960 году этот минимум составлял один доллар в час, что, по мнению президента, было позором для страны. Впрочем, предугадывая сильнейшую оппозицию со стороны деловых кругов значительному повышению зарплаты, Кеннеди ограничился предложением о введении часового минимума в 1 доллар 24 цента. По существу дела, это всё же было не так уж мало, так как означало повышение на одну четвертую часть зарплаты примерно четырем миллионам американцев{752}.
Руководивший всеми делами, связанными с конгрессом, Л. О'Брайен вел трудные переговоры с руководителями фракций в палате представителей, ему давались уклончивые обещания, но в конце концов законопроект был провален одним голосом: за него голосовали 185, против 186 конгрессменов. Расстроенный Кеннеди вынужден был согласиться на компромисс: минимум зарплаты повышался не на 25, а на 15 процентов, причем обе палаты конгресса приняли соответствующий закон в конце 1961 года с отсрочкой его введения в действие на два года{753}.
Перед выборами Кеннеди горячо ратовал за необходимость резко повысить уровень общего образования американской молодежи. В первую очередь речь шла о значительном расширении государственного финансирования среднего образования. Однако вопрос этот оказался настолько запутанным и противоречивым, концентрировавшим в себе столь конфликтные интересы, что, несмотря на усилия президента и его команды, попытки его решения почти сразу зашли в тупик. «Из всех наших поражений ни одно не было таким горьким, как наша неспособность провести закон о федеральной помощи начальному и неполному среднему образованию», — писал Л. О'Брайен{754}.
В центре противоречий стояли два вопроса: во-первых, следует ли оказывать помощь религиозным частным школам, а также школам, практикующим сегрегацию, раздельное обучение белых и черных; во-вторых, должны ли более богатые штаты субсидировать более бедные. Вопрос о повышении качества обучения в школе приобретал особую важность в связи с тем, что вторая половина 1950-х годов стала временем, когда школы заполнило поколение «бебибумеров»[50] — около восемнадцати миллионов детей, родившихся после 1945 года, когда страна переживала огромный всплеск рождаемости.
После запуска первого советского спутника в 1957 году конгресс принял закон о народном образовании, предусматривавший меры по улучшению подготовки в области естественных наук, математики и иностранных языков. Однако, по наблюдению специалиста по истории народного образования Хью Грэхема, попытки ввести в действие более общие программы помощи стопорились из-за проблем, связанных с взаимоотношениями между церковью и государством, боязнью властей штатов и отдельных общин утратить контроль над образованием и просто из-за столкновений между отдельными политиками{755}.
Несмотря на очевидные препятствия, Кеннеди попытался хотя бы частично ввести в действие законодательство о федеральной помощи детскому образованию. 20 февраля 1961 года он внес в конгресс проект закона о выделении в течение трех лет 2,3 миллиарда долларов на строительство школ, находящихся в подчинении властей штатов (их в США называют public schools — общественными школами), и на заработную плату их учителям. Религиозные школы исключались из числа финансируемых по причине «четкого конституционного запрета», то есть отделения церкви от государства. Что же касается школ сегрегированных, то на них федеральные ограничения не распространялись{756}. Это первое предложение вскоре, в марте 1962 года, было дополнено двумя новыми: о разработке программы совершенствования высшего образования (на нее намечалось выделить 2,8 миллиарда долларов) и о предоставлении государственных стипендий студентам четырехлетних колледжей (она финансировалась скромнее — 900 миллионов долларов){757}. Оба предложения исходили из тех же предпосылок, что и первый законопроект — религиозным школам в финансировании отказывалось, но сегрегированные заведения получали ее без ограничений.
Оказалось, однако, что под влиянием церковных кругов в конгрессе сложилось прочное большинство тех, кто готов был вообще отказать в финансировании намеченных программ, если выдвинутое ограничение не будет снято. Кеннеди оказался в крайне затруднительном положении. С одной стороны, он, возможно, необдуманно сослался на конституцию, отделяющую церковь от государства, а с другой — не был намерен упорствовать, ставя под угрозу выполнение всей программы помощи образованию. Решено было как бы остаться в стороне от страстей в конгрессе, фактически же согласившись на такие дополнения к законам, которые распространили бы их на религиозные образовательные учреждения. Совместно с Соренсеном был разработан секретный меморандум, предусматривавший, что «не будет никаких упоминаний или указаний, что администрация играла какую-либо роль или занимала какую-либо позицию в этих дополнениях». Президент решил, что на пресс-конференциях он будет говорить, что вообще не принимал какого бы то ни было участия в этих маневрах{758}.
Тем не менее религиозные группировки, опасаясь, что Кеннеди сможет, вопреки решению о включении церковных школ в число получающих федеральную помощь, заблокировать их, издав соответствующие исполнительные распоряжения, смогли через своих доверенных лиц в конгрессе организовать циничный саботаж всех трех законопроектов, связанных с финансированием школьного образования.
Кеннеди дважды встречался с наиболее упрямым конгрессменом Джимом Делани, представлявшим ту часть нью-йоркского района Квинз, где большим влиянием обладали организации католиков. В соответствии с намеченным планом беседы были не только неофициальными, но вообще не записывались и не регистрировались. Однако убедить упрямого Делани, чтобы он поддержал билль под честное слово, что президент не будет нарушать дополнения к нему, если они будут приняты, так и не удалось. Законопроекты не были включены в порядок дня, застряли в комитетах и подкомитетах законодателей{759}.
Занятый другими делами, в первую очередь международными, Кеннеди больше не предпринимал попыток улучшить положение дел в народном образовании при помощи государственного финансирования.
Он стремился быть более настойчивым в осуществлении еще одной внутренней реформы — оказании медицинской помощи бедным слоям населения, а также пожилым людям, которые не были в состоянии оплатить дорогостоящую в США медицинскую страховку. Вопрос о бесплатной или частично оплачиваемой медицинской помощи нуждавшимся в ней (такая помощь получила название medicare — медицинская забота) обсуждался в конгрессе на протяжении почти всех 1950-х годов. Только в 1960 году был принят закон Кёрра—Миллса (по именам сенаторов Роберта Кёрра и Вилбура Миллса, внесших его на рассмотрение). Закон был неэффективный и охватывал лишь часть вопроса. Предоставление медицинской помощи тормозилось массой бюрократических препятствий, включая и проволочки в одобрении штатами предусмотренных мер. К июлю 1963 года закон предоставлял помощь только 148 тысячам из 18 миллионов людей старше 65 лет, которые могли рассчитывать на поддержку. Кроме того, программа требовала огромных административно-бюрократических расходов на содержание штата сотрудников, проверку нуждаемости и т. п.{760}
9 февраля 1961 года Кеннеди направил послание конгрессу, в котором просил принять закон, который предусматривал бы выделение федеральных средств на оказание немедленной помощи четырнадцати миллионам американцев. Этими деньгами они могли бы оплачивать свои расходы по содержанию и лечению в больницах и домах для престарелых (не предусматривалось, правда, предоставление средств на хирургические операции). Вслед за этим был внесен законопроект Кинга—Андерсона, полностью соответствовавший пожеланиям президента.
И вновь в конгрессе и за его пределами разгорелась ожесточенная борьба между заинтересованными группами, причем наиболее активно против мер Кеннеди выступила влиятельная Американская медицинская ассоциация (AMА), объединявшая врачей, в меньшей степени заинтересованных в здоровье пациентов, нежели в получении огромных доходов. Опасаясь, что государственная помощь приведет к усилению государственного контроля за деятельностью ее членов, АМА и связанные с ней группы не нашли ничего лучшего, как обвинить Кеннеди в «социализации медицины». Утверждалось, что это приведет к ухудшению обслуживания, переполнению больниц и другим подобным явлениям, характерным для стран с бесплатной медицинской помощью (упоминалась Великобритания, но особый упор был сделан, явно по политическим мотивам, на СССР){761}.
Подобные настроения овладели значительной частью членов конгресса. Возникла угроза, что законопроект будет провален. Кеннеди решил напрямую обратиться к американскому народу, несмотря на то, что осторожные советники, прежде всего Л. О'Брайен, отвечавший за связи с конгрессом, отговаривали его от этого шага. О'Брайен писал позже: «Я полагал, что, имея дело с конгрессом, Кеннеди следовало то ли пытаться работать вместе с ним, то ли объявлять ему войну. Последнее было бы более драматическим, но менее продуктивным. Большей частью Кеннеди избирал стратегию примирения»{762}.
Тем не менее Джон на этот раз нарушил обычную линию компромисса. Действовал он в спешке, толком не подготовился. Преобладали эмоции, а не стремление, убедив значительную часть населения, оказать реальное воздействие на конгресс. Выступление в нью-йоркском Медисон-сквер-гардене 20 мая 1962 года, по признанию большинства наблюдателей, выглядело бледным и противоречивым. Вся речь, которая транслировалась по телевидению, носила следы спонтанности. Зачем было обращаться напрямую к народу, задавали вопрос журналисты и политические аналитики, если в основе выступления по-прежнему лежало предложение о выработке компромиссного билля?{763}
Кеннеди просил председателя финансового комитета сената Гарри Бёрда доложить своим коллегам законопроект без предварительного внесения его в порядок дня через соответствующий комитет по процедуре. Однако Бёрд, обычно поддерживавший президентские инициативы, на этот раз отказался. В конце концов, чтобы как-то утихомирить президентские страсти, его неконструктивное упрямство, сенатор Майк Мэнсфилд на свой страх и риск представил законопроект на рассмотрение и, как и следовало ожидать, президентское предложение было провалено, правда, меньшим, чем ожидалось, числом голосов (52 против 48). Мэнсфилд позже оправдывался: «Это не было поражение президента. Это было мое собственное поражение. Стремление обойти комитет было моей тактикой, которую я испробовал пару раз и каждый раз терпел поражение»{764}.
Представляется всё же, что со стороны Мэнсфилда это не было ошибкой, повлекшей за собой поражение, а сознательной провокацией, чтобы избавиться от навязшего в зубах стремления президента добиться своего в таком сложном и спорном вопросе, как значительное расширение государственного регулирования в области здравоохранения.