Клан Кеннеди — страница 9 из 26

НА ПУТИ К ПРЕЗИДЕНТСТВУ

Дальние и близкие рубежи

Фактически Джон Кеннеди начал свою президентскую кампанию в широком смысле слова с самых дальних рубежей, уже в 1948 году. Но непосредственно и с согласия всего клана он вступил в борьбу за высший исполнительный государственный пост с середины 1950-х годов. Первым шагом на этом пути явилась попытка стать вице-президентом в 1956 году.

Он сам и члены его семьи, включая отца, соглашались с тем, что на пути к избранию на пост президента перед ним стоит ряд препятствий.

Последние носили прежде всего религиозный характер. Никогда еще в США не было президента-католика. Единственной попыткой такого рода была избирательная кампания 1928 года, когда губернатор штата Нью-Йорк Эл Смит был выдвинут кандидатом в президенты от Демократической партии. Однако Смит провалился на выборах вследствие того, что в преимущественно протестантской стране к католикам относились с подозрением, считая их скорее не американцами, верными конституции своей страны, а подданными римского папы.

Вторым препятствием был возраст — в середине 1950-х годов Джону не исполнилось и сорока лет — такого молодого президента в США никогда не было.

Меньшим по значимости, но также традиционным препятствием некоторые считали то, что ранее на выборах обычно побеждали губернаторы штатов, признанные лидеры партии. Но это было уже явно устаревшее обстоятельство, которым можно было пренебречь. И всё же вступление в избирательную борьбу «простого» сенатора должно было, по мнению сведущих людей, вызвать оппозицию в избирательном корпусе (в американской истории почти не было случаев, когда сенаторы избирались президентами).

Кеннеди необходимо было выработать правильную линию, чтобы удачно балансировать между теми, кто мог обеспечить его кампанию крупными средствами и влиянием в высших кругах общества, и основной массой избирателей. После длительных размышлений и всестороннего анализа Джон сделал ставку на либеральное крыло Демократической партии.

Этот курс четко проявился уже на президентских выборах 1956 года, в частности на предвыборном съезде демократов в Чикаго. Именно тогда Кеннеди выдвинул кандидатом в президенты лидера либерального партийного крыла Эдлая Стивенсона. Стивенсон, в свою очередь, сделал необычный шаг. Он отказался назвать имя желательного для него вице-президента и попросил съезд наметить такового. Еще до съезда Стивенсон говорил в кругах либеральных демократов, что он не возражал бы против выдвижения на пост вице-президента Джона Кеннеди, но упоминал его имя наряду с другими возможными номинантами.

Перед съездом Джон Кеннеди не предполагал выдвигать свою кандидатуру на вице-президентский пост. По воспоминаниям Жаклин, ее супруг вначале вообще не желал идти в паре со Стивенсоном, который, как он полагал, потерпит поражение, а Эйзенхауэр будет избран на второй срок. Кроме того, Джон считал, что он, как католик, будет препятствием в президентской гонке Стивенсона.

Однако после недолгих размышлений Кеннеди решил вступить в борьбу («Всё было решено за один вечер», — рассказывала Жаклин), хотя, как он признавался, эта должность особого интереса для него не представляла. «Будет масса работы, — подшучивал он, — приветствовать людей в аэропорту и посещать банкеты»^{431}.

Действительно, пост вице-президента в США носит в основном декоративный характер. Это должностное лицо выполняет только одну реальную функцию — председательствует в сенате и голосует в том случае, если возникает патовое положение — при таком стечении обстоятельств голос вице-президента определяет результат. Один остряк, по словам журналиста У. Манчестера, как-то сказал: «Быть вице-президентом — не преступление, но своего рода порок, вроде сочинения анонимных писем»^{432}. Если же отвлечься от шуток, то реальное влияние вице-президента на политическую жизнь страны куда меньше, чем, допустим, авторитетного сенатора, каковым Кеннеди уже стал. Главный смысл этой должности, однако, состоит в том, что вице-президент служит резервом, автоматически становясь главой исполнительной власти в случае смерти или отставки президента.

И всё же Джон рассматривал возможный пост вице-президента как еще один шаг вверх по карьерной лестнице, вплотную приближавший его к заветному президентскому креслу^{433}.

13—17 августа на съезде Демократической партии разгорелась острая борьба за выдвижение на пост вице-президента между Эстесом Кефовером и Джоном Кеннеди. Сенатор Кефовер был известен активной борьбой против злоупотреблений в области бизнеса (вскоре он станет председателем подкомитета по делам антитрестовского законодательства). С переменным успехом прошли несколько туров голосования, но в конце концов победил Кефовер. Вместе со Стивенсоном он в ноябре 1956 года проиграл президентские выборы Дуайту Эйзенхауэру и Ричарду Никсону, вторично ставшими президентом и вице-президентом соответственно.

Хотя на съезде Кеннеди поддерживал либеральное партийное крыло, несмотря на столь явную демонстрацию его приверженности, подспудные бури продолжались; Кеннеди обвиняли в том, что в свое время он терпимо относился к Джозефу Маккарти, не выступал с его разоблачениями, да еще и не отговорил своего брата Роберта от работы в подкомитете Маккарти.

Многое зависело от позиции Элеоноры Рузвельт, к которой с особым почтением относилась либеральная часть партии. Джон встретился с ней и попытался убедить ее в том, что ему не следует сейчас выступать с осуждением Маккарти, ибо это будет выглядеть как лицемерие. Элеонора Рузвельт, в свою очередь, не вняв аргументам, потребовала публичного осуждения «маккартизма». Джон это сделать отказался^{434}.

Несколько позже, в 1958 году, между Элеонорой Рузвельт и Джоном Кеннеди возникла дискуссия в печати, вежливая по форме, но острая по существу. Дело началось с того, что Элеонора, относившаяся к Кеннеди-отцу с откровенной ненавистью и презрением, считавшая его «акулой Уолл-стрит», злым гением своего покойного мужа, не только повторила в телевизионном интервью свое осуждение позиции Джона по поводу «маккартизма», но и обвинила его в несамостоятельности, в отсутствии политической смелости, в зависимости от отца, от его богатств. Она добавила, что, «судя по надежным источникам», Джозеф Кеннеди потратил огромные суммы на то, чтобы в каждом штате действовали представители его семейства, обеспечивающие политическое продвижение сына^{435}.

Хотя финансовая поддержка отца действительно существовала и ничего незаконного в этом с точки зрения американских норм того времени не было, сам этот факт, тщательно скрывавшийся Джоном, тем более озвученный устами столь уважаемой дамы, создавал негативный образ Кеннеди-сына в либеральных кругах демократов.

Джон решил ответить, причем способ аргументации был найден весьма умело. Проигнорировав обвинения в недостатке смелости и другие негативные высказывания Элеоноры, Джон фактически обвинил ее в клевете, хотя на словах всё было выражено подчеркнуто почтительно. «Именно потому что я знаю о вашей длительной борьбе против несправедливого использования фальшивых заявлений, слухов и обвинений как средства причинить ущерб репутации личности, я уверен, что вы стали жертвой дезинформации; я также убежден, что вы пожелаете запросить своего информанта. Не пожелает ли он назвать хотя бы одного такого представителя или привести хотя бы один пример расходов моего отца где-либо в стране в мою пользу?» Удар был нанесен наверняка. Джон Кеннеди отлично знал, что все траты производились так, что доказать их было невозможно, по крайней мере без напряженного расследования. Элеонора Рузвельт ответила неопределенно, конечно же не приведя ни одного доказательства.

Стороны обменялись еще несколькими письмами. В конце концов вдова Франклина Рузвельта вынуждена была признать свое поражение, разумеется, не изменив негативного отношения к политическому продвижению кого бы то ни было из семейства Кеннеди. «Мои информанты — простые люди, с которыми я вела обычные беседы. Их имена представить невозможно, потому что в большинстве случаев я их просто не знаю»^{436}.

Этим письмом переписка завершилась. Хотя она не была предназначена для публикации, знали о ней многие, прежде всего в кругах либеральных демократов, которые с почтением относились к Элеоноре Рузвельт. Видимо, эти ее сторонники сожалели о ее необдуманном выпаде, но и испытывали раздражение по отношению к семейству Кеннеди.

Полного вхождения Джона Кеннеди в либеральную фракцию так и не произошло. Поразмыслив и, очевидно, обсудив вопрос с родственниками и советниками, Джон решил подойти к будущей битве за Белый дом шире — не связывать себя с определенным кругом деятелей, а попытаться привлечь на свою сторону основную партийную массу, включая и тех, кто организационно не принадлежал к демократам, но оказывал им поддержку.

Несмотря на то, что Джон не добился номинации, партийный съезд 1956 года способствовал его превращению в личность, известную всей нации. Более того, незадолго до следующих президентских выборов Кеннеди заявил: «Если бы я был избран кандидатом в вице-президенты на съезде демократов в Чикаго в 1956 году, моя политическая карьера была бы сейчас уже закончена»^{437}. Скорее всего, это было именно так — в поражении на выборах 1956 года можно было бы обвинить малоопытного и молодого сенатора.

Испытав лишь незначительную горечь в связи с тем, что съезд отверг его кандидатуру, Джон фактически выиграл, став общепризнанным политиком. В его сенатский офис поступали теперь письма не только из Массачусетса, но со всей страны, причем поток корреспонденции возрастал из месяца в месяц. Военное прошлое, популярная книга, внешний облик сенатора, его обаяние особенно привлекали молодежь. Наибольшая часть писем, как вспоминала Эвелин Линкольн, была от девушек и юношей до двадцати лет. А первый биограф Кеннеди журналист Д. Берне отмечает, что Джон преодолел своего рода политический барьер. «Его драматическое соревнование [на съезде] приковывало миллионы к телевизионным приемникам. Почти полная победа Кеннеди, а затем внезапный проигрыш, впечатление, которое он производил — коротко остриженного парня, который приложил все усилия для достижения цели, а затем принял поражение с улыбкой — всё это очень нравилось стране. Его президентская кампания родилась именно в этот момент триумфального поражения»^{438}.

Рост популярности Кеннеди в молодежной среде проявлялся и во время встреч со студентами. В прессе получило широкое отражение его появление 4 октября 1956 года в городе Дуисвилле (штат Кентукки). Студентки католического колледжа урсулинок устроили ему бешеную овацию, когда он представился не только как политик, но и как католик. После краткого выступления он попал в объятия молодежи, которая в своем восторге чуть было не нанесла ему телесных повреждений. Когда же Джон прорвался к автомобилю и попытался отправиться дальше, он долгое время не мог сдвинуться с места, потому что машина была окружена студентками, требовавшими автограф. Одна из девушек кричала: «Мы полюбили вас по телевизору! Вы лучше, чем Элвис Пресли!»^{439}

Росту популярности Кеннеди способствовала его книга «Мужественные профили», которую с удовольствием читали не только «высоколобые» интеллектуалы (они, впрочем, в последнюю очередь), но прежде всего рядовые люди из различных слоев населения, и опять-таки прежде всего студенты и школьники-старшеклассники.

Не столь популярной оказалась вышедшая в 1959 году новая книга Джона «Нация иммигрантов»^{440}, подготовленная в основном помощником Кеннеди Т. Соренсеном. Тот хотя и обладал хлестким пером, но на этот раз создал довольно сухой текст. Правда, Джон прошелся по всей рукописи, придал ей более интимное звучание, и книга от этого несколько выиграла. Однако хорошей прессы она не получила и прошла в основном малозамеченной.

Книга содержала краткую историю иммиграции в США еще с колониальных времен, подчеркивала ее значение в американской истории, содержала предложения по либерализации иммиграционного законодательства. Позже, когда вопросы, связанные с этим законодательством, стали предметом самых широких дискуссий, на книгу Джона обратили большее внимание. Она вышла в нескольких изданиях (последнее в 2008 году с предисловием Эдварда, брата Джона, выпустило издательство «Харпер Перенниал»).

Со второй половины 1950-х годов, еще до того, как Джон Кеннеди оказался хозяином Белого дома, он стал широко пользоваться трудом «наемных писателей», под текстом которых без зазрения совести ставил свою подпись. Правда, он всегда предварительно четко формулировал задачи «теневым авторам», обозначая основные идеи будущей работы, а после выполнения задания внимательно прочитывал рукопись и придавал ей своеобразный колорит.

Успехом пользовались устные выступления сенатора. Еженедельно Джон получал до сотни приглашений прочитать лекцию, причем характер предполагаемой аудитории был самым разнообразным.

Главным образом в сенатских выступлениях закладывались основы будущей президентской программы.

Критикуя правительство Эйзенхауэра, даже явно несправедливо назвав его правление «годами, съеденными саранчой», сенатор Кеннеди обращал особое внимание на проблемы внешней политики.

Особое внимание он уделял взаимоотношениям с СССР и странами советского блока, борьбе против коммунистического влияния в мире, всё более утверждаясь в мысли, что эта борьба должна носить характер соревнования систем, то есть в первую очередь быть экономической.

Особенно показательной была речь, произнесенная 14 августа 1958 года на заседании сената^{441}. Она выглядела несколько неуклюжей по форме и нарочито примитивной, но основной ее посыл был недвусмысленным. Рискнем привести обширную выдержку из этого показательного выступления: «В последние годы нам многократно приводили цитату, будто бы взятую из работы Ленина, который вроде бы говорил, что гибель капитализма наступит из-за чрезмерных расходов на вооружение. Я думаю, что это самая ценная цитата, которая есть у коммунистов, кроме лозунга “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” Дело, правда, в том, что Ленин никогда этих слов не произносил. Однако десять лет нам их напоминали, чтобы оправдать важность экономических соображений по сравнению с военными, а слова эти использовались как авторитетное оправдание проводимой политики. Хотя Ленин никогда не говорил их, я уверен, что приведенные слова будут и в будущем фигурировать в числе лозунгов, оказавшихся самыми полезными в попытках уничтожить систему капитализма. В настоящий период акцент делается на экономическую, а не на военную мощь, а мы растратили решающие годы, когда могли бы сохранить преимущество в ракетах по сравнению с СССР»^{442}.

Кеннеди, таким образом, призывал перевести борьбу систем в русло экономическое и научно-техническое, непосредственно связанное с военным противостоянием. Видимо, в его сознании формировался противоположный вариант того, что, как он признавал, приписывалось Ленину. Не сможет ли свободный, демократический мир разрушить советскую систему, загнав ее в угол при помощи такого соревнования, в частности, втягивая во всё большую гонку ракетно-ядерных вооружений, намного более затратную для СССР, нежели для США? Сенатор, как видим, отчетливо понимал неэффективность, тупиковый характер государственно-монополистической экономики, именуемой социалистической.

Кеннеди ставил и перед своими слушателями, и перед читателями, и прежде всего перед самим собой сложнейшие вопросы современной международной политики. В какой степени можем мы доверять Советскому Союзу? При каких условиях можем мы прекратить ядерные испытания? Он высказывал серьезные опасения, что холодная война, бряцание термоядерным оружием, взаимные угрозы могут в конце концов привести к ядерному взрыву, последствия которого были бы катастрофическими. Ядерная война разрушила бы «не только Рим, но и два Карфагена», — говорил он.

В конце концов, ни американцы, ни Советы не желают дышать воздухом, зараженным радиоактивными остатками. Обе нации выиграли бы от расширенного обмена товарами, идеями и людьми. В беседах с коллегами, в частности с опытным экспертом в области международных отношений сенатором Джеймсом Уильямом Фулбрайтом, Кеннеди не раз отмечал относительный реализм советского лидера Никиты Хрущева, несмотря на его грубость и демонстративное провозглашение абстрактных коммунистических лозунгов. Джон считал необходимым идти навстречу, выдвигая реалистические предложения руководству СССР взамен характерных для государственного секретаря США Джона Фостера Даллеса бесплодных обвинений в адрес «безбожного коммунизма», который следует «отбрасывать»^{443}.

Сенатор внимательно присматривался к трещинам в коммунистическом блоке, которые едва намечались, но при помощи искусного манипулирования могли быть расширены. Его раздражали напыщенные разглагольствования членов администрации Эйзенхауэра о «массированном возмездии», которые только сплачивают советских сателлитов вокруг кремлевского руководства. Он разъяснял непонимающим республиканцам, что «необходимо вбивать новые клинья в железный занавес. Не надо сплачивать красный блок всякими разговорами о массированном возмездии, ныне мы должны искать пути его разъединения»^{444}.

Стратегию «массированного возмездия» кабинета Эйзенхауэра Кеннеди остро критиковал. «Мы загоняем себя в угол, за которым остается только один выбор или вообще нет выбора, — выбор, который заставляет нас колебаться на краю пропасти и оставляет инициативу в руках наших врагов»^{445}. Настойчиво стремясь найти болыиую гибкость во внешней политике, он в то же время четко и недвусмысленно подчеркивал противостояние между свободным миром и коммунистическим блоком, опасность со стороны СССР главным образом путем не открытой агрессии, а подрывных действий. «Их [СССР] ракетная мощь будет служить щитом… для прикрытия скрытой агрессии, угроз и подрыва изнутри, внутренних революций, растущего престижа и влияния и злобной клеветы на наших союзников»^{446}.

В ответ на требования Госдепартамента усилить военную помощь США странам третьего мира во имя предотвращения подрывных коммунистических действий Кеннеди обращал внимание, что значительно большую роль в этом смысле сыграла бы экономическая помощь^{447}.

С середины 1950-х годов и особенно накануне вступления в борьбу за президентское кресло Джон Кеннеди задумывался над проблемами, связанными с ролью его страны в «догоняющей модернизации» государств и народов третьего мира.

Утрата позиций в Китае в связи с победой там коммунистических сил явилась для Кеннеди серьезнейшим предупреждением, что США должны проводить политику в Азии и Африке осторожно, привлекать к себе симпатии местного населения, не ввязываться в кровавые конфликты, из которых позже будет крайне трудно найти выход.

В этом смысле особое внимание уделял он тому, что называл «вьетнамским кошмаром», — многолетней колониальной войне, которую вела Франция за восстановление своего колониального статуса на Индокитайском полуострове. Уже после своего посещения Вьетнама в 1951 году Кеннеди решительно заявил, что США ни в коем случае не должны вмешиваться в этот конфликт вооруженным путем. «Соединенным Штатам следует настаивать на проведении здесь реформ, прежде чем будет предоставлена какая-либо американская помощь», — говорил он после визита, к явному недовольству французских военных властей в этом регионе^{448}.

После того как французские войска вынуждены были сдаться вьетнамским партизанам в районе крепости Дьен Бьен Фу в мае 1954 года, Франция пошла на переговоры о прекращении войны. Соглашение, подписанное в июле, предусматривало временное разделение Вьетнама по 17-й параллели (к северу от нее власть передавалась коммунистам, к югу — администрации, связанной с французами). В течение двух лет намечалось провести выборы по всей территории Вьетнама и исходя из их результатов образовать общенациональное правительство.

Однако переговоры по этому поводу, едва начавшись, зашли в тупик. А правительство Эйзенхауэра приступило к размещению на территории Южного Вьетнама своих воинских частей, правда, под видом советников, прилагая все силы, чтобы хоть эта часть страны, а также соседние государства Индокитая Лаос и Камбоджа не достались коммунистам. В Южном Вьетнаме у власти был поставлен католик Нго Динь Дьем, много лет проживший в США и, по существу дела, являвшийся агентом американской администрации, к тому же склонный к диктаторству и не лишенный наклонностей к коррупции (в 1955 году Дьем стал президентом Республики Вьетнам, власть которого распространялась только на южную часть страны).

Несмотря на свои общие заявления о военном невмешательстве, Кеннеди тем не менее полностью поддержал образование администрации Дьема, связанной с США. Он не считал ее идеальной, но призывал оказывать ей помощь за отсутствием других, более достойных местных лидеров. «Он заслуживает и должен получить полную поддержку американского правительства», — говорил он в сенате^{449}.

Во второй половине 1950-х годов и особенно перед президентской предвыборной кампанией Кеннеди придерживался «теории домино», состоявшей в том, что победа коммунистов в Южном Вьетнаме повлечет за собой переход под их господство Лаоса и Камбоджи, а затем поставит под угрозу независимое демократическое развитие Бирмы и Таиланда, а может быть, даже и Японии^{450}.

Как показало дальнейшее развитие событий, эта теория оказалась неточной, продиктованной преувеличенными страхами, связанными с потерей Китая. Но в то время такого рода взгляды разделялись большинством американских политиков, как республиканцев, так и демократов. Однако Кеннеди отличался от консервативных деятелей обеих партий тем, что всячески подчеркивал: дела во Вьетнаме и других странах, освобождавшихся от колониальной зависимости, должны решаться местным населением при постепенном сокращении военной помощи со стороны США и усилении помощи экономической, организационной, культурно-образовательной^{451}.

Именно в этом смысле на протяжении всей второй половины 1950-х годов Кеннеди критиковал колониальную войну, начатую французскими властями в Алжире в ответ на национальное восстание, и особенно поддержку этой войны со стороны правительства Эйзенхауэра. Заявления Кеннеди с осуждением политики Франции в Алжире не раз вызывали отклики недовольства со стороны как французских государственных деятелей, так и членов правительства США. Буквально бурю негодования породило его пессимистическое выступление 3 июля 1957 года. Он говорил, что для Запада, может быть, уже поздно спасти себя от катастрофы в Алжире, но всё же США должны оказать давление на своих французских союзников, которым следует пойти на предоставление независимости Алжиру, правда, при сохранении между этой страной и Францией определенной степени «взаимозависимости»^{452}.

Последовала реакция со стороны министра иностранных дел Франции Андре Мориса, который высказал мнение, что сенатор Кеннеди просто поощряет алжирских повстанцев продолжать свои кровавые действия^{453}.

По этому поводу супруга сенатора Жаклин с некоторым оттенком злорадства написала родителям Джона, что Розе, его матери, страстной поклоннице французского высшего света, наверное, больше не выпадет счастье посещать торжественные приемы в посольстве Франции, а Кристиан Диор больше не будет допускать ее в свои примерочные комнаты, добавив, что придется «питаться овечьими глазами вместе с арабами»^{454}.

Время показало, насколько прав был Кеннеди. В марте 1962 года пришедший к власти во Франции генерал Шарль де Голль установил режим «четвертой республики» — сильной президентской власти, подписал перемирие с руководителями алжирских повстанцев, признав самостоятельность этой страны при действительном сохранении взаимозависимости.

Дальнейшее развитие Алжира, как и соседних арабских стран, было очень сложным. Возникли и продолжают развиваться крайне нежелательные и даже опасные тенденции, прежде всего массовый поток североафриканских арабов во Францию, робкие ответные меры французских властей по ограничению их влияния. Но это уже дело будущего. Пока же Франция была вынуждена с немалым опозданием пойти на меры, которые в течение ряда лет рекомендовал сенатор Кеннеди.

Вновь и вновь Джон напоминал соотечественникам ту мысль, которая затем краеугольным камнем ляжет в его инаугурационную речь, — американцы должны побольше думать о том, что они могут сделать для своей страны, ибо они «задолжали ей». Об этом же постоянно говорили и в кругу семьи^{455}.

При всем внимании к международным проблемам в центре интересов сенатора, а затем кандидата в президенты, естественно, стояли жизненно важные дела, волновавшие миллионы американцев.

Общественное мнение страны особенно будоражила проблема гражданских прав, под которой понимались прежде всего права цветного населения.

Журналисты, в частности уже упоминавшийся друг семьи Артур Крок, неоднократно обращали внимание на то, что хотя у Джона не было значительных расовых предрассудков, но он в качестве члена палаты представителей, а затем сената не придавал особого значения интересам и судьбам черного населения^{456}. С черными он сталкивался только как со слугами в Хайаннис-Порте и других имениях, принадлежавших ему самому или членам семьи. Даже во время службы на флоте он почти не общался с черными, которые служили в особых частях, а на Соломоновых островах использовались в качестве вспомогательного состава, прежде всего поваров, кухонных рабочих и вообще обслуги.

Черное население в штате Массачусетс было незначительным, и Джон, будучи парламентарием, лишь изредка встречался с его представителями. Он, правда, установил контакт с негритянскими организациями своего избирательного округа, но ухитрялся избегать в общении с ними постановки вопроса о гражданских правах. Роберт Кеннеди вспоминал, что его брат поддерживал связь только с лидерами негритянской общины и именно через них обеспечивал себе голоса черного населения^{457}.

Однако постепенно, по мере того, как либеральные круги обеих партий развертывали борьбу за права афроамериканцев, положение менялось. Речь шла о перспективе предоставления им гражданских прав в полном объеме, прежде всего тех, которые были гарантированы 14-й и 15-й поправками к Конституции Соединенных Штатов Америки (они признавали негров гражданами США и предоставляли им право голоса).

В сенате Кеннеди стал выступать как сторонник гражданских прав. Он поддержал, например, предложения о значительном расширении полномочий федеральной комиссии по справедливому решению вопросов занятости, по поводу которых шли жаркие дебаты в конгрессе (намечены были определенные меры, в частности, отмена налога на участие в выборах, возможность возбуждать дела против расистских выходок ку-клукс-клана и т. д.).

Однако в масштабе федерации новые законодательные нормы на том этапе не были воплощены в жизнь в силу сопротивления консервативных сенаторов из южных штатов. В результате меры по расширению прав комиссий по справедливым трудовым отношениям, например, были проведены только в отдельных штатах, в том числе и в родном Джону Массачусетсе, причем при его активном участии^{458}.

И всё же наблюдатели отмечали, что Кеннеди не был столь уж решительным борцом за гражданские права, как другие деятели Демократической партии, особенно Хьюберт Хэмфри из Миннесоты или Пол Дуглас из Иллинойса^{459}.

Учитывая то, что Демократическая партия находилась буквально на грани раскола между южанами — сторонниками сохранения существовавшего положения вещей и северянами — борцами за гражданские права, Кеннеди обращал особое внимание на необходимость сохранения партийного единства. Отсюда вытекала его сдержанность при обсуждении проблем, касающихся прав черного населения, что требовало огромного политического искусства.

М. О'Брайен пишет: «За каждым кандидатом в президенты от Демократической партии внимательно наблюдали. Занятие определенной позиции по вопросу о гражданских правах являлось болезненным решением. Выступление за гражданские права и против позиции белых южан означало потерю поддержки на Юге и при номинации, и в целом на выборах. Замалчивание вопроса о гражданских правах вело к отчуждению негров и их белых сторонников. Немногие политики оказывались способными успешно выбраться из этой западни»^{460}.

Джон избрал своеобразную тактику. Он предпочитал не затрагивать вопроса о гражданских правах в конгрессе, полагая, что именно это причинит ущерб его партии на предстоявших президентских выборах, внося в нее во всё большей степени элементы раскола. В то же время такие выступления, особенно широко освещаемые прессой и болезненно воспринимаемые противоположными сторонами, рассматривались как угроза, направленная против него лично, ибо они ставили под сомнение и его будущую номинацию, и избрание на президентский пост.

Перенеся обсуждение проблемы на массовую аудиторию (такие выступления освещались прессой, но меньше, чем дебаты в конгрессе), Джон находил возможности, не жертвуя общими высказываниями в пользу расширения гражданских прав, делать оговорки и акцентировать внимание на тех элементах, которые считал наиболее безопасными для данной аудитории. Разумеется, в целом он придерживался линии на расширение гражданских прав, но соответствующие положения произносил в осторожной форме, ухитряясь удовлетворить обе стороны. Неоценимую помощь в этом ему оказывали советы и проекты Т. Соренсена и других помощников, но во многих случаях приходилось импровизировать, находя наиболее выгодные ответы просто на ходу.

Было несколько наиболее болезненных вопросов.

Выступает ли Кеннеди за выделение федеральной помощи сегрегированным школам? — спрашивали сенатора. Он отвечал, что был бы не против такой помощи, но в случае внесения соответствующего законопроекта южные сенаторы его заблокируют и в результате все школы лишатся помощи государства. Поэтому вопрос о десегрегации школ необходимо ставить перед Верховным судом США.

Почему Кеннеди выступает лишь за постепенное проведение мер по десегрегации? — звучал вопрос во многих аудиториях. Он отвечал, что отнюдь не является «постепенновцем», а просто желает, чтобы вопрос решался не стихийно, а в законном порядке, на основе судебных постановлений. «К счастью или к несчастью, я полагаю, к счастью, — говорил он, — мы в палате представителей и в сенате не имеем никакого отношения к такому решению. Независимо от того, за него мы или против, оно должно проводиться. Ведь это закон нашей страны»^{461}.

Так, буквально балансируя на канате, стремясь привлечь симпатии борцов за права черного населения и в то же время не вызвать резкого отчуждения южных однопартийцев-консерваторов да и колеблющихся избирателей, Кеннеди пытался вырваться из чертова круга проблемы, становившейся всё более острой. Одни называли это беспринципностью и заигрыванием с аудиторией, другие — политической мудростью. Правда, видимо, состояла и в том, и в другом или, точнее говоря, лежала посередине.

И всё же, как ни стремился Кеннеди держать проблему подальше от законодательного органа, решать ее всё равно приходилось прежде всего на уровне конгресса. Еще 9 сентября 1957 года после бурных прений президентом Эйзенхауэром был принят и подписан закон о гражданских правах, которого добилась коалиция северных демократов и либеральных республиканцев. Кеннеди поддержал закон и стремился проводить его в жизнь, хотя он, по сути дела, не создавал никаких новых норм, а был направлен на реализацию уже существующих. Собственно говоря, именно этого и добивался Кеннеди в качестве сенатора, именно эту линию он будет проводить во время президентской избирательной кампании.

Закон предусматривал при отделе гражданских прав министерства юстиции образование федеральной комиссии по гражданским правам с широкими полномочиями по реализации существовавшего законодательства в этой важной юридической области^{462}.

Кеннеди поддержал и второй закон о гражданских правах, проведенный правительством Эйзенхауэра вскоре после принятия первого. Однако и этот закон касался лишь частностей и предусматривал только постепенное реальное уравнивание в правах черного населения с белым.

Одновременно во многих его выступлениях речь шла о необходимости для США сильного правительства, такого президента, который «будет руководить, не боясь вызвать временного недовольства». Президент должен быть готовым «полностью использовать прерогативы своей должности… Только президент должен принимать важнейшие решения в области внешней политики», — говорил Кеннеди накануне выдвижения своей кандидатуры на президентский пост в январе выборного года в Национальном клубе печати^{463}.

Появление Жаклин

Для будущего кандидата в президенты весьма важным было его семейное положение. Во время работы в сенате Джон продолжал вести «холостяцкий» образ жизни, легко сходясь и легко расходясь с понравившимися ему женщинами, обычно без каких-либо претензий с их стороны.

Бывали, однако, исключения.

Однажды сенатор Джон Кеннеди встретился с юной брюнеткой Памелой Тернер, которой было всего 20 лет. Случайно познакомившись в бельгийском посольстве, где Памела работала на технической должности, они сразу понравились друг другу. Джон предложил Памеле перейти к нему на работу секретарем, однако она от предложения отказалась. Тогда он стал частым гостем девушки, нередко оставаясь у нее ночевать.

Квартирная хозяйка оказалась бдительной ревнительницей строгих пуританских нравов. Вместе со своим супругом эта дама по имени Флоренс Кейтер смогла установить несколько магнитофонов возле квартиры Памелы, а затем сделанные записи стала распространять среди соседей. Она также настойчиво, но безуспешно пыталась продать их в газеты.

Последние отказывались от скандальной сделки не столько по соображениям политическим или этическим, сколько потому, что записи были плохого качества и их легко можно было оспорить в суде. Точно так же ничего не давала фотография, сделанная ее супругом Леонардом Кейтером. Ему удалось запечатлеть Кеннеди, выходившим на улицу после посещения Памелы. Однако Джон смог прикрыть лицо, и его можно было узнать лишь с большим трудом. Но главное, почти невозможно было идентифицировать место, где производилась съемка, да и сам факт посещения дома Памелы Тернер не говорил о чем-то сугубо криминальном.

Позже, когда съездом Демократической партии Кеннеди был выдвинут на президентский пост, Флоренс Кейтер устроила своего рода персональную демонстрацию, пройдя по центру Вашингтона с плакатом «Не допустим адюльтер в Белый дом!»^{464}.

Некоторые связи с представительницами прекрасного пола были более или менее продолжительными, подпитывались не только плотскими желаниями, но и взаимными интересами. Однако с точки зрения политики все они не были достаточным основанием для заключения брака. Джон Кеннеди имел четко поставленную задачу — стать президентом и отлично понимал, какую ответственную роль должна будет играть его супруга и во время избирательной кампании, и — при ее благоприятном исходе — в качестве первой леди страны.

По тем или иным причинам он отвергал всех своих любовниц — то была слишком большая разница в возрасте, то манеры возлюбленной не были подходящими, то она была слишком компетентной в тех вопросах, в которые не полагалось вмешиваться супруге президента. В большинстве случаев одни негативные качества наслаивались на другие. Джон продолжал поиск достойной его партии.

Таковой оказалась Жаклин Бувье, родившаяся 28 июля 1929 года (то есть она была двенадцатью годами младше Джона, что с точки зрения высшего общества было приемлемо).

Жаклин происходила из французского рода и могла проследить свою родословную с начала XIX века, то есть считалась девицей аристократического происхождения, хотя первый Бувье, переселившийся в Америку, был всего лишь плотником. К тому же ее родители обладали крупным состоянием. Правда, когда девочка только родилась, отец Джек Бувье потерял значительную часть его во время биржевого краха в самом начале Великой депрессии 1929—1933 годов. Вскоре ее мать Джанет разошлась с супругом, сохранив такую долю имущества, которая позволила девочке расти в достаточно зажиточной, во всяком случае, совершенно безбедной обстановке. К тому же Джанет вскоре вновь весьма удачно вышла замуж, на этот раз за предпринимателя Хью Очинклосса, который был значительно богаче родного отца Жаклин. Очинклосс удочерил Жаклин вместе с младшей сестрой Кэролайн Ли (обычно ее называли Ли) и воспитывал девочек в полном достатке. Жаклин действительно чувствовала себя безусловной хозяйкой и в особняке Мерривуд недалеко от Вашингтона, и в поместье Очинклосса Хэммерсмит-Фарм в районе городка Ньюпорт, штат Род-Айленд.

Она в самом деле была красива, хотя недоброжелатели приписывали ее внешности всевозможные недостатки — слишком мелкие зубы, очень худые предплечья и, наоборот, очень большие кисти рук.

Но это всё были пустые придирки. Действительно знавшие толк в женской красоте люди судили по-иному. На национальных конкурсах ее несколько раз включали в число десяти самых красивых женщин США.

С юных лет Жаклин, если и не тяготилась богатством своей семьи, позволявшей ей удовлетворять малейшую прихоть, то, во всяком случае, уж точно стремилась самостоятельно стать на ноги, чтобы не превратиться только в красивую игрушку в руках столь же богатого супруга. Ее мать, разумеется, с оттенком родительского преувеличения, но в общем справедливо говорила: «Она была очень впечатлительной, принимала происходившие события близко к сердцу, даже если они едва касались ее. У нее были яркая, неповторимая индивидуальность, чуткость к окружающим, великолепный самоконтроль»^{465}.

К тому же Джеки, как ласкательно называли девочку, девушку, а потом и женщину (во взрослом возрасте ее раздражало это детское имя, но оно настолько пристало к ней, что сохранилось и в пожилом возрасте, и после ее кончины), была неплохой спортсменкой. Когда ей было восемь лет, она выиграла общеамериканский чемпионат для детей по катанию на пони, а через несколько лет ее любимым увлечением стала езда на породистых лошадях, на которых девушка лихо брала непростые барьеры.

По окончании школы Жаклин два года училась в престижном университете Вассар, а затем отправилась во Францию, где поступила в парижский университет Сорбонну. Там она училась еще один год, штудируя в основном искусство и журналистику. Краткое время она провела в университете в Гренобле, но этот город, как и его высшее учебное заведение, Жаклин не впечатлил, и она возвратилась в Париж.

О ее пребывании во французской столице рассказывают по-разному. Одни авторы утверждают, что она целиком посвятила себя занятиям и с молодыми людьми обсуждала только серьезные проблемы. Другие приписывают ей разгульный образ жизни, утверждая, что у нее было множество любовников. Видимо, истина, как в подавляющем большинстве подобных случаев, лежит посередине и заключается в том, что, занимаясь университетскими дисциплинами достаточно серьезно, она, как истинная француженка, не отказывалась и от прочих удовольствий^{466}.

Возвратившись в США, Жаклин завершила свое высшее гуманитарное образование в столичном университете имени Джорджа Вашингтона, одном из наиболее престижных высших учебных заведений страны. Ее бесспорный журналистский талант проявился, когда она выиграла конкурс известного французского журнала «Вог», представив, в частности, краткое сочинение на тему «Люди, с которыми мне хотелось бы познакомиться». Героями сочинения Жаклин оказалась троица: английский писатель Оскар Уайльд, русский балетмейстер Сергей Дягилев, французский поэт Шарль Бодлер. Последовало приглашение на постоянную работу в этот журнал, от которого Жаклин отказалась, не решившись покинуть свою страну^{467}.

Первые журналистские опыты на родине оказались, однако, неудачными. Жаклин пыталась устроиться на работу в газету «Вашингтон тайме геральд». Издатели сочли, что как репортер она не годится. Правда, Жаклин было предложено попробовать свои силы в качестве фоторепортера, и эта работа пришлась ей по душе. Газетчиков ее опыты в фотожурналистике также удовлетворили, и в результате она стала в этом качестве сотрудничать в столичных газетах.

Издатель газеты «Вашингтон тайме геральд» Фрэнк Уолдорф писал, что она «могла видеть то, что происходило за углом», и это в его устах было высшей похвалой. Молодая фотокорреспондентка была даже удостоена чести освещать восхождение на трон новой британской королевы Елизаветы II.^{468}

«Официально» Жаклин и Джон познакомились в 1951 году на ужине в доме журналиста Чарлза Бартлетта, когда им было соответственно 22 и 34 года (этому, правда, предшествовала кратковременная встреча в железнодорожном вагоне, когда они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, забыли друг о друге, но в доме Бартлетта сразу вспомнили первую встречу). Однако прошло еще примерно два года, прежде чем началось сближение. Жаклин вспоминала: «Джон знал, что я очень люблю заниматься живописью, и подарил мне прекрасный набор красок и мольберт». Всё же представляется, что этот подарок был сделан уже тогда, когда Джек и Джеки, как их вскоре стали называть, друг другу понравились. Жаклин продолжала: «Он был не из тех, кто дарит цветы и конфеты. Так что всё время он приносил мне книги». Действительно, Джон дарил своей возлюбленной те книги, которые ему особенно нравились. Среди них были уже названные воспоминания Дж. Бьюкена «Путь пилигрима»^{469} — книга серьезная, свидетельствовавшая, что Жаклин по своим вкусам была девушкой требовательной. Другим подарком ко дню рождения, еще более отчетливо свидетельствующим о высоких интеллектуальных потребностях девушки, была книга известного историка Арнольда Тойнби «Двенадцать деятелей греко-римской истории»^{470}.

«Добрые люди» предостерегали обоих от дальнейшего сближения, чувствуя, что их взаимная тяга может привести к браку. Джону не раз говорили приятели, что он может найти лучшую партию. В свою очередь, Фрэнк Уолдорф, издатель «Вашингтон тайме геральд», в которой особенно часто публиковались фоторепортажи Жаклин, взял на себя не очень благодарную миссию предостеречь свою сотрудницу, заявив ей, что брак с Кеннеди, у которого за плечами немало амурных похождений, может принести ей печаль. Жаклин ответила, по ее словам: «Это всё слухи, а если есть в них доля правды, то всё поменяется, когда он вступит в брак. Если я выйду замуж за него, я буду самой счастливой в мире женщиной»^{471}.

Как-то Джон пригласил Жаклин провести свободное время в своем родовом имении в Хайаннис-Порте. Позже она рассказывала об этой поездке чуть ли не с ужасом, ибо впервые ей пришлось познакомиться с нравами семейства, в основе которых были заложены состязательность и спортивная злость. Жаклин, по ее словам, хотела просто отдохнуть, погулять по океанскому берегу, посидеть в парке. Но, оказавшись в поместье, она поняла, что отдохнуть не придется, что надо сразу включиться в бурный темп жизни, который здесь господствовал.

Может быть, Жаклин преувеличивала, когда рассказывала, что все обитатели имения ежедневно упражнялись в четырнадцати видах спорта. Она, правда, не смогла насчитать все четырнадцать, но назвала разминку, плавание, теннис, гольф, греблю, водные лыжи, футбол, бейсбол, то есть семь спортивных видов, не считая разминки. Джон предостерег подругу, правда, предусмотрительно сделал это только по приезде на место «отдыха»: «Мы обычно в шутку предупреждаем гостей, что главное не в том, каковы будут их достижения в спорте, а в том, чтобы они просто выжили». Предупреждение оказалось чуть ли не провидческим. В первый же день разыгравшиеся в регби братья и сестры Кеннеди так стукнули неподготовленную к острой ситуации Жаклин, что она вывихнула ногу. Жаклин жаловалась своей сестре: «Они убьют меня, прежде чем я выйду за него замуж». В свою очередь, братья и сестры Кеннеди отнеслись к Джеки снисходительно, но с явным оттенком превосходства и презрения, всячески подсмеивались над ней, даже над ее голосом, который называли младенческим^{472}.

Родственник семейства Бувье, известный американский писатель Гор Видал, с сарказмом писал, что этот брак был чисто деловым предприятием^{473}. Это, однако, было не совсем так. Джек и Джеки явно нравились друг другу. Если между ними и не было страстной любви, то, во всяком случае, привлекательная Жаклин и обаятельный, постоянно пользовавшийся женским вниманием Джон создали семью, безусловно основанную на подлинной близости, не только физической, материальной, но и в определенной степени духовной.

И всё же Джон в течение некоторого времени откладывал оглашение своих матримониальных планов, видимо, еще не будучи уверенным, что с холостяцкой жизнью следует расстаться. Появившаяся в июне 1953 года в одной из крупных газет обширная статья о нем положила конец сомнениям. В статье содержался почти открытый намек, что достойная женитьба отнюдь не помешала бы его политической карьере. «Многие женщины с надеждой раздумывают о том, что Кеннеди нуждается, чтобы о нем заботились. По их мнению, он — молодой сенатор-миллионер, как раз наиболее подходящий холостяк в Соединенных Штатах»^{474}.

После свадьбы, которая состоялась 12 сентября 1953 года и была пышно отпразднована в имении Очинклоссов Хэммерсмит-Фарм (репортеры насчитали свыше тысячи гостей), Жаклин и Джон поселились в богатом районе Джорджтаун, считавшемся отдельным городом, но фактически входившем в городскую черту Вашингтона.

Напомним, однако, что собственно столицей является так называемый федеральный округ Колумбия, выделенный из состава соседних штатов Мэриленд и Виргиния, остальная же часть Вашингтона входит или в один, или в другой из этих штатов, являясь своего рода «пригородом» столицы. В Джорджтауне жили видные политики, высокопоставленные чиновники, богатые предприниматели, наиболее известные представители художественного мира.

Супруги сняли трехэтажный дом, на первом этаже которого находились, как это обычно бывает в домах представителей верхнего слоя среднего класса, столовая и примыкавшая к ней кухня, на втором — гостиная, на третьем — две спальни.

Неподалеку жил младший брат Роберт, который уже был женат. Роберт и его супруга Этел помогли брату с устройством на новом месте, даже отдали ему часть своей домашней утвари.

Женившись, Джон продолжал вести свой обычный образ жизни. Он с теплотой относился к супруге, но она не занимала особо выдающегося места в его жизни. «Он никогда не говорил дома со мной о политике», — рассказывала Жаклин после гибели своего супруга А. Шлезингеру^{475}.

Достаточно сказать, что после съезда Демократической партии летом 1956 года, на котором была выдвинута кандидатура Кеннеди на пост вице-президента (как мы помним, съезд не поддержал ее), утомленный Джон отправился с друзьями на отдых во Францию и Италию. Их было трое. И соответственно каждого из них в этом путешествии сопровождала дама. Кеннеди путешествовал со шведкой Гуниллой фон Пост. Их роман продолжался несколько лет и подробно описан в автобиографической книге бывшей подруги Джона^{476}.

Всё это происходило как раз в то время, когда Жаклин находилась на седьмом месяце беременности. Тем не менее она, по крайней мере на словах, одобрила поездку мужа: «Джон в последнее время работал крайне напряженно, он так был перегружен, что ему требуется прийти в себя и отдохнуть»^{477}.

Так или иначе, Джон с друзьями, арендовав яхту, отправился на отдых. Путешествие, по-видимому, доставляло всем огромное удовольствие. Подробности о нем с легкой руки хозяина яхты, который на одной из остановок пооткровенничал с журналистами, достигли и Жаклин. А через несколько дней в газете «Нью-Йорк тайме» появилось сообщение о том, что жена сенатора Кеннеди родила мертвого ребенка. В больнице небольшого портового городка Ньюпорт с ней были мать и отчим Хью Очинклосс^{478}.

Узнав о случившемся, Джон не поспешил возвратиться домой и только после настойчивых призывов родных последовал их совету. Жаклин была женщиной умной, отдававшей себе отчет о последствиях своих поступков. Она отлично понимала, что вряд ли покинет мужа — уже видного политического деятеля, известного сенатора и почти бесспорного кандидата в президенты на следующих выборах, когда Эйзенхауэр отслужит второй срок и окажется лишенным возможности выдвинуть свою кандидатуру.

Жаклин сыграла свою роль отлично. К тому же, вернувшись домой, Джек, казалось, искренне горевал по поводу происшедшего, а Джеки его утешала.

Может быть, именно в это время Джон рассказал жене о тех чувствах, которые переполняли его в госпитале после тихоокеанской катастрофы, о которых она поведала биографам значительно позже^{479}. По ее словам, Джон говорил ей: «Я хотел бы рассказать тебе о последствиях крушения моего торпедного катера на Тихом океане. Я тогда не боялся смерти. Я не боялся умереть на госпитальной койке. Я могу сказать, что тогда я временами даже хотел смерти. У меня просто не было сил продолжать такое мучительное существование. Я мог выдержать боль, но не был в состоянии перенести мысль, что такие боли будут продолжаться всю жизнь».

Жаклин вскоре успокоилась, и супружеская жизнь, по крайней мере внешне счастливая, продолжалась.

Правда, после неудачных родов Жаклин отправилась вместе со своей сестрой Ли и друзьями (в их числе были Франклин Рузвельт-младший с женой) на прогулку по Средиземному морю, приняв приглашение миллиардера Аристотеля Онассиса, предоставившего в ее распоряжение свою роскошную яхту^{480}.

Видимо, именно тогда супруга сенатора произвела неизгладимое впечатление на магната и ответила ему взаимностью. Для Жаклин, вероятно, эти отношения явились естественными не только потому, что грек ей нравился, но и потому, что обида на Джона пустила в ее душе свои корни.

И все-таки Джеки всё больше входила в роль заботливой супруги и хозяйки. Она отучала мужа от свойственной ему в молодости неаккуратности. Злые языки не уставали поговаривать, что он мог даже надеть непарные носки (об этом случае мы упоминали), не говоря уже о мятых брюках или пиджаке, совершенно не соответствующем остальным предметам одежды. Видимо, здесь было известное преувеличение (политические и прочие заботы не были настолько всепоглощающими, чтобы он был до такой степени рассеянным).

Произошло чудо — за короткий срок Жаклин смогла превратить своего супруга в одного из самых элегантных и модно одевавшихся политиков страны. Это безусловно способствовало его популярности, особенно у женской части электората.

Джеки стремилась стать и хорошей матерью. После мертворожденной дочери она родила двоих детей. Еще один ребенок (Патрик) родился с неизлечимым пороком сердца и умер через два дня после появления на свет. Видимо, какие-то физиологические особенности организма Жаклин не способствовали нормальному деторождению. Однако двое детей — дочь Кэролайн и сын, получивший несколько экстравагантное двойное имя Джон-Джон (в честь отца и прадеда — Фицджералда, отца Розы), родились благополучно и росли под бдительным материнским оком.

Современники и биографы установили, что после смерти Патрика между Джоном и Жаклин возникло отчуждение, которое тщательно скрывалось, но порой вырывалось наружу. Новое сближение между ними произошло уже в Белом доме.

В 1955 году супруги купили в штате Виргиния усадьбу, в которой, как они предполагали, смогут проводить вечера и уикэнды. Оказалось, однако, что ежедневно добираться до центра столицы было сложно. Из-за автомобильных пробок Джон часто опаздывал на заседания. С загородным имением решено было расстаться. Оно было продано брату Джона Роберту за ту же сумму, за которую куплено, — 125 тысяч долларов^{481}.

Кеннеди сменили жилье незадолго до рождения дочери в 1957 году. Теперь они купили особняк в том же Джорджтауне и обзавелись прислугой. Появились садовник, камердинер, горничная, повар. После рождения дочки 27 ноября была нанята няня, которую через несколько лет (это было уже в Белом доме) сменила гувернантка (няня же понадобилась для второго ребенка).

Джону казалось, что купленный дом слишком старый и что он даже слегка накренен. Тем не менее супруги жили здесь вплоть до января 1961 года, когда они переселились в Белый Дом^{482}.

Однако семейная жизнь и отношения с другими женщинами не находились в центре внимания Джона Кеннеди. Ко времени женитьбы он уже стал политиком до мозга костей, был буквально поглощен всеобщим вниманием и прилагал все силы для дальнейшего продвижения в высшую власть.

Выдвижение на высший пост и номинация

На протяжении всех лет своего пребывания в сенате Джон вынужден был сталкиваться с серьезными трудностями, связанными с его политической ориентацией, главным образом касавшимися отношения к сенатору Джозефу Маккарти и «маккартизму».

Джон явно не нашел в себе силы выступить с прямым осуждением «маккартизма» и в этом вопросе оказался отнюдь не на должной высоте. Так что книга «Мужественные профили», которую он при помощи Соренсена подготовил в больнице между операциями, свидетельствовала о его собственном мужестве лишь отчасти. В карьерном продвижении, однако, эта неопределенная позиция, вопреки прогнозам, серьезным тормозом не стала.

28 октября 1959 года в фамильном особняке Кеннеди в Хайаннис-Порте состоялось первое заседание узкого предвыборного штаба. Естественно, центральными его фигурами являлись сам будущий кандидат и его младший брат Роберт, который с этого момента станет главным менеджером всей избирательной кампании. Другими участниками собрания были Кеннет О'Доннел, Лоуренс (Ларри) О'Брайен, Теодор Соренсен, Стивен Смит, Пьер Сэлинджер, Луис Харрис.

Это была весьма удачно подобранная группа людей. Два этнических ирландца (казалось, что руководителей штаба Кеннеди подбирал по признаку общности происхождения, но это было бы поверхностным наблюдением) прекрасно дополняли друг друга: Кеннет был уже известным и опытным тактиком избирательных кампаний, а Лоуренс — умелым организатором.

Оба они полагали, что в основу своей предвыборной борьбы Джону следует взять традицию «Нового курса» Франклина Рузвельта^{483}.

Тридцатилетний Соренсен уже проявил себя в качестве образованного и творчески мыслящего юриста, способного оперировать необходимыми аргументами, решая задачи на базе как существующего законодательства, так и прецедентного права, весьма широко применяемого в США (если аналогичный казус уже получил такое-то судебное или иное решение, то и следующие дела логично решать таким же образом). Он также великолепно — четко, логично, литературно грамотно и оригинально — умел излагать аргументацию. Не случайно Соренсен станет главным спичрайтером Кеннеди.

Стивен Смит — муж Джоэн, младшей сестры Джона (они поженились в мае 1956 года) — окончил Джорджтаунский университет. Он участвовал в корейской войне как боевой летчик, а после ее окончания стал бизнесменом, связанным с Джозефом Кеннеди-старшим, был великолепным финансовым аналитиком и, как и О'Доннел, обладал отличной организаторской хваткой^{484}. Во время избирательной кампании ему будет поручено руководство тысячами добровольцев, которые агитировали за Кеннеди.

Пьер Сэлинджер, способный журналист, имел разносторонние связи в мире прессы и, главное, всё более входившего в моду телевидения. Он станет главным советником и посредником Кеннеди по вопросам, связанным с пропагандой и агитацией через средства массовой информации.

Наконец, Луис Харрис — также незаменимый человек в этой яркой команде. Известный аналитик общественного мнения, основавший в 1954 году социологическое агентство в Нью-Йорке, — он часто выступал в прессе как политический обозреватель. Высоко была оценена его первая книга «Существует ли в действительности республиканское большинство?»^{485}. Аналитические разработки Харриса и вытекавшие из них рекомендации сыграли немаловажную роль в избирательной кампании Кеннеди.

В то же время между членами узкого штаба не было четкого разделения труда. Занимаясь своим участком работы, они поддерживали связи друг с другом, совместно работали над решением общих задач. Разумеется, каждый из этих людей рассчитывал на получение ответственной должности в кабинете будущего президента. Но думать, что трудились они только ради карьеры, нельзя — все они придерживались либеральной системы ценностей (к которой всё больше склонялся и кандидат в президенты), а соответственно, стремились к реализации своих идей и взглядов на практике.

Помимо узкого штаба действовал и значительно более широкий круг людей, которые привлекались главными действующими лицами или на время всей избирательной кампании, или для выполнения определенного задания.

О выдвижении своей кандидатуры на президентский пост Кеннеди публично объявил 2 января 1960 года в своем сенатском офисе. Его выступление было кратким, но четким, хорошо продуманным. В нем были намечены в общих чертах основные пункты предвыборной программы. Джон заявил: «Необходимо, чтобы исполнительная власть приняла самые решительные меры по ключевым вопросам нынешнего века — как прекратить или сократить тяжелую ношу гонки вооружений, в которой советские достижения угрожают самому нашему существованию, как поддерживать порядок в новых, только возникших государствах, как изменить положение дел в американской науке и образовании, как предотвратить крах нашего сельского хозяйства и упадок наших городов, как добиться без усиления инфляции и увеличения безработицы экономического роста на благо всех американцев, как дать верное направление нашим традиционным моральным ценностям…»^{486}

Через две недели Джон Кеннеди выступил в Национальном пресс-клубе с развернутым изложением своих взглядов на роль президента США^{487}. Он говорил: «Американский народ имеет полное право знать, что думает о президентском посте человек, претендующий на него, имеет ли он представление об огромных возможностях, которые дает этот пост, и готов ли он использовать их… В наступающем десятилетии, в ответственные и революционные 1960-е годы президентство в США потребует значительно большего, нежели громкие и пустые фразы, провозглашаемые с позиций, далеких от переднего края. Оно потребует, чтобы президент находился в самом центре борьбы, чтобы он проявлял должную заботу о судьбе руководимых им людей, чтобы он был готов служить им, подчас даже рискуя вызвать их кратковременное недовольство».

Кеннеди первый объявил о своем намерении добиваться президентского поста. В следующие месяцы стали известны и другие кандидаты от Демократической партии. Ими являлись сенатор Хьюберт Хэмфри, считавшийся в партийных кругах наиболее опытным и перспективным претендентом (его явной слабостью был недостаток денежных средств на борьбу, требовавшую огромных расходов, и, кроме того, наблюдатели отмечали хаотичное ведение им предвыборной кампании^{488}); сенатор Стюарт Саймингтон, занимавший видные посты в предыдущих администрациях (в частности, он был с 1947 года первым министром военно-воздушных сил страны, а в сенате считался одним из наиболее последовательных противников «маккартизма»); лидер демократов в сенате Линдон Джонсон; наконец, Эдлай Стивенсон, который уже был кандидатом от Демократической партии на президентский пост в 1956 году, но проиграл тогда президенту Дуайту Эйзенхауэру, избранному на второй срок.

Хэмфри включился в борьбу сразу, вслед за Кеннеди, остальные выжидали и открыто объявили о готовности вести борьбу за президентский пост только перед партийным съездом.

Если Стивенсон был очевидным представителем либерального партийного крыла, а Хэмфри и Саймингтон примыкали к левому центру, то Джонсон представлял креатуру консерваторов из южных штатов (так называемых диксикратов), которые теперь уже, конечно, не выступали за восстановление рабства, но их политические традиции явно вели к тем временам, когда именно лидеры демократов в южных штатах попытались расколоть США на два государства, из-за чего, собственно, и произошла Гражданская война 1861—1865 годов, увенчавшаяся победой Севера, ликвидацией рабовладения и закреплением свободного рыночного хозяйства и политической демократии.

Главным соперником демократов на выборах был очевидный кандидат от Республиканской партии Ричард Никсон, вице-президент в кабинете Эйзенхауэра. Никсон являлся весьма серьезным противником. Как и Кеннеди, он был сравнительно молод (старше Джона на четыре года). Его преимуществом являлся значительный опыт государственной деятельности, который, впрочем, имел оборотную сторону — на него можно было в предвыборной борьбе сваливать все недостатки и пороки политики США при Эйзенхауэре — как внутри страны, так и за рубежом.

Правда, Никсон соответственно своему статусу вице-президента (он занимал этот пост оба срока Эйзенхауэра — с 1953 по 1961 год) не принимал прямого участия в определении политического курса, но был на виду в течение всех восьми лет пребывания на своей должности, имея разносторонние связи в деловых кругах, в среде партийных боссов, в прессе, прежде всего в своем родном штате Калифорния.

Более либеральный республиканец, губернатор штата Нью-Йорк Нельсон Рокфеллер имел меньшие шансы на номинацию, и это, между прочим, свидетельствовало о том, что огромные денежные капиталы, которыми располагало семейство Рокфеллеров, в данном случае играли скорее не положительную, а отрицательную роль, так как превращали возможного кандидата в одиозную фигуру^{489}.

Первичные выборы в Демократической партии (праймериз) прошли более или менее спокойно. В большинстве штатов победу на них одержал Кеннеди.

Особенно важным был успех в штате Висконсин, не только потому, что это было первое предвыборное достижение, но и в связи с тем, что Висконсин считался «отсталым штатом», значительная часть населения которого не проявляла интереса к политике. Достаточно сказать, что в самом начале кампании, 17 марта, Кеннеди вошел в одну из провинциальных таверн, чтобы «поболтать» с избирателями, и представился: «Мое имя Джон Кеннеди, я веду борьбу за пост президента». Присутствовавшие посмотрели на него без особого интереса, а один спросил с ленцой: «Президента чего?»^{490} Такое равнодушие лишь подзадорило Джона. Следуя четкому расписанию, он и его помощники в течение месяца исколесили весь этот штат. Сам Джон обычно произносил по восемь—десять речей в день, не говоря о встречах на улицах, в магазинах и в тех же тавернах.

В избирательной кампании в Висконсине активно участвовала Жаклин Кеннеди, для которой такого рода занятие было новым и нелегким делом. Тем не менее она ходила по домам избирателей, возилась с их детьми, дружески беседовала с домохозяйками и их мужьями. Кампания в этом штате хорошо запомнилась Жаклин, и она о ней нередко вспоминала, в том числе и после гибели супруга^{491}.

В результате в Висконсине в первичных выборах приняли участие около половины избирателей, что было рекордным результатом за всю его историю. Кеннеди собрал около двух третей голосов, но результатом остался недоволен, считая даже, что на телевизионных экранах Хэмфри одержал «моральную победу»^{492}.

Следующим важным испытанием были первичные выборы в Западной Виргинии, назначенные на 10 мая. Это был сельскохозяйственный и горнорудный штат с бедным населением, которое жестоко страдало от безработицы и в результате механизации сельского хозяйства, и в связи с сокращением потребности в твердом топливе, заменой его более дешевой нефтью. К тому же недовольное и раздраженное население штата было почти исключительно протестантским, и агитаторам Хэмфри нетрудно было использовать здесь антикатолические предрассудки^{493}.

Первые результаты опроса общественного мнения в штате показали, что Кеннеди вроде бы легко обойдет Хэмфри, что соотношение голосов будет примерно 70 к 30. Но через месяц наступило разочарование. Вторичный опрос показал существенное преимущество соперника. Оказалось, что предыдущее обследование проводилось, когда население просто не знало еще о том, что Кеннеди — католик^{494}. Теперь за привлечение избирателей взялись по-серьезному. Согласно единодушному решению своего штаба Кеннеди изменил тактические подходы. Если раньше он почти полностью пренебрегал вопросом о религиозной принадлежности, то теперь стал агрессивно подчеркивать, что, несмотря на свою приверженность определенной вере, твердо стоит на позиции политической независимости от церковной иерархии. Кроме того, сравнительно легко были найдены протестантские священнослужители, которые выступили с проникновенными заявлениями, осуждавшими религиозный фанатизм в качестве предвыборного средства агитации. Кеннеди призвал к «честной игре» на религиозном поле^{495}.

С локального уровня Кеннеди распространил свое понимание взаимоотношения политики и религии на общенациональный. 21 апреля он посвятил этому вопросу свое выступление на собрании Американского общества газетных издателей в городе Хьюстоне. Он сразу изложил основы своей позиции: «Не существует религиозной проблемы в том смысле, что все важнейшие кандидаты не различаются между собой по вопросу о роли религии в нашей политической жизни. Каждый кандидат в президенты убежден в необходимости отделения церкви от государства и сохранения религиозной свободы, и каждый выступает против религиозного фанатизма и за полную независимость государственных деятелей от диктата церковных институтов. Однако существует религиозная проблема в том смысле, что каждый кандидат принадлежит к какой-либо религии. В частности, я не пытаюсь стать первым католическим президентом, как пишут некоторые. Так произошло, что я надеюсь послужить своей нации в качестве президента — и так случилось, что я был рожден католиком».

Выступление получило позитивную оценку в подавляющем большинстве газет и журналов, в телевизионных комментариях, за исключением тех, которые действительно были проникнуты религиозным фанатизмом, догматизмом и мессианством^{496}.

Постепенно религиозные проблемы отошли на второй план. В Западной Виргинии, однако, Кеннеди столкнулся, как и предполагал его штаб, с куда более существенным и острым социальным явлением — нищетой и вытекавшим из нее чувством отчаяния значительной части населения.

Сам Джон, как нам хорошо известно, рос в богатой семье. Он никогда не испытывал и просто не мог понять на уровне чувств и ощущений (знал только умозрительно), что такое голод и другие лишения. Мучения на Соломоновых островах после катастрофы его катера действительно были, но они оказались краткими и не отложились в памяти.

Теперь же, во время кампании в Западной Виргинии, бедствия населения, вынужденного жить на скудные государственные пособия, приводили его в ужас. Кеннеди, однако, пришел к выводу, что ему следует смотреть правде в глаза, что он не должен уклоняться от неприятных вопросов. Наоборот, собственная проверка условий жизни самых бедных слоев населения, считал он, будет способствовать не только привлечению на его сторону новых категорий избирателей, но и даст возможность лучше ориентироваться в будущих законодательных инициативах и их исполнении.

Джон несколько раз спускался в шахты, чтобы своими глазами увидеть условия труда. Р. Гудвин описывает: «Он был откровенным, его дискуссии были лишены риторики — он пользовался словами, которые они (шахтеры. — Л. Д., Г. Ч.) могли понять и ответить на них; он был внимателен, казалось, больше интересовался их образом жизни, трудностями их работы, механизацией шахтерского труда, чем попыткой убедить их в своих достоинствах. Это был Кеннеди в своих лучших качествах, подлинный Кеннеди, способный убедить отдельного человека или небольшую группу людей, что они действуют вместе с ним; он вглядывался в контуры малого мира, стремился узнать, понять, что собой представляют другие»^{497}.

В Западной Виргинии пришлось расстаться с некоторыми установками, которых Джон Кеннеди придерживался во время своей работы в конгрессе. Прежде всего, речь шла об отношении к Франклину Рузвельту, политику которого Джон не раз остро критиковал. Правда, эта критика распространялась главным образом на международную сферу, особенно на уступки Сталину на Ялтинской конференции. Но косвенно критика как бы невольно охватывала и внутренний рузвельтовский курс. В самом начале избирательной кампании Джон проводил некое различие между «Новым курсом» как лозунгом, продолжателем которого он себя именовал, и реальной политикой этого президента. Теперь же Кеннеди (трудно сказать, вполне ли искренне) стал подчеркивать, что является последователем, в полном ее объеме, рузвельтовской политики, основанной на широком государственном вмешательстве в социально-экономическую жизнь с целью улучшения условий труда и быта низших слоев населения, а также на достижении компромиссов в области международных отношений.

Более того, по инициативе Джона была установлена связь с сыном покойного президента Франклином Рузвельтом-младшим, который дал согласие принять участие в кампании. Это было немалым достижением, особенно имея в виду натянутые отношения семейства Кеннеди с Элеонорой Рузвельт. К тому же, по словам американского историка У. Лейхтенбурга, младший Рузвельт был очень похож на отца, его голос звучал, как эхо рузвельтовских «бесед у камина», которые были популярны по всей Америке. Старые рабочие, встречаясь с Франклином-младшим, вспоминали 1930-е годы и выражали надежду, что молодой кандидат в президенты действительно поведет Америку по пути, который был бы сходным с «Новым курсом»^{498}.

Следует отметить, что и отношение самой Элеоноры Рузвельт к Кеннеди постепенно менялось в лучшую сторону. Позже, когда она в 1962 году скончалась, президент Кеннеди прервал все свои дела, чтобы присутствовать на ее похоронах в Гайд-Парке^{499}.

Нельзя сказать, что Джон использовал в борьбе против своего первоначального соперника по Демократической партии Хэмфри вполне джентльменские методы. Именно во время подготовки к праймериз в Западной Виргинии штаб Кеннеди получил из анонимного источника копию переписки между Хэмфри и мобилизационными органами во время Второй мировой войны. Из них вытекало, что нынешний кандидат в номинанты смог избежать призыва в армию по фальшивым документам, диагностировавшим у призывника мнимые заболевания — грыжу и дальтонизм. Полученным бумагам тотчас дали ход, естественно, противопоставляя их материалам о храброй службе Джона на Тихом океане.

Документы, которые использовал Джон, на самом деле оказались фальшивыми. Хэмфри действительно был освобожден от воинской службы по состоянию здоровья, и это он подтвердил убедительными доказательствами. Штаб Кеннеди вынужден был принести извинения сенатору от Миннесоты^{500}. А Кеннеди получил хороший урок — необходимо научиться отличать фальшивки от подлинных документов, это качество, остро необходимое любому государственному деятелю, и отсутствие его может завлечь политика в самые опасные тупики.

Надо, однако, сказать, что в сознании американской толпы неприятный налет после всей этой истории сохранился, и он был не в пользу Хэмфри, который действительно в годы войны не служил в армии. Как говорится в известном анекдоте, то ли он украл шапку, то ли у него украли, но что-то с шапкой у него произошло.

В дополнение к этому во время дебатов с Хэмфри накануне первичных выборов Кеннеди буквально обрушился на правительство и власти штата с осуждением их скудной помощи нуждающимся, в результате чего многие дети из бедных семей никогда не пробовали молока. Зрителям и слушателям показалось, что Хэмфри проявил меньше заботы о бедняках, и это еще более изменило соотношение сил^{501}.

Мы упомянули не только о слушателях, но и о зрителях предвыборных дебатов. Действительно, встреча кандидатов 4 мая была первым опытом спора такого рода перед камерами телевизионщиков. Опыт оказался успешным и вскоре был использован в борьбе с основным противником — кандидатом от Республиканской партии.

Результаты праймериз 7 мая вызвали сенсацию: ранее сдержанно относившееся к Кеннеди население Западной Виргинии резко повернулось в его сторону. Кеннеди получил 60 процентов голосов. После этого Хэмфри, считавшийся главным соперником, фактически вышел из президентской гонки, уступив место более левым, но в то же время менее влиятельным соперникам.

Успеху Джона способствовала его тактика. Занимая умеренно либеральную позицию, он в то же время по ряду вопросов шел на уступки консерваторам, главным образом подчеркивая, что предлагаемые им реформы должны проводиться постепенно, с учетом интересов всех слоев населения и не затрагивать основ американского образа жизни.

И, разумеется, немалую роль играло обаяние выглядевшего моложе своих лет, уверенного в себе кандидата, который прошел войну, а затем набрался жизненного и политического опыта, работая в конгрессе. Умудренный, хитрый и беспринципный Джозеф Кеннеди-старший признавался летом 1960 года: «Он так от меня отличается. Я никогда не смог бы сделать того, что делает он. Я просто не знаю, как у него это получается»^{502}.

Именно после первых побед Джона Кеннеди возникло, а затем стало расширяться доходящее чуть ли не до истерики массовое чувство восхищения кандидатом. Производившие впечатление складывавшихся стихийно, но в то же время умело организованные специалистами по рекламе, которых щедро оплачивал штаб Кеннеди, эти эмоции толпы проявлялись в разных формах, причем главным образом в этих эскападах участвовали женщины, преимущественно молодые, которые передавали свои эмоции мужьям, любовникам, поклонникам, и это становилось важным фактором в предвыборной гонке. Журналисты иронически называли этих дам «попрыгуньями» (они во время встреч с Кеннеди подпрыгивали, простирая к нему свои руки), «обнимавшимися» (они, собираясь большой толпой, брали друг друга за талии или за шею, раскачивались, одновременно выкрикивая хором лозунги поддержки), «бегуньями» (так именовали тех, кто пытался догнать удалявшийся автомобиль Кеннеди, чтобы его остановить и получить автограф).

При этом следует иметь в виду, что предвыборные баталии проходили одновременно с работой в конгрессе, которую Джон подчас просто игнорировал, пропуская множество заседаний, но всё же являлся на голосования, когда считал для себя важным участие в них.

Между прочим, в ходе первичных выборов Линдон Джонсон, который был лидером демократической фракции в сенате, особенно рьяно использовал против Кеннеди его «прогулы» сенатских заседаний. Кеннеди пренебрегает своими парламентскими обязанностями, а это означает, что и президентом он окажется ненадежным, ленивым. Примерно так звучали филиппики южного консерватора. Действительно, официальные публикации показывали, что в 1959-1960 годах Кеннеди пропустил вдвое больше заседаний, чем Джонсон^{503}. На такого рода упреки Кеннеди отвечал остроумно и даже изящно. Однажды он заявил: «Сенатор Джонсон в самом деле вел себя чудесно, присутствуя на всех заседаниях. Я же действительно иногда отсутствовал, но я ведь не партийный лидер в сенате. Поэтому я восхищаюсь сенатором, испытываю к нему чувство любви, всецело поддерживаю его как лидера демократов в сенате и уверен, что, став президентом, прекрасно сработаюсь с ним как с лидером демократов в сенате»^{504}. В этом небольшом фрагменте Кеннеди, как видим, трижды подчеркнул, что на большее, чем лидерство во фракции, Джонсону рассчитывать не приходится. Прошло, однако, немного времени, и позицию пришлось менять.

Наиболее четко либеральный курс Кеннеди проявлялся в тех случаях, когда ему приходилось голосовать за или против законопроектов, связанных с гражданскими правами и социально-экономическим положением низших слоев населения. Он систематически подает свой голос за законопроекты, которые считает программными, — за закон об усилении наказаний за линчевание чернокожих, за отмену налога на участие в выборах, за увеличение минимального уровня заработной платы.

Немалое внимание Кеннеди уделяет международным вопросам. Он в полной мере учитывает, что его страна, по существу дела, проиграла войну в Корее, хотя формально эта война, как уже говорилось, закончилась с ничейным результатом. Отказ США от атомной войны против Северной Кореи и Китая, которым завершился «большой спор» между президентом Трумэном и командующим американскими войсками на Дальнем Востоке Макартуром, Джоном был вполне одобрен.

Однако моральную рану, которая чувствовалась внутри страны весьма ощутимо, необходимо было, по его мнению, залечивать жесткой внешней политикой. В ходе избирательной кампании сложился удобный, считавшийся в самых разных общественных кругах адекватным, и в то же время прагматический курс «гибкого реагирования», то есть готовности ответить на невыгодные для США изменения во внешнем мире в соответствии с той реальной опасностью, которую эти изменения представляли для страны.

При этом постепенно, с большими оговорками Кеннеди отказывался от представления, что США сильно отстают от СССР в области ядерного, а затем и ракетного оружия. В штабе кандидата в номинанты учитывалось, что, обладая существенными военно-стратегическими преимуществами по сравнению с СССР, несмотря на создание последним атомного, а затем и водородного оружия, США имеют возможность проводить внешнюю политику «с позиции силы». Главным из преимуществ считалась удаленность собственной территории от существовавших и возможных очагов «горячей войны».

Однако во время предвыборной кампании Джон Кеннеди, по существу дела, обманывал избирателей, играя в страшилки, запугивая общественность масштабами советской угрозы. Он неустанно повторял, что США отстают от СССР по мощи своих ракетно-ядерных сил, хотя это не соответствовало действительности.

В начале 1960-х годов США располагали примерно пятью тысячами ядерных боеголовок, а СССР — всего тремястами, то есть в 17 раз меньше^{505}. Что же касается подлетного времени, то американские ракеты, размещенные в Турции, могли достигнуть советской территории за десять минут, тогда как советским ракетам надо было лететь до территории США 25 минут^{506}.

Между тем в своих выступлениях Кеннеди вовсю щеголял фактами, которые с удовольствием поставляли ему, по существу дела, советские официальные источники, — прорывными достижениями СССР в области освоения космоса, которые рассматривались не только как вызов техническому и научному могуществу США, но и как прямая угроза их безопасности.

На самом деле как истинный политик Джон, еще будучи даже не кандидатом в президенты, а всего лишь номинантом на эту позицию, уже продумывал свои шаги в должности главы государства. Он понимал, что развертывание военно-промышленного комплекса страны, увеличение ассигнований на космические исследования приведут к немалым достижениям в будущем, в частности, создадут рабочие места и в целом поднимут экономику США. И это будет не только благом для страны, но и его личной заслугой как президента. Поскольку в Соединенных Штатах Америки президент не может решать единолично такие глобальные вопросы, а нуждается в поддержке конгресса, Джон Кеннеди, пугая публику весьма сомнительным превосходством СССР, уже тогда прокладывал себе путь к будущим успехам на президентском поприще. В городе Портленд (штат Орегон) Кеннеди восклицал: «Первой машиной в космосе был Спутник, а не Вангард. Первой страной, забросившей свой национальный герб на Луну, была Россия, а не Америка. Первыми пассажирами, возвратившимися из путешествия в космическое пространство, являлись Стрелка и Белка[32], а не Роувер и Фидо»^{507}.

Судя по тому, что Джон говорил после избрания в частных беседах, его штаб и он сам прекрасно знали реальное положение дел, но удачно «вместе с братом Бобби» (похоже, здесь Джон проговорился, что именно Роберт был изобретателем этого предвыборного трюка) использовали миф о советском ракетно-ядерном превосходстве для предвыборных целей.

Конкретные предложения и требования кандидата в президенты во внешнеполитической области:

необходимость иметь значительно превосходящее советскую мощь ядерное и ракетное оружие, одновременно сохраняя и усиливая потенциал обычных вооружений;

активно участвовать в военной организации НАТО, обеспечивая США возможность давления на позиции государств-союзников;

развивать разносторонние отношения со странами, освободившимися от колониальной зависимости, помогать им в строительстве демократического общества и этим фактически вовлекать эти страны в орбиту влияния США, одновременно стремясь добиться, чтобы при помощи материальных и идеологических средств повернуть в русло капиталистического развития те страны третьего мира, в которых к власти пришла советская агентура и которые провозглашали курс социалистической ориентации;

проводить активную политику в германском вопросе, ни в коем случае не давая возможности ГДР распространить свое влияние на Западный Берлин;

проводить более гибкую политику в отношении Китая, пользуясь теми намеками на разногласия, которые вроде бы возникли между КНР и СССР.

Джон подчеркивал: «Нам следует сейчас начать работать медленно и осторожно для того, чтобы осуществить программы, призванные отнять у советских хозяев тех подчиненных, которые проявляют признаки недовольства, растить семена свободы в любых расщелинах в железном занавесе, уменьшая экономическую и идеологическую зависимость этих стран от России… Наше государство испытывает сейчас более настоятельную нужду в силе идей, чем в атомной, финансовой, промышленной или даже просто человеческой силе»^{508}.

Нетрудно заметить, что в этих установках прослеживались зачатки курса мирного сосуществования, соревнования двух систем в экономической, политической, военной, идеологической областях.

Именно поэтому Кеннеди считал неправильным балансирование на грани войны. Он был убежден, что любое, даже незначительное военное столкновение с СССР или каким-либо из его сателлитов может, даже без желания сторон, как бы случайно, стихийно привести к термоядерной войне. Позже такой подход получил условное наименование «эффекта младшего лейтенанта», то есть низкого армейского чина, способного отдать роковой приказ о запуске ядерной ракеты в сторону неприятеля^{509}.

Кеннеди в то же время должен был учитывать сильные антивоенные настроения в самих США, население которых традиционно и с полным основанием волновали внутренние проблемы, прежде всего связанные с жизненным уровнем, с обеспечением совершенствования качества жизни.

К таким полуизоляционистским настроениям прибавлялись позиции левонастроеннои интеллигенции, в частности профессуры и студенчества ведущих университетов страны, особенно из так называемой «Айви-Лиг» («Лиги плюща») — группы самых старых и наиболее престижных университетов. Там полагали в основном, что внешняя политика Трумэна и Эйзенхауэра носила реакционный характер, вела к превращению США в «международного жандарма». В связи с этим университетская общественность требовала проведения последовательного курса на мирное сосуществование с СССР и другими странами советского блока.

Именно в этих условиях в самом начале избирательной кампании произошел международный скандал. 1 мая 1960 года над территорией СССР в районе Свердловска ракетой был сбит американский самолет-разведчик У-2, летчик капитан Френсис Пауэре, служивший в ЦРУ, выбросившийся с парашютом, был «взят с поличным». Ведущие американские политики выступили с противоречивыми заявлениями, а затем Эйзенхауэр по-солдатски отрезал: разведывательные полеты проводились и будут продолжаться. В результате оказалось сорванным совещание на высшем уровне, намеченное в Париже. Не состоялся и предполагавшийся вслед за совещанием визит Эйзенхауэра в Москву[33].

Кеннеди просто не мог остаться в стороне от этих событий, хотя любое его резкое заявление неизбежно оттолкнуло бы от него часть избирателей, особенно тех, которые считали, что достоинству США как великой державы причинен ущерб. И всё же Джон проявил твердость. Он недвусмысленно заявил, что президенту Эйзенхауэру следовало выразить сожаление по поводу инцидента — ведь от этого зависело проведение совещания в верхах^{510}. Иначе говоря, предполагаемый кандидат в президенты от Демократической партии фактически солидаризовался с советским лидером Н.С. Хрущевым, который требовал от американского президента извинений, а когда тот отказался их высказать, хлопнул дверью, уйдя с совещания.

В кругах Демократической партии возникли бурные споры. Многие осуждали поведение сенатора Кеннеди. Но в то же время и те, кто склонялся к поддержке непримиримой позиции президента-генерала, отдавали долг Кеннеди, вспоминая пассажи его книги «Мужественные профили», где рассказывалось о нестандартном поведении американских государственных деятелей прошлого.

Лишь немногие из демократов, включая лидера партийной фракции в сенате Линдона Джонсона, недвусмысленно осудили его позицию. Джонсон, по существу дела, поддержал Эйзенхауэра, заявив: «Извиняться за У-2, как предложил Кеннеди, — значит пойти на умиротворение»^{511}.

Джон, в свою очередь, воспользовался замешательством и в стане противников, и среди полудрузей, чтобы поставить точки над «i». В середине июня он выступил в сенате с речью, в которой экстраполировал злосчастный полет на значительно более широкий круг проблем. «Я не намерен возвращаться к печальной истории с “У-2”, — говорил он. — Срыв совещания в верхах был подготовлен не полетом Пауэрса, а тем, что мы не смогли за последние восемь лет (то есть за годы правления Эйзенхауэра. — Л. Д., Г. Ч.) создать такую сильную позицию, которая необходима для успешного ведения переговоров»^{512}.

Естественно, активная внешнеполитическая деятельность была неразрывно связана с наращиванием вооружений, а это означало новые и новые заказы крупнейшим концернам. Помимо того что этот курс обеспечивал проведение активной внешней политики, он соответствовал прямым интересам крупного бизнеса и компенсировал те возможные потери, которые кандидат в президенты мог потерпеть в этих кругах в связи со своей либеральной активностью касательно положения внутри страны.

Так формировался тот политический курс, который получит в риторике Кеннеди название «новых рубежей». Этот термин, явно навеянный «Новым курсом» Рузвельта, когда тот впервые баллотировался на президентский пост в 1932 году, пока еще не имел каких-либо четких очертаний. Сделает это кандидат, и то лишь в самых общих контурах, уже после того, как станет официальным номинантом Демократической партии.

Партийный съезд, которому предстояло выдвинуть кандидата в президенты, открылся в Лос-Анджелесе 11-го и завершил работу 15 июля 1960 года. Съехалось около сорока пяти тысяч человек, в том числе 4509 официальных делегатов. Еще добрых пять тысяч составляли журналисты. Остальные — это политические помощники, родственники, друзья и просто заинтересованные наблюдатели, а также многочисленный обслуживающий персонал.

Штаб Кеннеди располагался в отеле «Билтмор», старом здании, скромном, но обладавшем необходимым оборудованием для надежной связи со всей страной. Здесь работали примерно 40 человек, составлявшие ядро штаба, который был одновременно мозговым и организационным центром политической борьбы.

Эффективная предварительная работа, надежные связи со штатами, преодоление разного рода сомнений (прежде всего по поводу религиозной принадлежности и возраста) обеспечили выдвижение Джона Фицджералда Кеннеди на пост президента уже в первом туре. Кеннеди получил 806 голосов (62,9 процента), Джонсон 409 (26,8 процента), Саймингтон 86 (6,6 процента), Стивенсон 79,5 (5,2 процента). Незначительное количество голосов взяли еще несколько кандидатов. Повторим: может показаться странной половинка голоса, но такова американская реальность — некоторые штаты посылают на съезд двух делегатов с одним голосом, причем они могут голосовать за разных лиц. В любом случае победа Кеннеди была блестящей^{513}.

Высказывались, правда, сомнения, причем весьма авторитетными людьми. Бывший президент Гарри Трумэн, выступая в библиотеке собственного имени в городе Индепенденсе, штат Миссури, посоветовал Джону «отодвинуть в сторону» свои амбиции по причине тревожной ситуации в мире. Демократы, заявил он, нуждаются в политике «более зрелом и опытном». Но 76-летний Трумэн жестко не настаивал на другом кандидате, и его слова многими участниками съезда даже были восприняты как косвенная поддержка Кеннеди^{514}.

Тем не менее Джон счел необходимым ответить бывшему президенту, выступив вначале в Нью-Йорке, в огромном зале Центрального железнодорожного вокзала, а затем во время съезда с заявлениями о том, какой вклад в процветание страны внесли политики, чей возраст не достиг сорока четырех лет. Среди них были названы Джордж Вашингтон, Томас Джеффер-сон, Джеймс Медисон, Александр Гамильтон. А завершен был этот пассаж упоминанием имени Христофора Колумба, который открыл Америку, когда ему только исполнился 41 год^{515}.

По существу дела, этот выпад был направлен не против Трумэна, который спокойно пользовался благами и почетом экс-президента и в политической борьбе не участвовал, а против Линдона Джонсона, человека, на восемь лет старше Кеннеди (ему в 1960-м исполнилось 52 года).

Именно Джонсон был единственным, кто энергично выступил против номинации Кеннеди, не жалея своего грубого и резкого техасского красноречия, чтобы скомпрометировать ставленника высокомерного Северо-Востока. У Джонсона были особые основания возмущаться: накануне открытия съезда распространился слух, что у него тяжелый инфаркт, который может привести к фатальному исходу. Не без основания лидер сенатских демократов, один из кандидатов в президенты полагал, что отвратительный слух оплачен Джозефом Кеннеди. Газета «Нью-Йорк тайме» комментировала 14 июля: «В красочной речи он (Джонсон. — Л. Д., Г. Ч.) сообщил, что звезда Кеннеди закатывается, и предсказал “бунт” делегатов, которые, по его словам, шли за кандидатом от штата Массачусетс, как “овцы за бараном”. Некоторых уверенная позиция Джонсона убедила. Другим его поведение показалось последней попыткой предотвратить поражение».

Верным оказалось второе суждение, что отчетливо продемонстрировали результаты голосования, названные выше.

При выборе кандидата в вице-президенты Кеннеди пришлось пойти на существенный компромисс. Вначале он предполагал, что таковым может оказаться близкий ему по взглядам Эдлай Стивенсон. Но Стивенсон получил слишком мало голосов на съезде и мог осложнить дальнейшую борьбу. Кеннеди стал опасаться, что в случае, если возьмет его в напарники, может потерять часть возможных голосов (выборы президента и вице-президента происходят в «одном пакете»).

Кроме того, по мнению Жаклин Кеннеди, между ее супругом и Стивенсоном после неудачи 1956 года сложились натянутые личные отношения, окрашенные соперничеством и недоверием^{516}.

В то же время необходимо было если не полностью привлечь на свою сторону, то хотя бы нейтрализовать консервативную часть демократов из южных штатов, обладавших немалым влиянием. В таких условиях члены штаба убедили Джона взять в качестве кандидата в вице-президенты Линдона Джонсона. После кратких консультаций с элитой своего штата Техас Джонсон дал согласие баллотироваться вместе с Кеннеди, хотя на протяжении нескольких предыдущих месяцев, включая дни самого съезда, оба они отзывались друг о друге не очень лицеприятно.

Согласие Л. Джонсона вести предвыборную борьбу вместе с Кеннеди многим показалось удивительным, ибо Джонсон являлся влиятельным и авторитетным политиком, занимал руководящую позицию в сенате и был хорошо известен стране. Теперь же в случае победы ему предстояло занять пост, о котором большинство американцев знают лишь, что он существует, но часто не могут припомнить фамилии человека, который его занимает.

Расстояние между Овальным кабинетом в Белом доме и кабинетом № 274 в здании канцелярии президента по Уэст Экзекьютив-авеню, где располагается кабинет вице-президента, можно преодолеть за несколько минут, но политическая дистанция между обоими офисами огромна. Единственное, на что мог надеяться Джонсон, — это выдвижение его кандидатуры на президентский пост через восемь лет, ибо никто не сомневался, что Кеннеди будет баллотироваться в президенты во второй раз, если добьется успеха в 1960 году. Но ведь тогда ему будет уже 60 лет. Не многовато ли для президентского поста? Такие мысли не могли не одолевать Джонсона. И тем не менее он, преодолев колебания, пошел на блок с Кеннеди, отнюдь не предполагая, что станет президентом уже в 1963 году в связи с гибелью своего шефа. Поистине пути Господни неисповедимы.

Так или иначе, но через два дня после номинации Джона изумленным делегатам съезда была представлена кандидатура на должность вице-президента, а на следующий день на первых полосах газет появилась фотография улыбающихся друг другу Кеннеди и Джонсона, производивших впечатление, что они всегда были лучшими друзьями…

В борьбе с Никсоном

Первое выступление Кеннеди в качестве официального кандидата Демократической партии состоялось 15 июля, через два дня после съезда, на огромном митинге в Колизее Лос-Анджелеса. Оно транслировалось по телевидению и радио на всю страну.

Так как Кеннеди выступал с первой речью в качестве единственного кандидата от своей партии на пост президента, то помощники Джона потрудились на славу. Даже политическими противниками речь была признана одним из ярких произведений ораторского искусства.

Он говорил: «Я смотрю на Запад… На землях, простирающихся на три тысячи миль передо мной, пионеры нашего прошлого отказывались от удобств, оставляли всё и даже жертвовали жизнями, чтобы построить новый мир здесь, в западной части страны… Сегодня мы стоим перед новой границей — границей 1960-х годов, которая является границей неизведанных возможностей и путей, границей неведомых чаяний и угроз… Речь идет о больших жертвах, но отнюдь не о благах»^{517}.

Кеннеди, таким образом, вновь бросал вызов американскому народу — если уж вы выберете меня в президенты, то следуйте моим указаниям, будьте готовы на лишения во имя величия своей нации и своего государства. Это был путь, не лишенный риска, но риска просчитанного, обещавшего немалую популярность и политические дивиденды, ибо за ним стояли политический расчет и личная харизма.

Теперь наступил самый ответственный этап президентской кампании — схватка с кандидатом от республиканцев Ричардом Никсоном и его кандидатом в вице-президенты бывшим сенатором и представителем США в ООН Генри Кэботом Лоджем, тем самым Лоджем, который в свое время был соперником Кеннеди на сенатских выборах. Для успешного проведения дуэли со ставленником республиканцев мобилизовывались все возможные интеллектуальные, пропагандистские, финансовые средства. Джон уделял особое внимание собственному поведению, манерам и не в последнюю очередь дикции.

На первом этапе избирательной кампании обнаружилось, что его голосовые связки не выдерживают невероятной нагрузки — около десятка выступлений в день. Всё чаще у Джона появлялись признаки ларингита — воспаления слизистой оболочки гортани, в результате которого он почти терял голос. А это для кампании могло обернуться катастрофой.

В результате были наняты два специалиста. Один являлся преподавателем сценической речи. По рекомендации этого учителя Джон по несколько минут в день тренировал горло, громко произнося звуки, подобные крикам морского котика. Второй являлся специалистом по болезням горла, в частности по голосовым связкам (такие врачи называются фониатрами). Он провел ряд терапевтических процедур и, главное, учил Кеннеди пользоваться своим голосом подобно тому, как это делают певцы — производя «опорное» дыхание с помощью диафрагмы, что позволяет говорить громко, в то же время не причиняя вреда голосовым связкам. Джон, впрочем, признавался, что он так до конца и не овладел этим искусством. «Я пытался улучшить его (голос. — Л. Д., Г. Ч.) при помощи инструкций, но позже я ослабил усилия. Трудно осилить природу, но я еще попытаюсь как-то подтолкнуть ее в нужном направлении», — писал он, уже став президентом, Элеоноре Рузвельт, отношения с которой заметно улучшились^{518}.

Однако сам факт того, что приступы ларингита почти прекратились, свидетельствовал, что определенных успехов в овладении собственным голосом Кеннеди всё же добился.

В целом предвыборная конъюнктура 1960 года была более или менее благоприятной для Джона. Дуайт Эйзенхауэр завершал свой второй срок на президентском посту и более, согласно законодательству, выдвигать свою кандидатуру не мог. На выборах в конгресс Республиканская партия постепенно теряла свои позиции, получив в 1950 году 49 процентов голосов, а в 1958 году — 43 процента.

По возрасту оба кандидата находились недалеко один от другого — Кеннеди было 43 года, Никсону — 47 лет. Но внешне Джон казался значительно моложе. Биограф Никсона С. Эмброуз констатировал: «Кеннеди казался более выносливым и атлетическим, а семейная любовь к жесткому футболу и бейсболу была широко известна. Никсон любил спорт, но не имел атлетической грации и способностей». И Эмброуз, и другие авторы отмечают, что Джон выглядел моложе Ричарда не на четыре года, как было в действительности, а по крайней мере на десяток лет^{519}.

Никсон был скован самим фактом пребывания в администрации Эйзенхауэра, причем на втором по формальной важности государственном посту. В силу своего положения и лояльности к своему шефу, может быть вынужденной, но скорее всего искренней, он энергично защищал все мероприятия администрации 1950-х годов.

Кеннеди же не просто имел возможность критиковать мероприятия Эйзенхауэра, он всячески подчеркивал их недостатки, порой резко преувеличивая, обращая особое внимание на то, что по вине президента и его помощников (прежде всего самого Никсона) США не выдерживают соревнования с СССР в области образования, технологических достижений и особенно в создании баллистических ракет. Авторитет Америки падает во всем мире, не уставал повторять кандидат от демократов, особенно в Африке, Азии, да и в Латинской Америке, где свободный мир потерял Кубу, перешедшую на сторону коммунизма^{520}. Кеннеди нарочно почти никогда не упоминал фамилии Эйзенхауэра, но от этого критический настрой только усиливался, заострялся, в то же время оттеняя «деликатность» оратора.

Однако в кандидатуре Кеннеди были и существенные изъяны. Никогда ранее католик, тем более ирландского происхождения, не избирался на высший исполнительный пост. В случае избрания он стал бы самым молодым президентом за всю историю США (ему бы только исполнилось 43 года). Соперником Кеннеди выступал человек столь же молодой, но имевший значительно больший политический опыт, дважды занимавший пост вице-президента при Эйзенхауэре.

По примеру Франклина Рузвельта, создавшего перед выборами 1932 года свой «мозговой трест», Кеннеди привлек к выработке политического курса, к постановке конкретных задач и взвешиванию возможных предложений и решений, к обсуждению деталей борьбы ученых-гуманитариев. Однако Кеннеди делал это в значительно более широких масштабах, нежели Рузвельт. Если в рузвельтовский «мозговой трест» входило до десятка человек, причем почти все они являлись профессорами Колумбийского университета в Нью-Йорке, то к обсуждению проблем, стоявших перед Кеннеди, было привлечено не менее ста различных специалистов из разных университетов.

Имея в виду, во-первых, хорошую финансовую базу, позволявшую Кеннеди щедро оплачивать командировки в случае необходимости получить личный совет или принять участие в «мозговом штурме», а во-вторых, быстрое развитие гражданской авиации, делавшее возможным ускоренный сбор советников, Кеннеди смог набрать в свою группу ученых из многих университетов, в том числе находившихся на другом конце страны — в Калифорнии. Помимо выполнения прямой задачи оказывать кандидату консультативную помощь, эта большая группа выполняла еще одну — второстепенную, но довольно важную функцию. За каждым из авторитетных профессоров шли десятки сторонников из числа преподавательского корпуса и студенчества, последние тянули за собой еще сотни людей. Возникал своеобразный, на этот раз реальный, эффект домино или даже роста по экспоненте, существенно расширявший базу поддержки Кеннеди из числа не только интеллектуальной элиты страны, но и из других, связанных с ней кругов.

Особенно большую помощь оказал младший брат Роберт, который оставался руководителем предвыборного штаба точно так же, как он руководил сенатскими избирательными баталиями Джона. По общему признанию как сторонников, так и противников, он великолепно справился со своими сложными обязанностями. Роберт не только был менеджером кампании. Он сам участвовал в агитации, организовывал встречи избирателей, в том числе такие, на которых кормили бесплатным барбекю. В непринужденной обстановке на лесных полянах или на лужайках Роберт Кеннеди излагал избирателям программу своего старшего брата. Он организовал рассылку конгрессменам подборки высказываний Джона по различным политическим вопросам, причем особый интерес вызвал комплект материалов, связанных с отношением кандидата к религии. Они свидетельствовали, что в случае избрания новый президент будет уважительно относиться ко всем конфессиям, не отдавая предпочтения католицизму^{521}.

Это была важная политическая школа для самого Роберта, который набирался опыта, исключительно важного для его будущей политической деятельности, особенно когда в 1968 году сам он выдвинет свою кандидатуру на президентский пост.

В той или иной мере в предвыборной кампании, как и раньше, участвовали и другие члены разраставшегося клана Кеннеди. Клан постепенно разделялся на внутренний и внешний круги. Во внутренний входили только кровные родственники — отец с матерью, братья и сестры. Но братья женились, сестры выходили замуж. Появлялся внешний круг, членов которого считали «принадлежавшими» к Кеннеди, даже если они носили другие фамилии.

Так, Роберт, как мы уже писали, еще в 1950 году женился на Этел Скейкел, дочери весьма успешного бизнесмена, владельца химической компании «Грейт лейке карбон корпорейшн». За 18 лет брака (до гибели Роберта) в семье появилось 11 детей (последний ребенок родился уже после кончины отца).

Сестра Джоэн вышла замуж за члена семьи нью-йоркских судовладельцев Смитов, связанных с Джозефом Кеннеди-старшим. Стивен Смит стал активным членом политического штаба кандидата, а затем президента.

На сестре Юнис женился Сарджент Шрайвер, работавший в одной из компаний, связанной с Джозефом-старшим.

Патриция же вышла замуж за известного британского актера Питера Лоуфорда и сама стала актрисой и по совместительству светской львицей, законодательницей мод. А это было немаловажно для «тиражирования» позитивного облика Джона и всего семейства. Сам же Лоуфорд в какой-то мере противопоставлял себя — «человека из народа», говорящего грубым, простым языком, — «высоколобому» Кеннеди, но своей агитацией за демократического кандидата он всё же привлек на сторону Кеннеди какую-то часть рабочих и фермеров.

Перед выборами сторонники Никсона раскопали сведения о давнем увлечении Кеннеди Ингой Арвад, которую, как мы помним, одно время подозревали в шпионаже в пользу Германии. Однако получить какие-либо данные по этому поводу в ФБР оказалось невозможно. Внутренняя контрразведка отказалась сообщить что-либо, ссылаясь на секретный характер информации и необходимость защиты чести и достоинства лица, которому ничего, помимо оказавшихся необоснованными подозрений, предъявить было невозможно.

Республиканцы в качестве козыря попытались использовать неблагоприятную репутацию отца демократического кандидата и особенно его богатство, расходуемое якобы незаконным образом на политические цели. Получил распространение анекдот: Джозеф будто бы сказал сыну — не волнуйся: если проиграешь выборы, куплю тебе другую страну.

Это, однако, было весьма не убедительное злопыхательство. Республиканцам не удавалось подкрепить фактами продажность самого Джона, его зависимость от отца. Джозеф своевременно прекратил шокирующие публичные высказывания, «расчистив поле» для свободной игры команды своего сына.

Кеннеди-младший проводил избирательную кампанию весьма активно, тем более что его самочувствие стало лучше и он мог, правда крайне уставая и буквально валясь вечером в постель, приняв перед этим горячую ванну, целыми днями ходить по кварталам бедного люда, посещать промышленные предприятия, встречаться с фермерами, выступать на собраниях сторонников демократов и т. д. До этой избирательной кампании он сталкивался с бедняками только в родном Бостоне, где уровень жизни был выше, чем во многих других районах Америки. Теперь же ему пришлось соприкоснуться с подлинной нищетой. Особенно это касалось угольных шахт Западной Виргинии, которую Джон, теперь уже официальный кандидат в президенты, посетил снова. Он рассказывал, что вид ветхих домишек, изношенной одежды, голодных лиц шахтеров произвел на него крайне удручающее впечатление. Более того, подчиняясь внутреннему порыву, он, как и в начале кампании, потребовал, чтобы ему выдали шахтерскую униформу и спустили в забой. То, что он там увидел, еще больше усугубило впечатление от ужасных условий труда горняков.

Масло в огонь подливала впечатлительная Жаклин, которая сопровождала мужа в этой поездке. Она ходила по шахтерским хижинам, старалась держаться просто и непринужденно и обещала рассказать Джону всё, что увидела. А ее впечатления были еще более безрадостными, чем наблюдения мужа. Позже она рассказывала о содержании своих бесед с женами горняков: «Мы приехали сюда не для того, чтобы заручиться вашими голосами, мы хотели своими глазами посмотреть, как недалеко от Вашингтона живут люди, перед которыми Америка в долгу»^{522}.

Жаклин, правда, скоро прекратила сопровождать своего мужа в поездках — в ноябре ей предстояло родить.

Но вышеприведенные слова были не только ее личным мнением. Они явно выражали позицию самого кандидата. Пройдет немного времени, и администрация нового президента разработает комплекс мер по существенному улучшению условий труда американских шахтеров.

Однако опираться необходимо было в первую очередь не на рядовую массу избирателей, которая в некоторых случаях легко, в других с большим трудом, но всё же поддавалась агитационной обработке. Особенно важно было укрепить предвыборные ряды собственной партии, в которых явно ощущалось недовольство. Прежде всего речь шла о Джонсоне, как о кандидате в вице-президенты. Та часть демократов, которая поддержала Кеннеди, и после решения съезда была почти убеждена, что этот пост следовало предложить Стивенсону, считавшемуся его единомышленником.

Поэтому важно было умиротворить либералов, прежде всего наиболее влиятельную их группу из числа партийных ветеранов. С этой целью Джон не только несколько раз встречался с самим Стивенсоном, объясняя последнему свой выбор и выражая надежду, что Эдлай активно его поддержит в дальнейшей борьбе и в будущем правительстве. Кеннеди встретился с бывшим президентом Гарри Трумэном, который сохранял влияние на значительную часть демократов как преемник Франклина Рузвельта. Состоялась, наконец, встреча с Элеонорой Рузвельт, для чего Кеннеди поехал в семейное имение Рузвельтов в городке Гайд-Парке (штат Нью-Йорк).

И бывший президент, и бывшая первая леди заявили, что приложат силы для избрания представителя молодого поколения демократов на высший государственный пост. Соответственно Элеонора Рузвельт несколько раз выступила по радио и телевидению, одобрительно отозвавшись не только о Джоне, но и обо всей семье Кеннеди, за исключением отца, по поводу чего она сделала специальную оговорку^{523}.

Трумэн взял на себя миссию привлечения на сторону Джона массы баптистов, которые были особенно влиятельны на юге страны. Стивенсон принял активное участие в агитации на Западе, особенно в Калифорнии, демократические партийные организации которой традиционно конкурировали с организациями восточных штатов, к которым принадлежал Кеннеди.

Сам же он продолжал колесить по всей стране, выступая перед рядовыми избирателями на благотворительных завтраках, обедах и ужинах, посещая предприятия и фермы.

Как обычно, в предвыборной гонке живейшее участие принимали братья и сестры. Писатель Д. Миченер, сам участвовавший в избирательной кампании в пользу Кеннеди, так описывал то, что происходило в таком отдаленном штате, каким были тихоокеанские Гавайи: «Мы выходили на сцену, и вдруг каким-то образом появлялась одна из сестер Кеннеди, только что прилетевшая и улетающая сразу по окончании собрания. Они постоянно находили возможность пожать руки всем, сидящим в зале»^{524}.

В ходе этих выступлений постепенно формулировались основные принципы внутренней и внешней политики, которые Джон Кеннеди предполагал реализовать как президент.

В полемике с Джоном Ричард Никсон особенно подчеркивал неопытность того в политике. В одном из выступлений действовавший вице-президент заявил: «Я уверен, что в наши дни Америка не может себе позволить, чтобы Белый дом был использован как тренировочная площадка, где кто-то будет набираться опыта за счет Соединенных Штатов Америки»^{525}.

Кеннеди отвечал не менее остро, подчас грубо. Вот выдержка из одного его предвыборного выступления: «Господин Никсон не понимает, что президент Соединенных Штатов сейчас не кандидат. Вы бывали в цирке и видели слонов (напомним, что слон — символ Республиканской партии. — Л. Д., Г. Ч.). У них головы из слоновой кости, у них толстая кожа, видят они плохо, а помнят долго. Вы видели, как они двигаются по арене, хватаясь хоботом за хвост идущего впереди. Это происходило в 1952 и 1956 годах. Тогда Дик [Никсон] держался очень крепко за хвост того, который шел впереди [то есть Эйзенхауэра]… Но ныне выбирают не Эйзенхауэра. Вопрос в том, захочет ли народ этой страны увидеть своим лидером господина Никсона и его Республиканскую партию, которая никогда не выступала за прогресс»^{526}.

В борьбе против Кеннеди, который, правда весьма осторожно, иногда говорил избирателям о необходимости сократить военное производство и вести дело к переговорам о сдерживании вооружений (в других выступлениях подчас звучали противоположные призывы к их наращиванию), республиканцы не гнушались грязными методами агитации. В конце избирательной кампании на стенах промышленных предприятий, производивших вооружение, особенно в западных штатах, прежде всего в родной Никсону Калифорнии, появились красочные плакаты с надписями: «Не забывайте, что Джон Кеннеди охотится за вашей работой». На это Кеннеди остроумно ответил: «Я охочусь за работой господина Эйзенхауэра»^{527}.

Иногда Никсон наносил очень сильные удары. Он выступил в сенате ярким разоблачителем коммунистического проникновения в Америку, в том числе и в администрацию Франклина Рузвельта. Речь шла о нашумевшем деле Олджера Хисса, высокопоставленного сотрудника Госдепартамента, временного генерального секретаря организационной конференции ООН в Сан-Франциско, а в начале 1947 года — президента фонда Карнеги. Еще в 1939 году Рузвельту докладывали о подозрительных связях этого видного чиновника. Сомнения в его верности интересам США высказывали бывший посол У. Буллит, профсоюзный деятель Д. Дубински и др. Однако Рузвельт с ходу отметал любые подозрения. Только в 1950 году при помощи контрразведывательного проекта «Венона» удалось уличить Хисса в передаче секретной информации СССР, но к этому времени истек срок давности по делам о шпионаже. Его обвинили только в лжесвидетельстве и приговорили к трем годам заключения^{528}. Дело было даже не столько в разоблачении и наказании, сколько в использовании этого факта во внутренней пропагандистской кампании, раздуваемой консерваторами как против откровенно левых, так и либеральных сил.

В ходе предвыборной борьбы Кеннеди напомнили весьма неловкий его шаг (даже не столько его шаг, сколько выполнение поручения отца). Во время предвыборной кампании Эйзенхауэра — Никсона 1952 года (Никсон, напомним, избирался на пост вице-президента) Джон выполнил роль «посыльного» — принес в штаб республиканцев чек на тысячу долларов, который передал Джозеф Кеннеди в фонд Никсона. Для демократов это было грубым нарушением партийной этики, чем теперь воспользовались республиканцы. Одновременно они вспоминали слова всё того же старевшего Джозефа, который явно терял чувство реальности, сказанные при какой-то встрече Никсону: «Если у Джека ничего не получится, я поддержу вас».

В пользу Никсона свидетельствовал и его восьмилетний опыт вице-президентства. Особый интерес к нему вызвало сообщение о его поездке в Москву в июне 1959 года, во время которой он запросто на улице полемизировал с рядовыми москвичами по поводу преимуществ той или иной социальной системы, что для СССР того времени было делом неслыханным.

В ходе предвыборной кампании оба кандидата широко пользовались новинками информационной техники. В жизнь и быт американцев всё больше входило телевидение. Еще Эйзенхауэр использовал его, обращаясь к избирателям. Но Кеннеди с Никсоном сделали новый шаг — они впервые устроили теледебаты кандидатов в президенты в прямом эфире, за которыми, по подсчетам служб изучения общественного мнения, следило от 50 до 70 миллионов человек. Стороны учитывали, что в 1960 году три четверти американских семей уже имели по крайней мере один телевизор, что средний американец проводил за «трубой», как называли поначалу эту техническую новинку, по четыре часа в день^{529}.

Дебаты были начаты по инициативе Ричарда Никсона, который слыл хорошим оратором, за словом в карман не лез и был уверен, что перед телезрителями легко переиграет новичка Кеннеди. Самоуверенный Никсон, мало считавшийся с мнением советников, не учел, что, предложив телевизионные дебаты, он способствует повышению личного престижа демократического кандидата, ибо ставит его на один уровень с собой — вторым лицом в государстве, претендующим на то, чтобы стать во главе страны. Никсон не учитывал и того, что Кеннеди значительно более фотогеничен, чем он сам, производивший впечатление человека сухого и мрачного. Помощники предупреждали Никсона, что Кеннеди явно понравится телезрительницам разного возраста, но тот просто отмахнулся. После кратких переговоров летом 1960 года представители обеих партий договорились о четырех встречах кандидатов, которые передавались бы в прямом эфире. Для каждой встречи выделялся один час.

Кеннеди тщательно готовился к дебатам. Он проводил длительные репетиции в телестудии с помощниками, оттачивая аргументацию, подбирая новые факты, обдумывая возможные вопросы и уловки соперника, стремясь еще более улучшить свой и без того привлекательный внешний образ — «надевал» новые улыбки, по новому щурил глаза, двигал плечами и т. п. Жаклин вспоминала по этому поводу: «Он сидел в комнате в течение двух или трех часов в окружении пятерых человек, которые задавали ему всевозможные, в том числе нелепые, вопросы, о которых только можно помыслить. Я считаю, он действительно готовился — это было какое-то подобие экзамена»^{530}.

Никсон же к теледебатам отнесся легкомысленно. Он к ним не готовился и появлялся в телестудии лишь за несколько минут до схватки.

26 сентября 1960 года в Чикаго состоялась первая встреча кандидатов. Вся Америка прильнула к экранам, наблюдая невиданное зрелище.

Никсон никак не ожидал, что Кеннеди применит разработанную его советниками резко наступательную тактику. Коллективная работа в духе «мозгового треста» Рузвельта, в отличие от индивидуализма Никсона, явно давала плоды.

Свое вступительное слово к прениям Джон посвятил резкой критике администрации Эйзенхауэра, включая вице-президента, подчеркивая, что за все провалы по конкретным вопросам внешней и внутренней политики прямую ответственность несет вице-президент как второе лицо в высшем эшелоне исполнительной власти. Эти обвинения носили в то же время программный характер. Кеннеди заявил, что вместо бесплодных дискуссий по поводу религиозной принадлежности (кто-то ему доложил, что, по слухам, Никсон собирается обратить особое внимание именно на этот «недостаток» соперника) он собирается говорить о решающих для жизни страны делах. Среди них — «распространение коммунистического влияния, которое теперь исходит с расстояния всего лишь 90 миль от Флориды (имелась в виду Куба. — Л. Д., Г. Ч.), унизительное обращение с нашим президентом и вице-президентом со стороны тех, “кто более не уважает нашу силу”» (подразумевался отказ Хрущева принять Эйзенхауэра в СССР после инцидента с уничтожением самолета У-2 в районе Свердловска); «голодные дети, которых я видел в Западной Виргинии, и пожилые люди, которые не могут оплатить врачебные счета, семьи, которые вынуждены продавать свои фермы»; Америка, в которой «слишком много трущоб, очень мало школ и которая слишком опоздала с Луной и космическим пространством».

Он продолжал, однако, в более бодром тоне, что верит в Америку, в ее свободу и успехи, которых он намерен решительно добиваться^{531}.

Все свои обвинения в адрес администрации Кеннеди концентрировал на личности Никсона. Это не было справедливо, ибо вице-президент, согласно американской традиции, в решение крупных политических вопросов не вмешивается, а лишь исполняет президентские задания.

Но домохозяйкам и их мужьям такая атака пришлась по душе. Они не вдавались в юридические и политические тонкости. Им нравились боевитость и шарм молодого претендента, а почти каждая семья имела у себя за пазухой личный счет к любой администрации. Средний американец мог критиковать власти и за высокие налоги, и за недостаточные расходы на вооружение, не замечая несовместимости того и другого. Толпа не понимала, что государственные расходы напрямую зависят от собственного вклада граждан, производятся из их кармана, что правительственные средства не берутся из воздуха. Джон Кеннеди сознательно, отлично понимая спекулятивность демагогии, играл на этом.

Кеннеди обвинял республиканскую администрацию в замедлении экономического роста страны, в том, что она начинает отставать в науке и образовании по сравнению с главным политическим и идеологическим противником — Советским Союзом, где университеты выпускают вдвое больше инженеров и врачей, чем в США. При этом грубо игнорировалось, что производительность труда на советских промышленных предприятиях, несмотря на избыток инженеров, была вдвое ниже, чем в США, что советские учителя получали нищенскую зарплату, которая позволяла им едва сводить концы с концами.

Джона раздражала манера полемики Никсона. Он жаловался Шлезингеру: «С Никсоном невозможно проводить дебаты — он никогда не говорит по существу, а всегда произносит небольшие речи; его оппонент должен тратить немало времени, корректируя неверную интерпретацию Никсона. В результате остается совсем мало времени, чтобы развить собственную тему»^{532}. При этом Кеннеди, казалось, не замечал, что такого же рода претензии могли быть предъявлены и ему самому.

Предвыборные баталии выработали у Кеннеди стойкую неприязнь к Эйзенхауэру, которого он не раз именовал «старой задницей», что не мешало ему позже несколько раз обращаться к авторитету генерала и президента при решении сложных вопросов. Очевидно, чувствуя это, опытный полководец и политик как-то обозвал Кеннеди, явно несправедливо, «нагловатым юнгой». Этот «молодой гений», как иронически назвал Эйзенхауэр кандидата в президенты от демократов, явно не имеет опыта, зато у него масса неверных представлений и противоречащей фактам информации.

Развивая это мнение, отставной президент позже записал в свой дневник, что по молодости Кеннеди не понимает в полной мере сложности президентской деятельности, что он считает достаточным расставить своих людей на важнейших постах, чтобы дело пошло само собой^{533}. Это суждение оказалось явно ошибочным.

Кандидат от демократов затронул и весьма болезненный расовый вопрос. Джон был осторожен, не выдвигал каких-либо конкретных обещаний, но факт дискриминации признал, в очередной раз обвинив в нем администрацию Эйзенхауэра, и закончил выступление призывом к Америке «двинуться вперед». Слова «новые рубежи» во время дебатов сказаны не были, но они как бы исподволь вкладывались в головы американцев.

Столь же удачно Кеннеди отвечал на вопросы журналиста, выступавшего «модератором», «посредником» между кандидатами.

Растерявшийся Никсон занял оборонительную позицию, иногда даже соглашаясь с критикой Кеннеди в адрес его правительства, чем были потрясены сторонники республиканца^{534}.

Во время первых теледебатов отчетливо выявились симпатии самих телевизионщиков, для которых Кеннеди оказался просто идеальным объектом съемок, а Никсон — прямой противоположностью. Джон, сам по себе прекрасно смотревшийся на экране, позволил гримерам «нарисовать себе лицо» в полном соответствии со вкусами публики, которые хорошо знали его имиджмейкеры, тогда как Никсон отказался от грима.

В результате республиканский кандидат выглядел усталым (он действительно недавно вышел из больницы, где лечил больное колено). Съемка беспощадно фиксировала ранние морщины, щетину на лице. Камеру буквально бессовестно направляли на Никсона каждый раз, когда он вынимал платок, чтобы протереть вспотевшее лицо. (Кеннеди вслед за этим злобно шутил, что в телестудии надо было установить температуру 30 градусов ниже нуля, чтобы Никсону не было жарко^{535}.)

Пресса единодушно пришла к выводу, что первые в истории телевизионные дебаты кандидатов в президенты Никсон проиграл, причем главным образом из-за своего внешнего вида. Любопытно, что при опросах агентств, проверяющих общественное мнение, Кеннеди предпочли те, кто наблюдал дебаты на голубом экране, а Никсона — слушавшие их по радио (таковых было незначительное меньшинство)^{536}.

Опрос, проведенный в Техасе в конце сентября, показал следующий разброс мнений (интервью было взято у 109 избирателей): теледебаты смотрели 106 человек, 88 высказали мнение, что Кеннеди проявил себя во время полемики более умным, 12 заявили, что Кеннеди лучше себя вел, но платформа республиканцев более аргументированна, и только шесть опрошенных безоговорочно высказались за Никсона^{537}. Победа, таким образом, была абсолютной.

Новые встречи в телестудиях состоялись 7, 13 и 31 октября. Заключительная встреча, проходившая в Нью-Йорке, касалась в основном внешней политики. Несколько оправившийся к этому времени кандидат республиканцев энергично защищал правильность политики Эйзенхауэра, утверждал, что авторитет США за рубежом продолжает расти. Кеннеди на этот раз был несколько осторожнее. Он не желал подрывать внешнеполитические позиции своей страны. Тем не менее он подверг критике поддержку Эйзенхауэром Чан Кайши и его концепцию двух Китаев (на материке и острове Тайвань). Он полагал, что по некоторым вопросам США могут вступить в переговоры с коммунистическим Китаем и его лидером Мао Цзэдуном. Последние дебаты несколько укрепили позицию Никсона. Пресса даже стала обвинять Кеннеди в стремлении к умиротворению коммунистов.

В целом, однако, дебаты слегка перетянули чашу избирательных весов в пользу Кеннеди. Он показался зрителям более обаятельным, а это в их глазах означало, что он вряд ли способен на дурные поступки. Совершенно очевидно, насколько примитивны были такие «кухонные воззрения», но они явно наличествовали и в какой-то мере влияли на финальный результат.

Серьезный контрудар был нанесен сторонниками Никсона накануне выборов, причем в качестве тарана было использовано прошлое главы клана Кеннеди. Хотя Джозеф в предвыборном спектакле находился за кулисами, его неблаговидную деятельность в качестве американского посла в Великобритании вспомнить было несложно, чем и воспользовались республиканцы.

Пропагандистская бомба взорвалась 5 ноября, когда в нью-йоркской газете появился материал, представленный в качестве рекламного объявления (такая форма использовалась, когда авторы материала оплачивали публикацию по ценам рекламы, а редакция не несла никакой ответственности за ее содержание). Опубликованный от имени некого комитета, расположенного в нью-йоркском районе Бруклин, за подписью дамы по фамилии Шапиро (избрано было нарочито еврейское имя) материал представлял собой подборку многочисленных цитат из статей и выступлений Джозефа Кеннеди во время посольской работы, а также из донесений в Берлин германского посла в Лондоне Дирксена. Смысл публикации состоял в том, что Джозеф Кеннеди был и остается пронацистски настроенным реакционером, антисемитом, что он играет зловещую роль в избирательной кампании, а его сын, стремящийся попасть в президенты, одного с ним поля ягода^{538}.

Можно сказать, что эта публикация прибавила Никсону немало голосов.

В то же время вначале очень осторожные, а затем значительно более решительные выступления Кеннеди за предоставление полных гражданских прав черным американцам всё более привлекали к нему симпатии не только пробуждавшегося к политической жизни афроамериканского населения. Джон всячески стремился разорвать порочный круг — расширить свое влияние среди негров и сочувствовавших им либеральных кругов Севера и в то же время не пойти на разрыв с консервативным электоратом Юга. С этой целью намечались и разрабатывались всевозможные меры по расстановке акцентов в речах, произносимых перед разной аудиторией. Кандидат сосредоточивался не только на реализации уже принятого законодательства о гражданских правах, но и на необходимости расширять его.

Кроме того, весьма важным было установление доверительных отношений с лидерами негритянских организаций. Из них особенно важным стало движение под названием Конференция христианского руководства на Юге, возникшее в 1957 году, руководителем которого являлся молодой священник Мартин Лютер Кинг, провозгласивший тактику массового ненасильственного сопротивления расизму.

Во время предвыборной кампании Кеннеди уделил негритянскому вопросу значительное внимание, имея в виду прежде всего обеспечение регистрации негров в качестве избирателей, с тем чтобы они голосовали именно за него. В предвыборном штабе была введена специальная должность помощника по негритянскому вопросу, которую занял Харрис Уоффорд (некоторые авторы называют его афроамериканцем, но это не так — Уоффорд был белым, однако горячо выступал за права негров). Установив связи с Мартином Лютером Кингом и другими чернокожими деятелями, Уоффорд на основании бесед с ними давал советы Кеннеди по текущим вопросам и одновременно готовил для него перспективный документ, который должен был вписаться в программу еще полностью не сформировавшихся «новых рубежей».

Важным условием успеха этой деятельности рассматривалось укрепление умеренных сил в движении за гражданские права при изоляции экстремистов в самом негритянском движении, с одной стороны, а с другой — среди демократов-южан. Рекомендуя осторожную политику, Уоффорд полагал, что на первых порах не стоит вносить законодательных предложений по негритянскому вопросу, следует лишь активизировать действия исполнительной и судебной власти. Реальное обеспечение права голоса, постепенная десегрегация учебных заведений, предприятий, жилищ — таковы были вехи рекомендуемой политики. Речь шла в первую очередь о принятии мер по соблюдению существующих законов и исполнительных распоряжений предыдущих президентов, в частности важных мер президента Трумэна в первые послевоенные годы по ликвидации дискриминации в государственном аппарате и в вооруженных силах^{539}.

Первая личная встреча Кеннеди с Кингом произошла 23 июня 1960 года по инициативе кандидата, пригласившего негритянского лидера на завтрак.

До встречи Кинг не был сторонником Кеннеди, хотя не поддерживал и Никсона. Кинг не без основания полагал, что оба претендента на президентское кресло концентрируют всё свое внимание на обеспечении победы и во имя нее готовы идти на принципиальные компромиссы.

Однако встреча изменила его мнение. Кеннеди выразил полное согласие с суждением собеседника в том, что одной из главных своих задач будущий президент должен считать воплощение в жизнь гражданских прав, и прежде всего права голоса. Сразу после встречи Кинг написал Честеру Боулсу, члену конгресса и советнику Кеннеди по внешнеполитическим делам, который был близок к негритянскому движению: «Я нахожусь под глубоким впечатлением от прямых и честных манер, которые он проявил, обсуждая вопрос о гражданских правах. Я не сомневаюсь, что он делал бы правильные вещи в этом вопросе, если бы был избран президентом»^{540}.

У Кинга сложилось впечатление, что на президентском посту Кеннеди станет решительно проводить антисегрегационное законодательство. Однако его мнение было не совсем точным. Стремясь сохранить влияние в кругах белых консерваторов Юга, Кеннеди в последние месяцы перед выборами стал подчеркивать, что главное внимание следует уделять не законодательству, а исполнительным актам, прежде всего президентским распоряжениям. 1 октября, выступая в Миннеаполисе, он даже сказал, что законодательство дает достаточные права всем американцам, что долг исполнительных властей эти права выполнять в полном объеме^{541}. Такая позиция далеко не полностью удовлетворяла лидеров негритянского движения. Они, в частности Кинг, продолжали призывать избирателей голосовать за Кеннеди, но одновременно требовали от него твердых обещаний расширения и углубления законодательства по гражданским правам.

Ощущая, что он начинает терять поддержку чернокожих избирателей, Кеннеди с подачи Уоффорда вновь заострил вопрос о необходимости предоставить равные возможности всем американцам. В одном из телевизионных выступлений он провел сравнение возможностей белых и черных детей получить среднее и высшее образование, достойную профессию и т. д. Он говорил, что черные вдвое чаще, чем белые, становятся безработными, что продолжительность их жизни на семь лет меньше, чем у белых, что зарабатывают они вдвое меньше^{542}. Это эмоциональное выступление, к тому же насыщенное конкретными данными, хотя и не содержавшее прямых обещаний исправить положение законодательным путем в самом ближайшем времени, вновь склонило чашу весов в голосовании афроамериканцев в пользу Кеннеди.

Джон воспользовался и событием, происшедшим в самом финале избирательной кампании. 19 октября полиция арестовала М.Л. Кинга за организацию пикета возле универсального магазина в Атланте, в который не допускались чернокожие. Через три дня он был освобожден, но немедленно после этого вновь арестован по надуманному обвинению — за то, что пользовался в штате Алабама водительскими правами, выданными в другом штате. Негритянские организации подняли тревогу, воспринимая эти действия как попытку запугать Кинга. Его жена Коретта, находившаяся на последнем месяце беременности, позвонила Уоффорду, умоляя, чтобы Кеннеди вмешался. «Они собираются убить его», — говорила она, заливаясь слезами.

По совету Уоффорда Кеннеди тут же позвонил Коретте, успокоил ее и пообещал помочь. Действительно, воспользовавшись «телефонным правом», которое, видимо, в той или иной степени существует в любой стране, даже там, где соблюдаются правовые нормы, Кеннеди через судью Митчелла, который занимался этим делом, добился освобождения негритянского лидера. Правда, судья сделал это не сразу, некоторое время он колебался, потребовался вторичный звонок, на этот раз Роберта Кеннеди, подтвердившего просьбу брата и настаивавшего на немедленном освобождении^{543}. Скорее всего, рядовой судья был просто очень польщен, что к нему лично обратился человек, который, вполне возможно, через две недели станет президентом Соединенных Штатов.

Это событие, преподнесенное тогда и штабом Кеннеди, и негритянскими организациями не как вторжение политиков в независимую судебную область, а как защита равных прав черных и белых, окончательно склонило симпатии влиятельной Конференции христианского руководства на Юге и других негритянских организаций в пользу демократического кандидата. Около двух миллионов листовок с описанием происшедшего инцидента, разумеется, без компрометирующих кандидата подробностей, были распространены в местах проживания негров, в их религиозных учреждениях и т. д. Текст листовки начинался словами: «Никсоновское “без комментариев” против кандидата, имеющего сердце, сенатора Кеннеди»^{544}.

В последние недели перед выборами Джон Кеннеди, продолжавший внимательно следить за международной ситуацией и особенно за положением дел в странах третьего мира, выступил с еще одной важной инициативой, на этот раз обращенной к американской молодежи и получившей одобрение прежде всего в студенческой среде. 14 октября в своей речи, произнесенной в Мичиганском университете в городе Энн-Арбор, он поставил вопрос о создании специальной организации помощи населению развивающихся стран, которая позже получила название «Корпус мира». «Сколько человек из вашей среды готовы провести два года в Африке, Латинской Америке или Азии, работая на Соединенные] Ш[таты] и на свободу?» — спросил он молодых людей, тем самым подталкивая их к действию. Аудитория встретила предложение с энтузиазмом. Поздно вечером крайне уставший кандидат сказал своим помощникам, что он, кажется, «вытянул выигрышный номер».

Действительно, почти случайно вырвавшиеся слова вслед за этим были облечены в форму разработанного им в сотрудничестве с Т. Соренсеном меморандума, в котором уже было сформулировано понятие «Корпус мира». «Добровольцы этого корпуса должны будут завоевать сердца и умы [населения] развивающихся стран». И в то же время они должны стать проводниками интересов США в холодной войне. Каким образом? Путем мирного соревнования в третьем мире с «эксплуатацией кастровского типа или коммунизмом»^{545}. Идея «Корпуса мира» так увлекла молодых американцев, что в последние месяцы 1960 года Кеннеди получил по этому вопросу больше писем, чем по всем остальным^{546}.

Инициативы финального этапа президентской гонки, казалось бы, прочно выводили Кеннеди вперед, обеспечивая ему гарантированную победу на выборах. Весьма умудренный и опытный политический наблюдатель Уолтер Липпман, видавший немало предвыборных сражений, писал: «Действительно, производит впечатление та точность, с которой мистер Кеннеди владеет фактами, его инстинктивная способность найти центральную точку, его отказ от демагогии и лозунговщины, его твердость и храбрость». Липпман заключил, что Кеннеди является «естественным лидером, организатором и руководителем людей»^{547}.

Однако, как нередка бывает с политиками, добивающимися существенного успеха, в самые последние недели перед выборами возник скандал, который максимально использовал Никсон. Связан он был с событиями на Кубе, где в 1959 году к власти пришли «барбудос» (бородачи) во главе с Фиделем Кастро. Отряды Кастро свергли власть Рубена Фульхенсио Батисты, которого считали одним из самых жестких диктаторов в Латинской Америке, причем тесно связанным с крупным капиталом и администрацией США.

Сначала американские политические аналитики высказывали предположение, что на Кубе может произойти процесс демократизации без существенного ущерба для американских интересов. Правительство Эйзенхауэра признало режим Кастро, тем более что тот в первые месяцы своей власти не раз отличился антикоммунистическими высказываниями^{548}.

Однако правительство Фиделя, в основном под влиянием его помощников — родного брата Рауля, связанного с Народно-социалистической партией (компартией), и Эрнесто (Че) Гевары — авантюристического революционного идеалиста, стремившегося разжечь общеамериканский пожар, — развернуло преследование не только сторонников Батисты, но и всех богатых, стало вводить диктатуру квазикоммунистического типа, призывать к «латиноамериканской революции», а во внешней политике всё больше ориентироваться на СССР. В США, прежде всего во Флориде, появилась и стала быстро расти кубинская эмиграция, состоявшая из представителей слоев, пострадавших от нового режима, полная решимости свергнуть Кастро вооруженным путем и восстановить на Кубе старый порядок.

В результате позиция правительства Эйзенхауэра круто изменилась. Оно стало оказывать помощь кубинской эмиграции, а Р. Никсон предостерег, что «Соединенные Штаты обладают силой — и мистер Кастро знает это, — чтобы отстранить его от власти в любой день по своему выбору». Это явно необдуманное, хвастливое и легкомысленное заявление вскоре обернется серьезной военной неудачей и падением авторитета США в развивающемся мире, особенно в Латинской Америке. Правда, вслед за этим вице-президент отказался от столь воинственной риторики, хотя полностью сохранил неприкрыто враждебное отношение к кастровскому режиму^{549}.

На проявления враждебной политики Кастро ответил национализацией американской собственности — банков, сахарных заводов, торговых предприятий и т. д. В глубокой тайне в джунглях Гватемалы под руководством ЦРУ и на средства США началась ускоренная подготовка отрядов кубинских иммигрантов для вторжения на остров.

Джон Кеннеди не мог не реагировать на комплекс событий, связанных с Кубой. 19 октября он выступил с заявлением, споры по поводу которого не утихают по сей день. В центре документа находилось требование: «Мы должны попытаться укрепить антибатистовские, демократические, антикастровские силы в изгнании и на самой Кубе, в отношении которых можно надеяться, что они свергнут Кастро. До сих пор эти борцы за свободу фактически не имели поддержки со стороны нашего правительства»^{550}.

Своими интонациями это воинственное заявление мало чем отличалось от того, что говорил Никсон до его перехода к более миролюбивой риторике. Однако последний ухватился за сказанные здесь громкие слова, пытаясь скомпрометировать своего соперника. Разумеется, он не мог открыто говорить, что действительно с американской помощью готовится вторжение на Кубу, но посчитал, что своими словами Кеннеди раскрыл государственную тайну, и обрушился на противника с обвинениями его в безответственности, в том, что он ставит под угрозу безопасность своей страны. Все эти необоснованные утверждения Никсон упорно повторял и в своих воспоминаниях, а вслед за ним обвинения перекочевали в публицистику и даже в исторические сочинения^{551}. Утверждая, что Кеннеди провоцирует военный кризис в своих политических целях, Никсон скрывал, что именно этим занимались тайные службы его собственного правительства, причем, как мы увидим, делали это поспешно и без должной военно-технической и организационной подготовки.

Однако вице-президенту удалось благодаря этим маневрам перетянуть на свою сторону часть избирателей, особенно в южных штатах, которые в наибольшей степени опасались военных осложнений, связанных с Кубой. Именно к ним обращался Никсон в первую очередь, страстно восклицая по поводу «безответственных заявлений» Кеннеди: «Если бы Соединенные Штаты поддержали кубинских эмигрантов, это осудили бы Объединенные Нации и это не способствовало бы выполнению наших целей. Это было бы прямое приглашение мистеру Хрущеву прийти в Латинскую Америку и вовлечь нас в то, что превратилось бы в гражданскую войну и, возможно, даже в нечто худшее»^{552}.

В результате шансы на избрание у обоих кандидатов оказались приблизительно равны, что и показали выборы. Состоялись они по американской традиции в первый вторник после первого понедельника ноября очередного високосного года — 8 ноября 1960 года (как и при первом избрании Рузвельта в 1932 году, первый вторник в ноябре пришелся на 1 ноября, поэтому выборы состоялись только через неделю). Разница в голосах была микроскопической — за Кеннеди было подано 49,7%, за Никсона — 49,6%. Это была самая незначительная разница в числе поданных голосов за всю историю Соединенных Штатов с 1880 года, когда за Джеймса Гарфилда было подано всего на десять тысяч голосов больше, чем за Улисса Гранта^{553}.

Иным было соотношение в выборной коллегии. Напомним, что выборы в США не являются прямыми, граждане голосуют не за президента, а за выборщиков. И если в штате за выборщиков данного кандидата проголосует хотя бы на одного избирателя больше, чем за выборщиков другого, в коллегию выборщиков войдут только сторонники добившегося чуть большего успеха претендента[34]. Вряд ли эта архаическая система соответствует подлинно демократическим нормам, но она принята в США и, несмотря на часто раздающиеся голоса, что ее следует менять, никто из президентов или конгрессменов за всю историю США не взял на себя инициативу выступить с такого рода предложением конкретного характера. Так или иначе, но соотношение в коллегии выборщиков составило 303 к 219 в пользу Кеннеди^{554}.

Хотя преимущество Кеннеди в избирательной коллегии было явным, впервые с 1916 года разница в количестве выборщиков не была столь сокрушительной между победившим и потерпевшим поражение кандидатами.

Победа Кеннеди, учитывая соотношение голосов избирателей, была чуть ли не случайной, но это была бесспорная победа. Существовали определенные причины и того, что за обоих кандидатов было подано почти равное число голосов, и того, что Кеннеди удалось опередить Никсона, несмотря на то, что непосредственно перед выборами большинство наблюдателей отдавали победу республиканскому кандидату. На стороне Никсона были солидность, значительный опыт на вице-президентском посту, принадлежность к «правильной» протестантской религии. Преимуществами Кеннеди являлись личное обаяние, постоянно подчеркиваемая демократичность в совокупности с ореолом героя еще сравнительно недавней мировой войны.

Никсон проводил свою агитацию во всех пятидесяти штатах, вместо того чтобы сосредоточиться на таких решающих с точки зрения числа избирателей и соответственно выборщиков штатах, как Нью-Йорк, Калифорния. Массачусетс, Техас. Сыграло свою роль и преимущество в финансировании. Ресурсы Ричарда явно уступали средствам, которые мог затратить на избирательную кампанию Джон, пользуясь поддержкой всего клана Кеннеди и связанных с ним боссов большого бизнеса. Далеко не последнюю роль сыграло активное использование телевидения, причем не только в предвыборных дебатах, но и в ходе всей кампании. Не в пользу Никсона оказался и объективный фактор: выборы совпали с сокращением объема промышленного производства в 1960 году, что избиратели, естественно, связывали с недостатками действующей (республиканской) администрации, хотя в широком общественном мнении и осуждалось слишком активное вмешательство государственных органов в хозяйственные дела.

В результате 27 штатов послали в избирательную коллегию выборщиков, которые должны были проголосовать за Никсона, а 23 штата поручили выборщикам голосовать за Кеннеди. Но в багаже Джона оказались такие важнейшие штаты, как Нью-Йорк, Пенсильвания, Луизиана, Массачусетс, Техас, которые и обеспечили большинство мест в коллегии выборщиков. Единственным крупным штатом, проголосовавшим за Никсона, была его родная Калифорния. Да и там разница в голосах составляла чуть более половины процента^{555}.

Впоследствии этот результат в публицистике трактовали по-всякому. Злопыхатели обращали внимание на слова одного из «отцов» итальянской мафии в США Сэма Джианканы, якобы сказанные им бывшей любовнице Кеннеди актрисе Джудит Кэмпбелл: «Если бы не я, твоему бой-френду вовек не видать Белого дома»^{556}. Если даже эти слова были действительно сказаны, они ни о чем не говорят. Лживость и безответственность мафиозных боссов была не меньшей, чем их бандитская сущность. Возможно, отец Джона и склонил некоторые мафиозные структуры к поддержке демократического кандидата, но, во-первых, это не доказано, а во-вторых, если бы это и было так, то Никсон тоже, как нам известно из дальнейшего опыта, связанного с Уотергейтским делом, отнюдь не брезговал использовать в своей избирательной кампании незаконные методы.

Так или иначе, Джон Кеннеди стал 35-м президентом Соединенных Штатов Америки.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.