ВЕЧНЫЙ СЕНАТОР
Злосчастный Чеппакуиддик
После гибели Роберта Эдвард лишь постепенно приходил в себя, преодолевал угнетенное состояние, возвращался к сенатской деятельности и обычной, свойственной ему манере поведения. Вскоре произошла, однако, новая встреча с опасностью для жизни, выявившая не лучшие черты характера Эдварда, скомпрометировавшая его настолько, что в конце концов лишила возможности добиваться поста президента, о чем он поначалу безусловно подумывал.
18 июля 1969 года вместе с двоюродным братом Джозефом Гарганом, приятелем Гаргана Полом Маркхэмом, еще двумя знакомыми, а также личным шофером Джоном Кримминсом и шестью бывшими секретаршами и техническими сотрудницами Роберта (их снисходительно называли «чайными девочками» или «девочками из чайной комнаты»){1270} Эдвард отправился на прогулку. Компания была подобрана так, чтобы на каждого мужчину приходилась одна девушка, то есть с самого начала было задумано некое сексуальное приключение.
Они приехали паромом из города Эдгартауна, штат Массачусетс, на крохотный океанский островок Чеппакуиддик, где находился поселок с тем же названием.
Вся компания разместилась в нанятом домике, все много выпили, причем Эдвард был пьян больше, чем остальные. После нескольких часов разгулья около полуночи он отправился вместе со считавшейся наиболее солидной из дам 29-летней Мэри Копечне, бывшей помощницей Роберта по правовым вопросам (она не была юридическим советником, просто подыскивала в прессе, справочниках и других источниках нужные материалы), в уединенное место, естественно, для понятной им обоим, да и их спутникам, цели.
Позже, во время следствия в связи с происшедшей здесь катастрофой, Эдвард заявил, что он якобы внезапно решил уехать, а Мэри просто попросила его отвезти ее в отель, так как плохо себя чувствовала. Это явно не соответствовало истине, так как свою сумочку и ключ от гостиничной комнаты дама оставила в домике{1271}.
По всей видимости, заняться любовью они собирались в машине.
Тем временем автомобиль Эдварда заметил помощник местного шерифа Кристофер Лук. Он закончил свое дежурство на танцевальном вечере в поселке, отправился на своей машине домой и по дороге, примерно в полночь, заметил встречную темную машину, которая вначале свернула на пустынную тупиковую Cemetery street (Кладбищенскую улицу), находившуюся к тому же в частной собственности, а затем остановилась. Разумеется, не поняв, что пара остановила машину, чтобы предаться утехам, Лук решил, что путники просто заблудились, и отправился к ним с предложением помощи. Как оказалось, Лук сыграл роль услужливого дурака. Собственно говоря, нам неведомо, был полицейский человеком умным или глупым, но то, что он был услужлив, как и то, что он фактически оказался опаснее врага, сомнению не подлежит.
Заметив нежелательное лицо, к тому же полицейского, водитель дал задний ход и затем в клубах пыли скрылся по направлению к речке, через которую, как знал помощник шерифа, пролегал очень ветхий мостик, рассчитанный только на пешеходов. При этом Лук запомнил часть номера автомобиля, которая полностью соответствовала номеру машины Эдварда Кеннеди. Разумеется, полицейский чиновник узнал об этом намного позже. Пока же он, махнув рукой на это дело, отправился к себе домой.
Стремясь оказать услугу путникам, помощник шерифа на самом деле помешал им. Эдвард со своей спутницей, разумеется, не желали быть узнанными и попытались отъехать подальше.
Лук был прав. Ветхий мостик через речку под машиной рухнул, машина стала тонуть, под водой перевернулась, и Эдварду пришлось затратить немало усилий, чтобы выбраться из нее, а затем добраться до берега. Согласно его утверждениям, он предпринял несколько попыток спасти Мэри, звал ее с берега, нырял, но убедившись, что ничего не получается, пешком отправился назад, в нанятую компанией хижину{1272}. Пока он выбирался на берег первый раз, затем нырял и вновь выходил на сушу, прошло столько времени, что должно было стать ясно — его спутница погибла. Совершенно очевидно: Эдвард был в таком состоянии, что просто не отдавал себе отчета в том, что произошло.
Он даже не подумал, что ему следует немедленно обратиться в полицию, вызвать квалифицированную помощь. Позже свидетели утверждали, что он вполне мог это сделать: Эдвард прошел мимо нескольких домов, в которых горел свет, мог попросить разрешения позвонить по телефону, но этого не сделал. Да и в самом снятом компанией домике был работающий телефон{1273}.
Вместе с двоюродным братом Джоном Гарганом он вновь попытался обнаружить Мэри (было ясно, что обнаружить они уже могли только труп), но и на этот раз их усилия оказались безуспешными. Оба они ныряли, но почему-то открыть дверцы машины под водой, по их утверждениям, не смогли, хотя в первый раз Эдвард смог из нее выбраться. Впрочем, смертельная опасность придает человеку силы, а теперь речь шла о жизни чужой. Эдвард говорил также, что ему удалось заглянуть внутрь автомобиля, но Мэри там не было, и у него возникла надежда, что она смогла каким-то образом выплыть на поверхность и уйти. Это была совершенно смехотворная версия, и поверить в нее можно было только в полубредовом состоянии. На следствии Кеннеди утверждал, что в этих поисках участвовал также Пол Маркхэм, но последний это то подтверждал, то отрицал, правда, в конце концов согласившись, что он также присутствовал при всем этом деле{1274}.
После неудачного поиска группа то ли решила замести следы, то ли действовала в состоянии некого умопомрачения. Кеннеди и Гарган, переплыв неширокий канал, отделявший один островок от другого, более крупного, отправились в расположенный неподалеку мотель, где вся компания заранее забронировала номера, пробрались в комнаты, переоделись, а затем спустились в вестибюль, чтобы, как позже утверждали недоброжелатели, зафиксировать, что они только что проснулись (часы показывали половину третьего ночи). При этом, по свидетельству Гаргана, Эдвард многократно повторял, что об инциденте необходимо сообщить властям, плакал и вел себя неадекватно. Тот же факт, что они не возвратились к домику, где находилась оставшаяся часть компании, они объясняли тем, что не хотели волновать девушек, которые, узнав о случившемся, тотчас бы бросились на поиски и также могли утонуть{1275}.
Кеннеди говорил позже, во время следствия, что в мотеле он всю ночь бродил по комнате в полубредовом состоянии, не понимая, куда могла из машины исчезнуть девушка, но был вроде бы уверен, что она действительно «испарилась»{1276}. При этом он как бы забыл, что «всю ночь» бродить не мог, так как спустился в вестибюль посреди ночи. Утром оба брата возвратились на место катастрофы и обнаружили, что тело несчастной девушки уже извлечено из автомобиля и лежит на берегу. Теперь не оставалось ничего иного, как известить полицию. Произошло это не менее чем через десять часов после аварии[89].
Но полиция уже знала о происшедшем, знала и имя водителя машины.
Как оказалось, рано утром два рыбака заметили, что в воде находится автомобиль и примерно в половине девятого утра об этом были оповещены местные стражи порядка. В десять часов появился шеф полиции Эдгартауна Джеймс Эрина, который вызвал специалистов с необходимым оборудованием. Они возились под водой не менее десяти минут в водолазных костюмах, прежде чем смогли открыть дверцы машины и извлечь тело Мэри Копечне, которое оказалось на полу автомобиля и не было видно через окошко{1277}.
Так что Эдвард Кеннеди был прав в том, что, ныряя, он не смог увидеть Мэри. Прав он был и утверждая, что ни он один, ни с напарником, не имея опыта и технических средств, не был в состоянии спасти девушку. Подлинная его вина состояла в том, что о происшедшем не были немедленно извещены власти. Позже Эдвард утверждал, что, повернув к шаткому мостику, он просто заблудился: он думал, что направляется к парому, тогда как оказался на немощеной дороге, неизвестно куда ведущей{1278}.
Трагедия явилась страшным потрясением для последнего из братьев Кеннеди. Он в полной мере осознавал, что вел себя неадекватно, проявил трусость, безответственность, что в том случае, если бы чрезвычайные меры были приняты сразу же, девушку удалось бы спасти. Объективные наблюдатели в этом сомневались хотя бы на том основании, что, когда Мэри была обнаружена в полузатонувшей машине, понадобилось немалое время, чтобы извлечь ее тело и вытащить его на берег{1279}.
Однако осознание этого пришло к Эдварду далеко не сразу. Тяжело переживая гибель спутницы, он стал деградировать как личность. Испортились до предела отношения с женой, Пьяные загулы стали чаще, причем они сопровождались подчас хулиганскими выходками, скандалами не только с родными и близкими, но и с совершенно посторонними людьми.
По делу о гибели Мэри Копечне было проведено краткое следствие, а в последних числах июля состоялся еще более краткий, продолжавшийся менее часа, судебный процесс. Эдвард был признан виновным в том, что покинул место происшествия, не поставив в известность власти. Местный судья Джеймс Бойл проявил, однако, завидное снисхождение к высокопоставленному обвиняемому и вынес исключительно мягкий приговор, заявив: «Я понимаю, что он уже наказан и будет продолжать чувствовать свою вину — намного большую, чем может определить этот суд. Поэтому правосудие будет удовлетворено минимальным приговором к тюремному заключению, который будет носить условный характер».
Судья приговорил Эдварда к двум месяцам условного наказания и под стражу его не взял{1280}. Можно не сомневаться, что на этот удивительно снисходительный приговор определяющее влияние оказало имя обвиняемого. Эдварду повезло — видимо, судья был из числа почитателей семейства Кеннеди.
Вслед за этим Кеннеди выступил с пространным заявлением по телевидению, в котором отрицал многое из того, что могло быть ему инкриминировано: что он вел машину в пьяном состоянии, что он совершил «аморальный поступок» (имелся в виду предполагаемый секс с Мэри Копечне), что только по «соображениям здоровья» его жена не была с ним во время путешествия, что после инцидента с машиной он вел себя безответственно. Единственным, что он признал в качестве своей вины, был факт «несообщения полиции немедленно о происшедшем»{1281}. Кеннеди поставил перед гражданами Массачусетса вопрос, следует ли ему оставаться на посту сенатора или подать в отставку, если избиратели «утратили доверие к его характеру или способностям». Он завершил выступление цитатой из книги брата «Мужественные профили». Никаких требований отставки официально не поступило, и Эдвард остался в сенате.
Общественность, однако, была возмущена его поведением, трусостью, несобранностью. Если демократы в основном отмалчивались или отделывались общими осуждающими фразами, то республиканцы дали волю своим чувствам.
Даже президент Никсон счел нужным упомянуть об инциденте, причем в речи, связанной с торжественным событием — выходом астронавта Нейла Армстронга на лунную поверхность. Поздравив Армстронга и других астронавтов, всех тех, кто обеспечил успешный полет на Луну, Никсон не удержался и злорадно добавил: «Вы знаете, сегодня произошло событие и на другом фронте. Для всех Кеннеди будет тяжело прийти в нормальное состояние: слишком много репортеров хотят получить Пулицеровскую премию». Своим же помощникам Никсон заявил еще более определенно: «Это означает конец Тедди»{1282}.
Для того чтобы окончательно добить Эдварда, его противники настояли на дополнительном расследовании, которое носило гражданский характер, то есть не влекло за собой привлечения сенатора к уголовной ответственности. Происходило оно в январе 1970 года и пришло к неутешительным для Эдварда выводам: Кеннеди и Копечне не собирались двигаться в направлении парома, а сознательно остановились на глухой улице; на старой фунтовой дороге машина двигалась с непозволительно высокой скоростью; Кеннеди безусловно не проявил необходимой осторожности при пересечении моста. Общий же вывод состоял в том, что «мистер Кеннеди небрежно вел машину, и это стало причиной смерти Мэри Копечне»{1283}.[90]
Семья погибшей девушки получила от Эдварда Кеннеди 91 тысячу долларов и еще 50 тысяч от его страховой компании{1284}. От компенсации она не отказалась, но на всю жизнь сохранила ненависть к самому имени Кеннеди.
Почти тотчас возникли, как это часто бывает в подобных случаях, конспирологические версии происшедшего, которые сводились к трем вариантам: Кеннеди вообще не было на месте преступления, а всю историю искусно сконструировали его враги; Кеннеди пытался скрыть преступление (иногда прямо говорилось, что он прикончил чем-то перед ним провинившуюся девушку), выдав это за несчастный случай; Кеннеди пытался при помощи этого инцидента скрыть свои прошлые преступления.
Все эти слухи были убедительно опровергнуты компетентными судебно-следственными органами и вскоре перестали повторяться{1285}. Но общее крайне негативное впечатление от этого весьма печального случая сохранилось на многие годы.
Либеральный законодатель
Трагическое событие действительно стало концом Тедди как возможного претендента на президентский пост (это, правда, стало ясно не сразу), но не завершило его политической деятельности.
После катастрофы на мосту и после смерти отца 15 ноября того же несчастливого 1969 года Эдвард стал постепенно приходить в себя. Он, по всей видимости, осознал, что является теперь главой большого и известного всей Америке клана, что несет ответственность за его будущее, да и за собственную репутацию.
Будучи уже сенатором со стажем, он с начала 1970-х годов (в 1970 году он был переизбран) стал вести себя более достойно, оказавшись постепенно одним из лидеров либерального крыла сенатской фракции Демократической партии. В этом качестве он выступил инициатором ряда законодательных реформ, часть из которых способствовала социальному миру, а другие лишь усугубляли противоречия в современном американском обществе.
Наиболее спорным был внесенный им в 1969 году законопроект о повышении эффективности системы медицинской помощи населению, который встретил сильнейший отпор не только консервативных республиканцев, но и некоторых однопартийцев. Речь шла о таком расширении бесплатного медицинского обслуживания, которое фактически вело к полному огосударствлению данной сферы социальной деятельности. А это, как показывал опыт ряда стран, в частности стран советского блока, властители которых хвастали бесплатным здравоохранением, по сути дела вело к деградации медицинского обслуживания.
Правда, формально речь шла не о национализации медико-санитарного дела. Совместно с председателем профсоюза рабочих автомобильной промышленности Уолтером Рейтером Кеннеди образовал так называемый Комитет ста за национальное медицинское страхование, который предложил ввести всеобщее и обязательное медицинское страхование. Средства должен был дать новый специальный налог{1286}. После долгого и бесплодного обсуждения законопроект Кеннеди был провален и в сенате, и в палате представителей.
После того как президентом стал Ричард Никсон, Эдвард Кеннеди некоторое время выжидал и даже одобрил «сдержанность» его администрации касательно войны во Вьетнаме, прежде всего намерение как можно скорее завершить войну путем переговоров и компромисса. Вскоре он, однако, возобновил критические выступления, особенно в связи с усилением боевых действий на границе между Вьетнамом и Лаосом.
С лета 1971 года Эдвард стал обвинять администрацию Никсона в том, что она сознательно затягивает переговоры о прекращении войны во Вьетнаме. 7 июня он выступил по телевидению с широко разрекламированным заявлением, что Никсон саботирует переговоры в Париже, стремясь увязать достижение мира с собственной кампанией по переизбранию, которая предстояла в следующем году. «Президент намеревается выбросить свою последнюю козырную карту мира поближе к ноябрю 1972 года, когда появятся лучшие возможности, чтобы использовать это в предстоящей борьбе за место президента»{1287}.
Если учесть, что сам Никсон теперь задумывался о том, как ему выбраться из вьетнамской ловушки, из индокитайских джунглей и болот с минимальными людскими, материальными и моральными потерями, то станет ясна та чуть ли не истерическая реакция, которая последовала за выступлением Кеннеди.
Сначала подали свой голос сенаторы-республиканцы, обвинившие его, в частности, в использовании непроверенных сведений, полученных от американских офицеров невысокого ранга. Затем появилось коммюнике командования войск США, действовавших в Индокитае, которое доказывало целесообразность проведенных операций.
Даже некоторые соратники по партии сочли выступление неуместным. Хэмфри, например, заявил, что Никсон «никогда не играл в политику», что он действительно стремится к миру{1288}. Наконец, пресс-секретарь Белого дома Рональд Зиглер довел до сведения публики, что в то время, когда американские парни проливают кровь, выступления, подобные тому, которое произнес сенатор Кеннеди, «аморальны и неоправданны»{1289}.
Эдвард Кеннеди многократно высказывался за сокращение расходов на вооружение с выделением высвобождавшихся сумм на образование и профессиональную подготовку неимущей молодежи, на расширение помощи продовольствием наиболее бедным слоям населения (по его инициативе была создана программа «Пища на колесах», по которой продуктовые пакеты доставлялись самым бедным семьям прямо на дом)[91] и т. д. При этом, как правило, игнорировались реалии, состояние переговоров по разоружению, усиление военной мощи СССР, Китая и других стран.
Эдвард Кеннеди отверг предложение своих советников о выдвижении кандидатуры на президентский пост в 1972 году. Видимо, главными мотивами были незабытая еще история с гибелью помощницы Роберта, памятные всем пьяные дебоши в последние годы и опасения, как бы его самого не постигла судьба старших братьев.
Учитывая напряженные отношения, которые сложились между администрацией Никсона и Эдвардом Кеннеди, становится понятным то чувство злорадного удовлетворения, которое сенатор испытал в связи с разразившимся в 1972 году уотергейтским скандалом, раскрывшим незаконную и даже преступную деятельность членов штаба Никсона и его агентов, а также неблаговидную роль самого президента, пытавшегося скрыть их действия от общественности.
Это дело прошло, так сказать, по касательной к Кеннеди, но косвенно связанные с ним тайные манипуляции затронули его непосредственно.
В связи с тем, что Кеннеди был одним из наиболее известных критиков внешней политики Никсона, за ним было установлено постоянное тайное наблюдение. Специально подобранная группа советников Никсона по секретным операциям во главе с Гордоном Лидди и Говардом Хантом предпринимала усилия по внедрению в число советников Кеннеди своих информаторов. Ханту было поручено продолжать сбор информации об инциденте, связанном с гибелью Мэри Копечне, с тем, чтобы в нужный момент обрушить на сенатора новую гору компромата. Руководитель аппарата Белого дома X. Р. Холдемен предлагал даже установить за Эдвардом круглосуточное наблюдение. Но это требование принято не было — то ли другие советники Никсона опасались разоблачения агентов, то ли просто недоставало средств. В результате наблюдение за Кеннеди велось выборочно{1290}.
В свою очередь Эдвард делал попытки контрнаступления. В январе 1972 года было начато рассмотрение незаконной деятельности корпорации «Интернэшнл Телефон энд Телеграф» (ИТТ), которую обвиняли в тайных платежах в личный фонд Никсона{1291}.
Это были лишь отдельные детали сложнейшего комплекса событий, на основе которого стал, как снежный ком, развертываться один из грандиознейших за всю историю США политических скандалов, получивший название «Уотергейтского дела».
17 июня 1972 года, то есть за четыре с половиной месяца до очередных президентских выборов, в дорогом жилищно-гостиничном комплексе Уотергейт в Вашингтоне по вызову ночного сторожа, заподозрившего обычный грабеж, была арестована группа лиц, проникшая в одно из помещений штаб-квартиры Национального комитета Демократической партии, которым руководил старый соратник братьев Кеннеди Ларри О'Брайен. Группу возглавлял бывший агент ЦРУ Джеймс Маккорн, а входили в нее несколько кубинских иммигрантов и лиц, связанных с мафиозными структурами.
Вначале расследование дела велось вяло и никак не отразилось на исходе президентских выборов. Никсон был переизбран, победив своего соперника Дж. Макговерна с большим перевесом. Отчасти это было связано с тем, что США постепенно выходили из конфликта в Индокитае. Становилось ясным, что в ближайшее время долгожданное соглашение будет, наконец, подписано, что и произошло на следующий день после инаугурации Никсона, 21 января 1973 года. Выражалось удовлетворение и мероприятиями Никсона по некоторому смягчению взаимоотношений с СССР, что выбивало аргументацию из рук выступавшего за разрядку демократического кандидата.
Однако дальнейшее расследование показало, что против Макговерна республиканцами были использованы откровенно мошеннические приемы предвыборной борьбы. Лишь один пример. Оперативная группа по избранию президента, созданная Никсоном, нанимала многочисленные группы хиппи, которые, откровенно демонстрируя свою склонность к гомосексуализму, наркомании и т. п., появлялись в людных местах, посещаемых «добропорядочными» американцами, с лозунгами «Голосуйте за Макговерна!», «Мы хотим Джорджа!» и т. п.{1292}
Надо сказать, что и демократы подчас устраивали своего рода озорные акции, правда, обычно более остроумные и не столь непристойные. Известным их организатором был Дик Такк, который работал в командах Джона и Роберта Кеннеди, а во время предвыборной кампании Никсона проделал следующую операцию. Переодевшись в форму машиниста электровоза, он пробрался в пустующую кабину локомотива поезда, на котором совершал агитационную поездку Никсон, и медленно двинул состав вперед. Президент, являвшийся одновременно кандидатом в президенты на второй срок, как раз в это время выступал с площадки своего вагона. Сначала он не заметил подвоха и продолжил выступление, но через несколько секунд заметил, что слушатели начинают от него всё более отдаляться…{1293}
Как свидетельствуют записи тайных совещаний у Никсона, президент ненавидел Такка и не раз обзывал его самыми грязными словами, но в то же время восхищался остроумием его выходок и ставил их в пример своим помощникам. В разгар Уотергейтского дела начальник аппарата Белого дома Р. Холдемен, встретив Такка в Капитолии, бросил ему: «Это вы начали всё дело», на что тот ответил: «Да, но ваши ребята провели дело так, как надо»{1294}.
Тем временем Уотергейтское дело постепенно раскручивалось, вскрывая одни сенсационные факты за другими.
На начальном этапе, непосредственно после того, как расследование стало набирать обороты, Эдвард Кеннеди активно участвовал в нем. В качестве председателя подкомитета по юридическим вопросам сенатского комитета по административной практике и процедурам он решительно отверг заявление пресс-секретаря Белого дома Зиглера, что в Уотергейте произошла «попытка третьесортного ограбления». Он обратился к членам подкомитета с призывом принять активное участие во всестороннем рассмотрении дела, работать «полный рабочий день». Кеннеди считал необходимым не ограничиваться изучением обстоятельств того, что произошло в Уотергейте, но обратить главным образом внимание на «грязные дела», которые сопровождали избирательную кампанию, особенно на попытки внести максимальный раскол в ряды сторонников Демократической партии. На заседания подкомитета Кеннеди вызвал нескольких сотрудников аппарата Белого дома и придирчиво их допрашивал{1295}. Даже предварительные результаты расследования позволили Эдварду установить, что «во время недавней президентской кампании имел место широкий спектр шпионажа и саботажа»{1296}.
Однако в партийном руководстве скоро возникли сомнения в целесообразности участия Эдварда Кеннеди в расследовании Уотергейтского дела. Его рассматривали как лицо заинтересованное — и потому, что он был братом покойного президента, который в свое время конкурировал с Никсоном в борьбе за высший пост, и потому, что сам он всё еще, несмотря на недавний скандал, рассматривался в некоторых кругах как возможный кандидат от Демократической партии на высший государственный пост. Лидер демократической фракции в сенате Майк Мэнсфилд написал об этом двум своим коллегам — председателю юридического комитета Джеймсу Истленду и председателю комитета по делам правительства Сэму Эрви-ну Мэнсфилд полагал, что для всестороннего расследования происшедшего скандала и всего того, что скрывалось за ним, целесообразно создать специальный комитет с участием представителей обеих партий.
К Кеннеди же он обратился с осторожным письмом, советуя прекратить участие в следствии и воздержаться от вмешательства в процесс. Через много лет Эдвард делился со своим биографом соображениями о том, что рекомендация Мэнсфилда, которой он последовал, была правильной. «Для меня очевидно, что я не был таким лицом, которое могло расследовать дела Ричарда Никсона. Я должен был предусмотреть, что должно было появиться какое-то новое лицо»{1297}.
Единогласным решением сената 7 февраля 1973 года был образован специальный комитет во главе с известным борцом за гражданские права представителем Северной Каролины Сэмом Эрвином{1298}.
Официально отстранившись от расследования сенсационного дела, Эдвард Кеннеди иногда срывался, затрагивая в выступлениях, причем весьма остро, данную щекотливую тему. Обычно вслед за этим он получал отповедь из республиканского лагеря. Так произошло, например, после его выступления в День независимости США, 4 июля 1973 года, в городе Деатур (штат Алабама). Он просто негодовал: «Те, кто, как это доказано, злоупотребили властью народа, не имеют права оставаться у власти. Те, кто узурпировал власть, должны быть поставлены на место при помощи конституционных мер»{1299}. Прошла лишь неделя, и сенатор Голдуотер попытался поставить на место Кеннеди: «До тех пор, пока все факты, касающиеся трагедии в Чеппакуидуике, не будут известны, американский народ может обойтись без морализации со стороны массачусетского демократа». Кеннеди, продолжал он, — это «самый последний человек в этой стране, который может читать нам лекции»{1300}. Это было еще одно напоминание, что хвост трагедии с Мэри Копечне продолжает тянуться, что о поведении Эдварда в те дни еще будут напоминать, что вести политическую борьбу в этих условиях будет нелегко.
В конце концов после активных следственных действий, в результате которых накопилась масса документов против Никсона, включая и тот факт, что все совещания в Белом доме, связанные с опасными раскрытиями, записывались на магнитофон (причем втайне от участников), президент был вынужден по решению Верховного суда предоставить все магнитофонные записи бесед и совещаний, которые он проводил со своими сотрудниками и которые затрагивали это дело, следственной комиссии. А эти совещания Никсон созывал почти ежедневно в связи с разоблачениями, которые сыпались одно за другим. Записи вскрыли личную неприглядную роль Никсона, который был полностью в курсе дела уголовных преступлений, творимых его сотрудниками. Тому же способствовали признательные показания некоторых обвиняемых, в частности помощника и доверенного лица президента Дж. Дина.
Для историка немаловажны причины, по которым Никсон, вопреки предыдущей практике, распорядился, чтобы его разговоры с сотрудниками аппарата, в том числе самые секретные и нелицеприятные, записывались на пленку, причем в глубокой тайне от своих ближайших сотрудников, участвовавших в совещаниях. По этому поводу в литературе высказываются два основных мнения. Одно, нейтральное и даже скорее благоприятное для Никсона, состоит в том, что президент рассчитывал использовать записи для истории, прежде всего для подготовки собственных мемуаров после окончания второго президентского срока. Вторая версия, на наш взгляд, более соответствующая действительности, заключается в том, что президент стремился иметь козыри против тех лиц, с которыми он вел доверительные беседы, в частности на тот случай, если бы они попытались когда-либо отказаться от собственных слов. Эту точку зрения отстаивает, в частности, бывший начальник аппарата Белого дома Р. Холдемен, сам пострадавший в качестве исполнителя воли своего начальника{1301}.
В литературе также высказывается мнение, что сам налет в Уотергейте был осуществлен не без ведома высших политических воротил Демократической партии, возможно, и самого Эдварда Кеннеди. В ходе работы комиссии по расследованию Уотергейтского дела неожиданно обнаружилось, что приближенный к Кеннеди Ларри О'Брайен получил от частного осведомителя информацию о планируемом вторжении, однако не принял никаких мер по его предотвращению. Можно полагать, что перед этим из штаб-квартиры были вынесены некоторые документы, которые можно было счесть нежелательными, чтобы с ними ознакомились сторонники Никсона. В любом случае сам налет был в максимальной степени использован демократами для компрометации соперничавшей партии.
Никсон же, затаивший против демократов, особенно против Кеннеди и О'Брайена, глубокую ненависть, о которой Холдемен многократно упоминает в своей книге, пошел на явную авантюру, совершенно не предполагая, что она может обернуться провокацией против него самого, а затем и его отставкой{1302}.
В конечном итоге Уотергейтское дело действительно привело к тому, что Никсон, находясь на грани импичмента, 9 августа 1974 года был вынужден уйти в отставку, передав пост президента вице-президенту Джеральду Форду, который тотчас объявил об амнистии бывшего президента, призвав к внутренним компромиссам. Тем не менее Уотергейтское дело завершилось для Никсона позором.
Так в третий раз с 1945 года в США произошла замена президента не путем выборов, а в связи с прекращением избранным президентом исполнения его функций (смерть Ф. Рузвельта, гибель Дж. Кеннеди, а теперь и отставка Р. Никсона).
Фактически одновременно с отставкой и после этого последовали аресты и осуждения, в том числе на длительные сроки заключения, ряда высокопоставленных чиновников, в числе которых были бывший министр юстиции, а затем председатель Комитета за переизбрание президента Джон Митчелл, начальник аппарата Белого дома Роберт Холдемен, помощник президента по внутриполитическим делам Джон Эрлихман, помощник президента по юридическим вопросам Джон Дин, сотрудник аппарата Белого дома, руководивший вторжением в штаб-квартиру демократов, Чарлз Колсон.
Уотергейтское дело способствовало значительной компрометации самого института президентской власти. Но, разумеется, оно в значительно большей степени негативно отразилось на положении республиканцев, нежели демократов.
Вместе с тем решения судов, связанные с уроками этого дела, способствовали укреплению в США некоторых демократических процедур путем усиления влияния законодательной власти за счет исполнительной. Важнейшими из новых мер были запрещение президентам задерживать подписание законов во время каникулярных перерывов в заседаниях конгресса и резкое ограничение той части президентской корреспонденции, которая могла попасть в число секретных бумаг.
Т. Соренсен, в свое время работавший в команде старших братьев Кеннеди, а теперь поддерживавший связи с Эдвардом, в сотрудничестве с ним рассматривал последствия Уотергейтского дела для президентской власти. Он пришел к выводу, что после Уотергейта так называемая «президентская привилегия» (то есть право президента самостоятельно решать текущие вопросы, в случае необходимости в секретном порядке, не уведомляя о них законодательную власть) была теперь отменена по крайней мере в трех областях: корреспонденции и бесед, касающихся проведения текущих политических мероприятий; действий, которые можно заподозрить в том, что они носят преступный характер; деятельности, связанной с опасностью импичмента{1303}. При большом желании к этим трем областям можно причислить всё что угодно. Так что президенты теперь должны были действовать значительно осторожнее.
Считавший, что он потерпел неудачу в предыдущих попытках претендовать на высший пост не по своей вине, не в результате недостаточной популярности, а по случайно сложившимся обстоятельствам, Эдвард Кеннеди порой думал о том, чтобы возобновить усилия достичь высшей ступени исполнительной власти. Уже вскоре после выборов 1972 года Эдвард стал поговаривать в кругу близких о президентской кампании 1976 года. Правда, при этом он высказывал опасение, что может произойти самое неприятное: он не будет избран президентом и в то же время потеряет сенатское место, ибо как раз в это время истекал его шестилетний срок пребывания в верхней палате.
В середине 1970-х годов он воссоздал мощный организационный и пропагандистский аппарат, с помощью которого исправно переизбирался на сенатский пост в родном штате. Некоторые авторы полагают, что у него была наиболее мощная команда помощников по сравнению с любым другим членом конгресса{1304}. Это положение не подтверждается никакими цифрами или сравнениями, но можно полагать, что во всяком случае группа помощников Кеннеди, руководимая Л. О'Брайеном, была значительной.
В числе помощников появились новые яркие фигуры. Одной из них являлся Кэри Паркер, выпускник Гарвардского университета, талантливый юрист, который занимался не только правовыми, но и экономическими вопросами. Другим помощником был Роберт Хантер, прошедший подготовку в Лондонской школе экономики (напомним, основанной Гарольдом Ласки и являвшейся одним из учебных заведений, в которых учился Джозеф-младший и собирался учиться Джон Кеннеди). Хантер занимался главным образом международными проблемами, но также участвовал в решении вопросов, связанных с функционированием партийной организации демократов с целью привлечения ее на службу своему шефу. Еще один выпускник Гарвардского университета Пол Кёрк (питомец Макджорджа Банди и Генри Киссинджера) решал вопросы, связанные с тактикой и поведением Кеннеди при внутриполитических контактах. Поддерживаемый этими и другими людьми, Эдвард Кеннеди в середине 1970-х годов, после отставки Никсона, значительно усилив свою критическую активность, сделав мишенью атак весь комплекс политики Джеральда Форда, стал во главе парламентской оппозиции.
В центре внимания сенатора находилась политика США в Индокитае, неудачу которой вынужден был признать еще Никсон, заключив в январе 1973 года Парижское мирное соглашение по Вьетнаму. Хотя Кеннеди заявил, что он в принципе поддерживает оказание «гуманитарной помощи» Южному Вьетнаму, он резко возражал против одностороннего характера этой помощи, требуя, чтобы она предоставлялась посредством ООН{1305}. Учитывая расстановку сил в ООН к этому времени (усиление позиций стран Азии и Африки, в большинстве своем подозрительно или же вообще недружественно относившихся к США), предложения Кеннеди означали растворение американской помощи в других фондах Организации Объединенных Наций, что влекло за собой дальнейшую потерю влияния США в Южном Вьетнаме.
По существу дела Эдвард призывал администрацию к полному уходу из этого региона. Он говорил о необходимости признать простую истину, что в Индокитае не может произойти никаких событий, которые поставили бы под угрозу интересы Соединенных Штатов Америки.
Как мы уже отмечали выше, Эдвард Кеннеди подумывал об участии в президентских выборах 1976 года. Члены его штаба полагали, что он является единственным кандидатом, вокруг которого может объединиться большинство Демократической партии. Возникла даже специальная организация, название которой говорило само за себя, — Комитет граждан по мобилизации Теда Кеннеди, собиравший подписи под петицией с требованием к Эдварду, чтобы он выдвинул свою кандидатуру{1306}.
Однако противники его выдвижения в рядах демократов и тем более республиканские оппоненты потрудились, чтобы в печать вновь в большом числе проникли материалы о недостойном поведении Эдварда, приведшем к гибели Мэри Копечне. Кроме того, в это время возникли новые серьезные проблемы в семейной жизни возможного кандидата, которые не только делали его более уязвимым, но создавали тяжелый душевный дискомфорт. Произошло полное отчуждение между ним и женой Джоэн. До официального развода дело пока не дошло, но фактически супруги разошлись.
Как серьезную трагедию Эдвард воспринимал тяжелую болезнь старшего сына Тедди, которая в конце концов привела к ампутации ноги. Мальчик, учившийся в седьмом классе частной школы в Вашингтоне, внезапно обнаружил отек под коленом. Вначале думали, что это — большой синяк, результат удара во время игры в футбол. Но отек превратился в заметную опухоль, а когда обратились к медикам, они поставили страшный диагноз — саркома кости. После того как нога была ампутирована выше колена, обнаружилось, что злокачественные клетки распространились выше. Началось мучительное радиологическое лечение, а затем стали проводиться сеансы химиотерапии, резко ослаблявшей Тедди-младшего и доставлявшей мучения не только ему, но и родителям. Лишь в незначительной степени их страдания облегчало мужество самого мальчика, который с огромными трудностями, но сравнительно быстро стал приспосабливаться к протезу, а затем вновь учился плавать и даже ходить на лыжах{1307}.
Хотя на непродолжительное время общая беда вновь сблизила Эдварда и Джоэн, вскоре отношения стали опять напряженными, а Джоэн постепенно возвращалась к прежней склонности к крепким напиткам. Несколько раз ее задерживали на дороге, когда она вела машину в нетрезвом состоянии. В 1976 году Джоэн провела месяц в нью-йоркском центре лечения от алкоголизма. Ее пребывание там стало достоянием прессы, тем более что сама супруга сенатора не отказывала репортерам в интервью откровенного характера, вплоть до того, что она перед лечением за ночь выпивала целую бутылку водки. К тому же она высмеивала семейство Кеннеди, а почитаемую всей семьей (по крайней мере на публике) теперешнюю старейшину клана Розу даже обозвала «сварливой землеройкой»{1308}. Это в свою очередь вызвало негодование членов семейства, в частности Юнис Шрайвер, которая, правда, обрушила гнев не на Джоэн, а на бессовестную прессу, сующую нос в интимные дела{1309}.
В 1977 году Джоэн и Эдвард фактически расстались. Джоэн перебралась в Бостон. Дети остались с отцом. Развод был оформлен в январе 1981 года.
Все эти личные передряги вместе с напоминаниями о том, что произошло в Чеппакуиддике, лишили Эдварда стимулов к борьбе за президентство.
Дело не дошло даже до выдвижения на первичные выборы. От участия в избирательной кампании за высший пост Эдвард отказался. Президентом был избран номинированный на съезде в Нью-Йорке в июле 1976 года представитель Демократической партии Джимми Картер. Эдвард Кеннеди был без труда переизбран сенатором.
СССР и Китай
В своей парламентской деятельности Эдвард Кеннеди немалое внимание уделял международным делам, в частности отношениям с СССР и Китаем.
Сенатор дважды побывал в Советском Союзе.
Первая поездка была более продолжительной и даже в определенном смысле результативной. Эдвард прилетел в Москву 18 апреля 1974 года и, кроме столицы, побывал в Тбилиси и Ленинграде. Он рассматривался в СССР как духовный наследник Джона Кеннеди, которого считали самым дружелюбно настроенным к СССР американским президентом, особенно в последний год его пребывания в Белом доме. Дважды Эдварда принимал сам генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев.
Беседа проходила вполне благодушно до тех пор, пока Кеннеди не коснулся двух острых для коммунистических лидеров вопросов — положения знаменитого виолончелиста М.Л. Ростроповича и еврейской эмиграции в Израиль.
Ростропович, который в это время (вместе с супругой, солисткой Большого театра Г.П. Вишневской) дал убежище преследуемому А.И. Солженицыну и обратился с открытым письмом к Брежневу в защиту писателя, был лишен права выезжать на гастроли за рубеж и подвергался нападкам на родине. На просьбу Эдварда Кеннеди предоставить возможность великому музыканту и его жене возобновить зарубежные гастроли Брежнев ответил уклончиво, демагогически заявив, что «советский народ» дал музыканту образование и тот должен служить трудящимся своей родины. Он, однако, «обещал подумать», а уже после отъезда Эдварда из СССР, во время пересадки во Франкфурте-на-Майне, ему передали, что «советское правительство» решило удовлетворить его просьбу — разрешить Ростроповичу и Вишневской зарубежные гастроли. Вскоре они выехали на Запад, где заключили гастрольные контракты на многие годы, вследствие чего в 1978 году были лишены советского гражданства{1310}.
Что же касается вопроса о выезде евреев на родину предков, то Брежнев отделался еще более невразумительным ответом о том, что евреи имеют равные права со всеми другими народами СССР Тему скрытого государственного антисемитизма в СССР Эдвард Кеннеди затронуть не решился, чтобы окончательно не испортить отношений с гостеприимными хозяевами{1311}.
В отличие почти от всех гостей из стран НАТО Кеннеди вроде бы предоставили возможность встретиться со студентами Московского университета. Правда, собравшиеся «студенты» были своеобразными. Корреспондент телекомпании «Си-би-эс» в Москве М. Фромсон писал, что «зал был заполнен отнюдь не студентами, а идейно закаленными партийными функционерами»{1312} (впрочем, возможно, из числа студентов, аспирантов и преподавателей).
Небольшое вступительное слово сенатора было посвящено доказательствам того, что критика отсутствия свободы печати в СССР, подавления инакомыслия, часто появляющаяся в печатных органах США, ни в коем случае не является вмешательством во внутренние дела. «Главным принципом развития взаимоотношений между нациями является искренность», — говорил он. Кеннеди напоминал о своих критических суждениях по поводу прав человека в Чили, во Вьетнаме, особенно подчеркнул свое неприятие нарушений прав негров, индейцев, выходцев из стран Азии и Латинской Америки в самих Соединенных Штатах. «Я не верю в молчание» — так завершил он эту часть своего выступления.
А затем последовало самое интересное. Эдвард предложил студентам поиграть в «вопросы—ответы». Они, мол, могут задавать ему любые вопросы, а он будет им задавать вопросы, требующие однозначного ответа путем поднятия руки. Студентам был задан единственный вопрос — что они думают по поводу советских расходов на вооружение: тратит СССР столько, сколько следует, больше, чем надо, или меньше, чем надо. Увидев, что фактически все присутствовавшие проголосовали за ответ «столько, сколько следует» (одна рука была поднята в пользу того, что следует тратить больше), Эдвард понял бессмысленность такой «игры» и попросил студентов задавать вопросы ему. Задан был, однако, единственный вопрос — собирается ли он выдвигать свою кандидатуру на президентский пост. Притворившись, что он не расслышал вопроса из-за плохо работавших микрофонов, Кеннеди свернул беседу (точнее говоря, понял, что организаторы стремятся выдворить его из аудитории как можно скорее){1313}.
Поездки в Грузию и Ленинград прошли гладко. Сенатора принимали соответственно грузинский партийный босс Э.А. Шеварднадзе и его северный собрат Г.В. Романов. Единственной накладкой в Ленинграде был фактический отказ Эдварду в организации встречи с «отказницей» Полиной Эпельман, которая многократно подавала заявления с просьбой разрешить ей выезд в Израиль для воссоединения с мужем, но получала неизменные отказы (информация об этом печаталась в западных изданиях). «Гостеприимные хозяева» заявили Кеннеди, что Эпельман не смогли найти, так как у нее был испорчен телефон…{1314}
По возвращении в США Кеннеди выступил в нескольких городах со своими впечатлениями от поездки. Первую речь он произнес в штате Джорджия, в Атланте, где познакомился с губернатором штата, тогда еще будущим президентом Джимми Картером. В беседе они установили, что их взгляды по основным вопросам внутренней и особенно внешней политики близки. А в речи, с которой Эдвард здесь выступил, он, в частности, сказал: «Исходя из моих разговоров в Москве, я пришел к выводу, что можно уже в этом году достичь действенного соглашения о запрещении всех подземных испытаний ядерного оружия». Он, однако, критиковал советские власти за создание жестких препон для выезда граждан из страны, в частности за препятствия, чинимые иммиграции в Израиль{1315}.
В сентябре 1978 года Эдвард вновь посетил СССР, проконсультировавшись перед этим с президентом Картером, госсекретарем Сайрусом Венсом и помощником президента по национальной безопасности Збигневом Бжезинским.
Прилетев в Москву, Эдвард почти тотчас отправился в новый полет — в Алма-Ату, на сессию Всемирной организации здравоохранения и Детского фонда ООН. По распоряжению Брежнева ему был предоставлен специальный самолет, а в Алма-Ате роскошные покои на правительственной даче.
По возвращении в Москву сенатор вновь был принят генсеком. К этому времени советские власти были заняты сложными внутренними делами, всё более углублявшимся застоем экономики и нараставшим, но еще не прорвавшимся наружу глухим недовольством ухудшением материального положения населения и правлением старца. В этих условиях власти не проявляли значительной агрессивной активности на внешних рубежах страны. В результате Эдвард остался удовлетворен беседой с высокопоставленным «бровеносцем в потемках» (так в народе иронично называли Брежнева по аналогии с броненосцем «Потемкиным»), хотя по двум вопросам — о непоследовательной, по мнению Брежнева, политике Картера в вопросе сокращения вооружений и о нарушениях прав человека в СССР — выразил несогласие с ним{1316}.
Незадолго перед этим по предложению сенатора Генри Джексона и члена палаты представителей Чарлза Веника конгресс США принял закон, отказывавший СССР в принципе наибольшего благоприятствования в экономических отношениях в связи с препонами, чинимыми эмиграции из СССР, в основном эмиграции в Израиль, лицам, стремившимся к воссоединению семей или к возвращению на родину предков (закон Джексона—Веника действовал до 2012 года). Эдвард Кеннеди полностью поддержал этот законодательный акт, а перед отъездом в СССР составил список примерно из двадцати лиц, которые в наибольшей степени нуждались в эмиграции.
Среди них была семья москвича Бориса Каца, годовалая дочь которого страдала тяжелым желудочным заболеванием и могла питаться только особой смесью, не производившейся в СССР. Находившиеся в США родные передавали банки со смесью через туристов, но передачи были нерегулярными, и ребенок слабел. Во время встречи с Брежневым Кеннеди вручил ему свой список, а вслед за этим ему сообщили, что часть лиц, в него внесенных, получит визы на выезд из СССР.
Все эти события резко усилили внимание Эдварда к диссидентскому движению. Он пожелал увидеть московских диссидентов лично. Советские власти были очень недовольны намерением Кеннеди встретиться с видными деятелями правозащитного движения, но формально не препятствовали встрече, что само по себе свидетельствовало о нарастании кризиса режима.
Правда, общению с инакомыслящими попытались помешать иным способом. В этот вечер Эдвард был приглашен на дружескую вечеринку в квартиру некой «Наташи», которая входила в штат обслуживания в Алма-Ате. Там его окружила целая стайка щебечущих по-английски девушек, которые явно давали понять, что не возражают провести с ним ночь — Эдварду надо было только выбрать партнершу. Преодолев немалый соблазн, он всё же в нужное время — в одиннадцатом часу вечера — распрощался с хозяйкой и гостями и отправился по сообщенному ему адресу, разумеется, с помощниками и советским эскортом{1317}.
Встреча состоялась в ночь на 10 сентября в квартире профессора-диссидента Александра Лернера.
Упомянутый Борис Кац позже рассказывал корреспонденту радиостанции «Голос Америки» о телефонном звонке Лернера: «Я должен был прийти к нему домой в полночь… Когда я приехал к нему на квартиру, там уже были академик Андрей Сахаров и его жена Елена Боннер, там были мать и брат Анатолия Щаранского (видного диссидента-сиониста, находившегося в это время в заключении. — Л. Д., Г. Ч.) и еще несколько человек. Они мне сказали, что скоро придет сенатор Кеннеди. Примерно через час мы услышали звуки сирен, к дому подъехал кортеж черных автомобилей. Вскоре в квартиру вошли сенатор Кеннеди со своими помощниками и большое количество сопровождавших его людей в штатском, служащих советских спецслужб». И далее: «Кеннеди повернулся к ним и попросил выйти из квартиры. Они были поражены такой просьбой». Советские чиновники подчинились, видимо после краткой консультации со своим начальством{1318}.
Главный вопрос, который поставил Кеннеди, состоял в том, следует ли в борьбе за достижение соглашения о сокращении вооружений принимать во внимание движение за права человека в СССР. Наиболее подробно на вопрос отвечал А.Д. Сахаров. Он подчеркнул, что это — два различных вопроса, что в достижении поставленной цели должны учитываться долговременные интересы обеих стран. В то же время диссиденты высоко оценили закон Джексона—Веника{1319}.
Незадолго перед этим (в январе 1977 года) Сахаров обратился к президенту США Д. Картеру с письмом, в котором призывал адресата выступить в защиту гражданских прав в СССР и странах Восточной Европы. Картер ответил академику, но, надо сказать, весьма невыразительным текстом, так что особых иллюзий по поводу поведения американской стороны у Андрея Дмитриевича не было{1320}.
Результатом поездки в Москву стал ряд выступлений Кеннеди, во время которых он настаивал на дальнейших шагах по налаживанию с СССР отношений сотрудничества. В то же время сенатор постоянно повторял свою мысль о том, что в конце концов в этой стране осуществится процесс демократизации.
Уже вскоре после возвращения, 23 октября 1978 года, Кеннеди произнес большую речь в Чикагском совете по международным делам. Он энергично выступал против воинственных настроений в некоторых кругах американского истеблишмента, считая необходимым заключить с СССР новый договор о сокращении стратегических вооружений. Курс на подписание нового соглашения такого рода, полагал он, будет способствовать безопасности обеих сторон и укреплению международной стабильности. Сенатор высмеял тех, кто полагал, будто СССР значительно превосходит США в области ракетно-ядерных вооружений, показав в то же время нелогичность их высказываний: если бы это было действительно так, заключить договор о равенстве вооружений было бы исключительно выгодно для Соединенных Штатов Америки. Эти критики воображают, говорил он, что «у русских рост 10 футов, а у американцев — 2 фута. Они проповедуют опасный миф, что ядерная война принесла бы меньший ущерб Советскому Союзу, чем Соединенным Штатам. Эти критики причиняют нашей стране огромный ущерб. Они являются проповедниками страха»{1321}.
Эдвард был удовлетворен тем, что советские власти хоть и частично, но выполнили свое обещание по поводу лиц, стремившихся эмигрировать. Сам он вскоре встречал в нью-йоркском аэропорту им. Джона Кеннеди семью Б. Каца, который через много лет говорил сотруднику «Голоса Америки», что считает сенатора членом своей семьи. Еще через некоторое время в Израиль прилетел член-корреспондент АН СССР В.Г. Левин, получивший, правда, туристическую визу, но явно не собиравшийся возвращаться назад (позже он работал в США). Это был первый случай разрешения на выезд из СССР ученого с академическим званием, к тому же связанного с ядерными исследованиями{1322}.
В следующие годы Эдвард Кеннеди предпринимал усилия, чтобы организовать поездку на Запад А.Д. Сахарову. В 1987 году американским ученым Джереми Стоуну и Фрэнку фон Хиппелю удалось посетить Сахарова, уже освобожденного из ссылки, но еще не восстановленного в правах. Стоун передал Андрею Дмитриевичу письмо Эдварда Кеннеди с приглашением приехать в США. Сахаров объяснил, что он остается «невыездным», а затем сказал: «Я считаю, что для того, чтобы это (обращение к властям по поводу выезда. — Л. Д., Г. Ч.) имело смысл, нужно, чтобы советские власти изменили позицию в этом вопросе. Это может произойти в двух случаях: если это нужно властям по их политическим соображениям или если со стороны зарубежных деятелей и организаций будет очень мощное давление, которое способствовало бы изменению политики»{1323}. Само приглашение как раз и являлось элементом такого давления.
Другим важным объектом внимания Эдварда Кеннеди в области внешней политики были взимоотношения США с Китайской Народной Республикой. Он был солидарен с курсом Белого дома на нормализацию диалога с коммунистическим Китаем и стремился внести в этот диалог личный вклад. Еще в 1971 году, при президенте Никсоне, он попытался стать первым американским политиком, который посетил бы эту страну с полуофициальной миссией.
Через китайское посольство в Канаде Эдвард стремился получить визу, но разрешение на въезд в КНР было обусловлено тем, что Кеннеди выступит с заявлением: Тайвань, мол, где сформировалось самостоятельное государство, связанное с США не только дипломатическими отношениями, но и договором о дружбе, является нераздельной составной частью Китая. От выполнения такого требования Кеннеди отказался и визу не получил{1324}.
Однако постепенно между обеими странами наметилась несколько большая терпимость. Неофициальный визит Никсона в Китай в том же 1971 году явно содействовал расширению связей. Усилия по нормализации продолжала администрация Картера. Именно она содействовала поездке Эдварда Кеннеди в Китай в самом конце 1977 года. Перед отъездом советник президента по национальной безопасности Збигнев Бжезинский попросил его во время бесед с китайскими деятелями обратить внимание на три вопроса: США стремятся к установлению дипломатических отношений, к достижению этой цели должны стремиться обе стороны, этим вопросом будет заниматься не только правительство, но и конгресс{1325}.
Эдвард побывал в различных городах. За его поездками, за соблюдением точного расписания визитов строго следила принимавшая сторона. Попытка встретиться со студентами в одном из университетов была пресечена: власти явно боялись нежелательных инцидентов.
Наиболее важная встреча состоялась в Пекине в канун Нового года с Дэн Сяопином — формально заместителем председателя Государственного совета (правительства), но фактически человеком, который сосредоточил в своих руках всю полноту власти в постмаоистском Китае и стремился к модернизации этой великой страны при безоговорочном сохранении коммунистического единовластия. Смысл того, что подробно пытался разъяснить Кеннеди своему весьма влиятельному собеседнику, состоял в том, что, по его мнению, США могут пойти на признание «единственного Китая», то есть отказаться от дипломатических отношений с Тайванем, но для этого им необходима поддержка со стороны самих китайских властей. Состоять она должна в той или иной форме обязательства, что Китай не предпримет агрессивных действий против Тайваня.
Многословный монолог Дэна, содержавший прежнее утверждение, что проблема Тайваня — это внутреннее дело Китая, в которое иностранцы не имеют права вмешиваться, неожиданно завершился на несколько иной ноте. Дэн заявил, что он и его коллеги могут быть терпеливыми. В конце концов дело будет решено, но «люди моего возраста, возможно, не смогут увидеть выполненной эту цель»{1326}.
Это заявление с полным основанием трактовалось как готовность отодвинуть присоединение Тайваня к Китаю на неопределенное будущее, что фактически открывало возможность для восстановления американо-китайских дипломатических отношений с последующим бурным развитием экономических связей между обеими странами. Официальные отношения были восстановлены в 1979 году.
В январе 1976 года Эдвард Кеннеди был инициатором, как он сам выражался, «больших дебатов» по вопросам внешней политики и обороны, назначенных в конгрессе. Он пригласил к участию в них ряд видных общественных деятелей, в частности М. Банди, который являлся в это время президентом фонда Форда. Для приглашаемых намечались вопросы, которые желательно было бы затронуть. Связаны они были с проблемами повышения эффективности внешней политики страны, с путями выработки и принятия решений в этой области и т. д.{1327}
Последние десятилетия
В первые полтора-два года Кеннеди поддерживал курс администрации Картера, в том числе и в качестве председателя юридического комитета сената. Сам новый президент проявил благосклонность к своему несостоявшемуся сопернику, в частности назначив его советника Р. Хантера одним из руководителей Совета национальной безопасности.
Участвуя в сенатских комитетах, Кеннеди уделил особое внимание расследованию фактов слияний и поглощений промышленно-финансовых корпораций, что он и его сотрудники считали нарушениями антитрестовского законодательства. Некоторые критики из консервативного лагеря стали даже называть его «социалистом», как это делали когда-то по отношению к брату Роберту. Ничего социалистического в намерениях Кеннеди, против которых выступали оппоненты, не было, и Эдвард вполне логично отвечал им, что своими действиями он только стремится создать более благоприятные условия для свободной конкуренции.
Постепенно, однако, Эдвард переходил к осторожной, а затем и более острой критике президента. Связано это было с тем, что действия администрации носили явно противоречивый характер. Заняв кресло в Белом доме в качестве ставленника либерального направления Демократической партии, Картер постепенно шел на уступки консерваторам во внутренней политике, а во внешней отходил от традиционной для демократов поддержки стабильности, в частности на Ближнем Востоке, где арабские фундаменталистско-мусульманские режимы не прекращали своих попыток стереть с лица земли единственную опору западной либеральной цивилизации в этом регионе — Израиль. Симпатии Картера всё более тяготели к мусульманским режимам.
Первое открытое выступление с критикой политики Картера состоялось 9 декабря 1978 года на конференции демократов в городе Мемфисе. Кеннеди высказался в защиту идей прогрессивного либерализма, в частности объявив неприемлемыми объявленные Картером планы сокращения некоторых социальных программ. Особенно сильно он обрушился на ограниченный, по его мнению, проект медицинского страхования, предложенный правительством в качестве противовеса его плану всеобщего медицинского обслуживания. Этому частному вопросу Кеннеди придал подчеркнуто общее звучание. Он говорил: «Иногда следует грести против ветра. Мы не можем позволить себе плыть по течению или стать на якорь. Мы не можем подчиниться призыву тех, кто утверждает, что настало время спустить паруса»{1328}.
Надо сказать, что само правительство оказалось в заколдованном круге. Картер неохотно шел на урезание непомерно разросшихся социальных программ. Критики же, указывая ему на фактическую аморальность и приучение людей к иждивенчеству за счет государства, всё же главный упор делали на финансовую сторону дела. Эксперты обеспокоенно отмечали всё больший рост внутреннего государственного долга, увеличивавшийся дефицит госбюджета и другие негативные экономические явления, порождаемые разбуханием программ «кормежки бездельников», как высказывались оппоненты.
После выступления на конференции демократов в Мемфисе последовало выдвижение Эдвардом Кеннеди нового плана совершенствования медицинского обслуживания населения, в частности за счет федеральных средств. Предлагалось на 12-15 миллиардов долларов увеличить бюджетные расходы на медико-санитарную сферу, с тем чтобы медицинская помощь в США могла сравниться с лучшими европейскими образцами{1329}.
Надо признать, что под «лучшими европейскими образцами» Эдвард имел в виду, в частности, британскую систему медицинского обслуживания, которая на деле имела серьезные пороки — низкую квалификацию врачей, особенно в провинции, переполненность больниц и соответственно неудовлетворительное обслуживание пациентов, длительное (порой месяцами) ожидание приема у врачей отдельных специализаций и пр. Правда, британская медицинская помощь была бесплатной, и именно это более всего привлекало симпатии опытного, но в данном вопросе явно догматически настроенного сенатора.
Другим направлением, выбранным для атаки политики Картера, была энергетическая область.
Во второй половине 1970-х годов периодически обострялись проблемы энергетики. Это было связано с позицией Организации стран — экспортеров нефти (ОПЕК), регулировавшей добычу нефти, чтобы не допустить снижения мировых цен на нее и в ряде случаев использовать нефть и нефтепродукты как грозное политическое оружие давления.
Соединенные Штаты Америки, не привыкшие к такому положению (в течение всего послевоенного периода именно они оказывали решающее влияние на мировые хозяйственные дела за пределами советской сферы господства), реагировали на внешний энергетический нажим весьма болезненно. В июне—июле 1979 года Картер обнародовал свою энергетическую программу, рассчитанную на десять лет, которая предусматривала вдвое понизить внешнюю энергозависимость страны за счет крупных капиталовложений (примерно в 140 миллиардов долларов){1330}.
В противовес картеровской, Кеннеди совместно с сенатором Дж. Дёркиным из Нью-Хэмпшира в августе 1979 года выдвинул свой план на те же десять лет, предусматривавший примерно такое же сокращение закупок энергоносителей из-за рубежа, какое содержалось в программе президента, но при затрате примерно вдвое меньшей суммы. Капиталовложения должны были стать «возвратными» — состоять в основном из выплат бизнесменам, осуществляющим меры по снижению энергорасходов{1331}.
Дальнейшее развитие событий показало, что не только план Кеннеди—Дёркина, но и программа Картера носили утопический характер. Они были отодвинуты в сторону следующими администрациями как неработоспособные. А дискуссии по поводу энергетической независимости США от ОПЕК, а также стран, экспортирующих нефть, но в эту организацию не входящих, продолжаются и по сей день.
В середине 1979 года Эдвард неохотно согласился на выдвижение своей кандидатуры на президентский пост, однако официально объявлять об этом не спешил.
Хотя Картер имел право баллотироваться на второй срок и было ясно, что он приложит все усилия, чтобы этой возможностью воспользоваться, уже с первой половины 1979 года становилось понятно, что президент теряет престиж в глазах широкой массы избирателей. Американцам-прагматикам все меньше нравился президент, который неизменно обращался к высоким моральным принципам даже тогда, когда проводил явно популистский курс. Недоверие к социальной и энергетической программам президента стало снижать его рейтинг. Дело дошло до того, что в выступлении по телевидению 15 июля 1979 года Картер признал возникновение «кризиса доверия». Он говорил: «Мы можем увидеть этот кризис в растущих сомнениях по поводу смысла наших собственных жизней и в потере единства целей нашей нации»{1332}. Вслед за этим была проведена внезапная реорганизация кабинета министров, чем президент попытался продемонстрировать свою «жесткость» и одновременно отправить в отставку некоторых деятелей, которым всё меньше доверял. Основной жертвой стал министр здравоохранения, образования и социального обеспечения Джозеф Калифано, о котором поговаривали, что он поддерживает связи с сенатором Кеннеди{1333}.
На непродолжительное время позиции Картера упрочились, но через несколько месяцев его рейтинг снова стал падать. Согласно опросам агентства Харриса, во второй половине 1979 года бывали моменты, когда лишь треть или четверть респондентов заявляла о поддержке президента. Правда, другие агентства показывали лучшие результаты и даже упрекали Харриса в фальсификации данных в угоду Кеннеди по той причине, что Луис Харрис, владелец агентства, в свое время работал на его брата-президента{1334}.
В этих условиях Кеннеди в качестве первого пропагандистского шага, связанного с будущими выборами, попытался использовать кинематограф. Он дал согласие телекомпании «Си-би-эс» на съемку документального фильма «Портрет Эдварда Кеннеди».
В связи с этим фильмом возник клубок событий, о причинах которых можно только догадываться. Авторам этой книги представляется, что на телекомпанию, связанную с Демократической партией, был оказан нажим со стороны администрации Картера, ставившей цель не просто смазать позитивный облик возможного претендента на высший пост, а психологически его скомпрометировать, причем сделать это исподволь, не прибегая к прямым ударам, которые были просто невозможны в силу договоренности между Кеннеди и телекомпанией. Считалось само собой разумеющимся, что «портрет» будет позитивным, так как известный комментатор Роджер Мадд, которому поручалась подготовка фильма, был известен близостью к лицам, связанным с кланом Кеннеди.
Между тем еще до начала работы над фильмом Мадд попросил Кеннеди разрешить ему поехать в родовое имение Хайаннис-Порт, причем в то время, когда там должна была собраться большая группа родственников разных поколений. Мадд договорился с Кеннеди, что их беседа будет заснята, но лишь как рабочий материал для будущего фильма, а не готовый эпизод. Эдвард был убежден, что никаких неприятных и тем более компрометирующих вопросов тот не задаст.
Всё, однако, произошло совершенно по-другому. Едва началась беседа при включенных камерах и прожекторах, Мадд стал задавать один за другим не просто агрессивные, а явно враждебные вопросы: «Пользуются ли наркотиками ваши дети?»; «Как обстоят дела с вашей семейной жизнью?»; «Контролирует ли ваша жена Джоэн свое потребление крепких напитков?» Растерянный Кеннеди вначале запинался, а затем стал отвечать на вопросы, всё более раздражаясь, что очень не любит американская публика. Естественно, в качестве финала последовал вопрос о гибели «по его вине» Мэри Копечне во время автомобильной катастрофы. Кроме того, Мадд, разумеется, без ведома Эдварда, съездил в Чеппакуиддик, где побеседовал с полицейскими и следователями, которые дали весьма нелестные отзывы о поведении сенатора Кеннеди во время трагического инцидента с автомобильной катастрофой и гибелью Мэри Копечне{1335}. Признаем, что отзывы эти были вполне обоснованными.
В результате телевизионный документальный фильм, который в окончательном варианте стал называться «Тедди», появившийся на экране 4 ноября 1979 года, отнюдь не способствовал формированию позитивного образа Эдварда в качестве кандидата в президенты, несмотря на то, что, за исключением названных фрагментов, которые полностью вошли в ленту, в нем более или менее положительно освещался жизненный путь героя.
Кеннеди и его штаб допустили явный промах, положившись на добропорядочность компании «Си-би-эс» и, в частности, журналиста Мадда. Это был очередной и не последний крупный провал, которых на жизненном пути Эдварда было уже немало.
Новой его неудачей явилось приглашение президента Картера на открытие Библиотеки Джона Фицджералда Кеннеди в Бостоне 20 октября 1979 года. Само по себе официальное открытие библиотеки, которая в первую очередь являлась архивом и музеем, было событием торжественным и ярким. Располагалась она в районе Массачусетского университета в живописном районе Коламбия-Пойнт с прекрасным видом на Дорчестерский залив и бостонский порт. Построенное по проекту архитектора Бей Юймина, крупнейшего мастера современного градостроительства{1336}, это было внушительное научно-культурное учреждение, которое по сей день достойно служит изучению современной американской истории и распространению знаний о ней. По данным администрации библиотеки, взносы в фонд создания этого учреждения сделали более тридцати шести миллионов человек — граждане США и многих других стран.
На торжестве было объявлено о передаче библиотеки, включавшей, помимо коллекции книг, музей и архив, из ведения специально созданного еще в конце 1963 года фонда в распоряжение правительства Соединенных Штатов Америки, точнее говоря, в подчинение Национального управления архивов и документации.
Однако участие Картера в открытии библиотеки, его выступление связали руки Кеннеди в предвыборной борьбе. Он просто не мог энергично критиковать президента после того, как тот произнес столько теплых слов о его покойном брате.
Кроме того, выступления Джимми Картера и Эдварда Кеннеди явно отличались друг от друга не в пользу сенатора. Картер произнес «государственную» речь, подчеркнув очередные задачи страны, для выполнения которых необходимо новое поколение деятелей, занимающих самостоятельные позиции, чем явно уязвил Эдварда. В свою очередь Эдвард, вопреки своему обыкновению, говорил не об общеамериканских делах и их перспективах. Всю свою речь он посвятил воспоминаниям о брате, хорошо уже известным семейным традициям и т. д. Это можно было понять с точки зрения данного момента и происходившего события{1337}. Но американцы невольно сравнивали выступления обоих ораторов, и их выводы оказывались более благоприятными для Картера.
Тем не менее Кеннеди официально выдвинул свою кандидатуру на президентский пост уже 7 ноября 1979 года, то есть за год до выборов.
Начались обычные процедуры, в частности сбор средств в предвыборный фонд. В архиве сохранилось письмо Т. Соренсена М. Банди с приглашением принять участие в обеде, фактически являвшемся одним из элементов разворачивавшейся кампании. За входной билет на мероприятие надо было уплатить тысячу долларов{1338}.
Первичные выборы давали разные результаты, но постепенно стало очевидным, что сторонники Демократической партии всё же предпочитают видеть своим кандидатом Картера. Кеннеди явно уступал ему в аргументации, речи сенатора затягивались, на вопросы журналистов он отвечал сбивчиво, уклончиво, в самых общих словах. У многих наблюдателей складывалось впечатление, что он заранее смирился с вероятным поражением и даже считал его неизбежным. Ему постоянно напоминали о событии в Чеппакуиддике, и он не давал сколько-нибудь вразумительных ответов{1339}.
Разрыв становился всё большим, хотя в некоторых штатах победу одерживал Кеннеди.
На национальном съезде Демократической партии, состоявшемся в середине августа 1980 года в Нью-Йорке, Кеннеди уже не имел никаких шансов на номинацию. Он выступил на съезде 12 августа. В эмоциональной речи он призывал, чтобы «высокие процентные ставки и человеческие неудачи не использовались в качестве ложного орудия в борьбе против инфляции», чтобы обеспечение занятости стало первоочередной задачей экономической политики. Обрушиваясь на Республиканскую партию и ее кандидата Рональда Рейгана за критические высказывания по поводу пособий по безработице (как будто сам Эдвард не подвергал критике социальную политику Картера!), Кеннеди в пышных выражениях, но без обоснованной позитивной программы высказывался против сокращения налогов на высокие доходы и расходов на социальные нужды.
О том, какая путаница царила в голове Эдварда Кеннеди, который выступал на съезде, уже фактически находясь в положении безнадежном, не готовился толком к речи, свидетельствует следующая выдержка из его выступления: «Сокращение налогов, за которое ратует наш противник из Республиканской партии, только именуется налоговой реформой. Эта концепция в высшей степени характерна для республиканцев. Но она приведет к перераспределению доходов не в том направлении [, которое необходимо]… Подавляющее большинство американцев не может себе позволить принять эту панацею от республиканского кандидата на президентский пост, который осудил прогрессивно-подоходный налог, назвав его изобретением Карла Маркса… Теодор Рузвельт не был Карлом Марксом, а республиканский план сокращения налогов — это не налоговая реформа». Вслед за этим Эдвард Кеннеди объявил, что он прекращает свою президентскую кампанию{1340}.
В результате съезд объявил кандидатом в президенты на второй срок Джимми Картера, который уже являлся президентом. Картер получил 1936 голосов от делегатов съезда, а Кеннеди, которого всё же выдвинули, удалось собрать 1390.
Картер, однако, за свое первое президентство не завоевал прочного доверия американцев. Его политика была противоречивой и невнятной. Он был единственным американским президентом XX века, которому не удалось добиться повторного избрания. 4 ноября 1980 года Картер потерпел поражение. Выборы выиграл представитель республиканцев Рональд Рейган, собравший 51 процент голосов (Картер — 41 процент). В американской двухпартийной правительственной карусели произошел очередной поворот в умеренно консервативную сторону.
Администрация Рейгана провела комплекс мер в экономической области, ставивших целью стимулирование хозяйственного роста. Они включали снижение ставок индивидуального подоходного налога и расширение налоговых льгот для производительного частного капитала, прежде всего для предприятий и компаний, осуществлявших техническое перевооружение и расширявших объем научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ. Уже в 1982 году в основном благодаря этим мерам капиталовложения увеличились на 10 миллиардов долларов, а в 1985 году — почти на 45 миллиардов. Так что «рейганомика» срабатывала в соответствии с задуманным планом.
Кеннеди сохранил свой сенатский пост (в 1982, 1988, 1994, 2000 и 2006 годах он переизбирался), однако постепенно его активность становилась всё менее заметной. Он продолжал выступать с законодательными инициативами, но большинство из них не превращались в утвержденные билли.
Правда, время от времени имя сенатора Кеннеди вновь выходило на первые полосы газет. Так произошло, например, в 1983 году, когда он присоединился к сравнительно широко развернувшемуся движению за замораживание ядерного оружия. Побывав в родном штате Массачусетс и встретившись с активистами движения и местными ответственными политиками, он счел, что это движение может превратиться в реальную политическую силу, и заявил о его поддержке. Совместно с республиканским сенатором-прогрессистом Марком Хэтфилдом (в 1945 году побывавшим в Хиросиме в качестве рядового солдата американской армии) Эдвард внес соответствующий проект резолюции, который был отвергнут сенатом. Средства массовой информации, однако, активно обсуждали внесенные предложения. Вместе с Хэтфилдом Кеннеди подготовил книгу по проблемам ядерного вооружения{1341}.
Основная идея работы состояла в том, что СССР и США обладают достаточными ядерными арсеналами, чтобы не только уничтожить друг друга, но и разрушить земную цивилизацию. Какие бы то ни было аналогии между разрушениями Второй мировой войны и тем, что может произойти в результате ядерного конфликта в современных условиях, неуместны. Приблизительно 47 тысяч ядерных боеприпасов, накопленных к этому времени, каждый из которых мощнее, иные в тысячи раз, бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки, служат зловещим предупреждением тем, кто не исключает возможности ядерной войны, указывали авторы{1342}. Гонорар за книгу вместе с собранными средствами был использован для проведения в декабре 1983 года в Вашингтоне форума американских и советских физиков-ядерщиков и специалистов других узких профессий, на котором молодой советский ученый Владимир Александров, американский астрофизик Карл Саган и другие пришли к выводу, что в случае развязывания термоядерной войны наступит «ядерная зима», то есть человечество исчезнет или, в лучшем случае, деградирует до уровня, существовавшего в доисторическую эпоху{1343}.
В феврале 1986 года Эдвард Кеннеди в третий раз побывал в СССР, на этот раз только в Москве. Это было время после «пятилетки пышных похорон», когда очередной генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев только присматривался к возможным крутым переменам в социально-политической системе и вместе со своими соратниками предпринимал первые робкие шаги в этом направлении.
Кеннеди посетил нового министра иностранных дел СССР Э.А. Шеварднадзе, который вспомнил их прошлую встречу в Тбилиси десятью годами ранее.
Затем Эдвард побывал и у Горбачева. Беседа, состоявшаяся 5 февраля, касалась двух основных вопросов.
Это было время, когда президент Рейган выдвинул проект создания надежной системы защиты территории США от ракетно-ядерного удара, программу, получившую название стратегической оборонной инициативы (СОИ) или, как ее стали называть оппоненты, «звездных войн». Речь шла о рассчитанных на длительный период исследовательских работах, проектах и испытаниях новых систем, требовавших многомиллиардных расходов.
В СССР рейгановские планы были встречены крайне болезненно. Пропагандисты утверждали, что США стремятся надежно защитить свои пределы, чтобы быть в состоянии нанести первый удар, сохранив свою неуязвимость. Американская сторона в свою очередь твердила, что создание СОИ сделает бессмысленным существование ракетно-ядерного оружия. В подтверждение своих мирных намерений Рейган говорил, что США готовы делиться с СССР всеми техническими данными по мере создания новой системы. Здесь, правда, был один весьма хитрый вопрос — стоимость реализации проектов. В условиях, когда в СССР всё явственнее давали о себе знать застой и кризис, теперь уже не только в социально-экономической, но и в политической областях становилось ясным, что он просто не выдержит бремени создания своей системы СОИ. Именно этим, а не озабоченностью по поводу агрессивных намерений США, и была вызвана прежде всего тревога советской партийной элиты.
По предварительной договоренности с Рейганом Кеннеди, который в сенате, в прессе и публичных выступлениях резко критиковал инициативу президента (он был одним из тех, кто присвоил ей название «звездных войн»{1344}), всё же согласился выступить в качестве посланца доброй воли.
Во время бесед с Шеварднадзе и Горбачевым было договорено, что, несмотря на проекты СОИ, будут продолжены переговоры о сокращении количества ракет средней дальности, размещенных на европейской территории{1345}.
Вторым вопросом, который поставил Кеннеди, была судьба политзаключенных в СССР. Хотя ему не удалось договориться об освобождении из ссылки А.Д. Сахарова (это произошло позже по инициативе самого Горбачева), советские лидеры дали согласие на амнистию Анатолия (Натана) Щаранского, находившегося в заключении девять лет и подвергавшегося всяческим издевательствам. 11 февраля Щаранский действительно был освобожден, переправлен в Восточный Берлин, а затем с согласия западноберлинских властей прошел через контрольно-пропускной пункт в Западный Берлин, с тем чтобы затем отправиться в Израиль.
Новый советский лидер произвел благоприятное впечатление на американского сенатора. Согласно памятной записке первого заместителя заведующего международным отделом ЦК КПСС В.В. Загладина, Кеннеди говорил ему, что Горбачев «твердый и гибкий политик, который знает, чего он хочет»{1346}.
Кеннеди вновь встретился с московскими диссидентами на всё той же квартире профессора Лернера, где он уже побывал во время прошлого визита. Хотя диссиденты по-прежнему находились под наблюдением спецслужб, никакие препятствия для встречи на этот раз не ставились. И Эдвард, и его собеседники чувствовали, что в Советском Союзе начинают дуть новые ветры, хотя о том, что до развала этой казавшейся могучей страны оставалось всего пять лет, никто из них не мог и подумать. Недаром в американском посольстве в Москве смену высшего эшелона власти в СССР считали лишь косметическим изменением, о чем посол Артур Хартман толковал сенатору во время личных бесед, происходивших ежедневно[92]. Эдвард Кеннеди покидал Советский Союз, всё еще не предполагая грядущего развала этого главного на то время противника Америки.
Еще один, последний визит в СССР состоялся в 1990 году, когда советская тоталитарная система находилась накануне развала. Визит прошел почти незамеченным, хотя Горбачев и на этот раз принял американского сенатора. Весьма встревоженный и казавшимися ему катастрофическими переменами, которым в значительной мере он сам способствовал, и угрозой потери собственной власти генсек, по словам Эдварда, посвятил почти всю полуторачасовую беседу положению в Литве, народ которой оказался в авангарде движения стран Балтии — независимость Литвы была провозглашена за две недели до встречи, 11 марта{1347}.
На протяжении 1990-х годов Эдвард продолжал активно работать в сенате, главным образом ведя борьбу за совершенствование социального законодательства, прежде всего в области здравоохранения.
Немалое внимание Эдвард уделял Библиотеке Джона Фицджералда Кеннеди в Бостоне. Он часто посещал ее, выступал перед посетителями. В 1988 году он был активным участником проведенной там конференции, посвященной 25-летию подписания договора о частичном запрещении ядерных испытаний{1348}.
Эдвард заботился о мемориальной библиотеке как о родном детище, гордился ее успехами. Он писал Банди, что за четыре года после открытия музейную часть библиотеки посетили свыше двух миллионов человек, что это учреждение «возглавляет все национальные президентские библиотеки по объему [материалов] и числу своих программ»{1349}. Эдвард был одним из инициаторов программы «устной истории», связанной с деятельностью его братьев, и обращался к участникам событий с просьбой дать интервью исследователям{1350}.
Его неоднократно приглашали выступать в различных телевизионных программах, особенно связанных с вопросами здравоохранения и другими социальными проблемами. Однако, как справедливо отмечал М. Банди, эти приглашения поступали не только потому, что он занимался этими делами в сенате (правильнее было бы сказать не столько), а прежде всего по причине его «большого имени»{1351}.
Из прежних знакомых времен президентства Джона именно с Банди Эдвард поддерживал особенно тесные контакты. Они встречались (нередко в Бостоне, в мемориальной библиотеке), активно переписывались, вспоминали старые годы и делились новыми впечатлениями, которые, надо сказать, не всегда были адекватными. После одной из встреч в библиотеке Банди восторгался новым поколением школьников, с представителями которого они оба говорили; тем, как много современные дети знают и какими разнообразными сведениями интересуются{1352}. Перспектива здесь была явно искаженной, ибо в названной встрече участвовали отобранные в результате конкурса дети, особенно интересовавшиеся политикой.
Произошли изменения в личной жизни младшего, но уже стареющего Кеннеди. После того как он разошелся с Джоэн, Эдвард нередко возвращался к разгулам, не подобающим человеку его положения, иногда его видели сильно выпившим. Желтая пресса фиксировала его случайные сексуальные связи. Но в 1991 году на чествовании супружеского юбилея своих знакомых из штата Луизиана Эдмунда и Дорис Регги сенатор встретился с их дочерью — юристом Викторией Регги, которая незадолго перед этим разошлась со своим первым мужем и воспитывала двух детей восьми и пяти лет.
Известная в кругах специалистов и граждански активная Виктория быстро сблизилась с Эдвардом, а в следующем году они поженились. У Эдварда были теперь не только свои, но и приемные дети, с которыми у него установились теплые отношения.
Когда в 1994 году Эдвард в борьбе за сенатское место столкнулся с молодым, подававшим надежды республиканским политиком Миттом Ромни (тем самым, который выдвигался в президенты в 2012 году, но потерпел поражение), Виктория, по оценке прессы, стала его надежной помощницей в нелегком состязании{1353}.
Мир быстро менялся. Последний видный деятель династии Кеннеди старел, но оставался активным в сенатских боях вплоть до того времени, когда он был сражен тяжелой болезнью. В мае 2008 года врачи обнаружили у него рак мозга. Он перенес операцию, которая лишь ненадолго продлила ему жизнь.
Эдвард Кеннеди пробыл в сенате 47 лет, переизбирался девять раз. Относились к нему уважительно как к ветерану и близкому родственнику других знаменитых Кеннеди. Благодаря своему долгожительству в законодательном органе он получил прозвище «лев сената».
Эдвард Мур Кеннеди скончался 25 августа 2009 года. После траурной церемонии в Бостоне его тело было перевезено в столицу и он был похоронен на Арлингтонском мемориальном воинском кладбище рядом с братьями. Почтить память старейшего сенатора (он был третьим по сроку пребывания в верхней палате за всю историю страны) прибыли президент Барак Обама, бывшие президенты Билл Клинтон и Джордж Буш-младший, большое число государственных и общественных деятелей США.
Его амбициозная, но сопровождавшаяся многочисленными политическими и личными неудачами карьера была завершением, по крайней мере к настоящему времени, общественного пути семейства Кеннеди на политической вершине. В меньшей степени, чем два его старших брата, но этот «лев сената» всё же оказал безусловное влияние на американскую политическую историю XX века.