– Пап? – окликнул Аарон встревоженно.
Отец промолчал, но остановился.
– Ты чего, сынок?
Сынок. Впервые за годы Люк услышал, как отец назвал его не «парнем», но любой эффект, который должно было возыметь над ним обращение, разбавило то, что любовь никогда не была сильной чертой Папы. Отец только хотел его задержать.
Неуклюже он потянулся вниз, горячо молясь, чтобы не найти в темноте под рулем пустой воздух, пока ключи прячутся в кармане Аарона. Тихий звяк металла – и он позволил себе выдохнуть, затем быстро выпрямился и повернул ключ. Двигатель ожил.
Он поднял глаза – в ночь, на лицо отца.
Глаза, которые вперились в него в ответ и чуть не высосали душу, оставив пустой оболочкой, вцепившейся в руль.
– Даже, блядь, не думай, – сказал отец, и его правая рука поднялась; палец твердо лежал на спусковом крючке докторского пистолета. Позади него замерли мальчики, из-за бледных лиц в свете фар напоминая привидений.
Время тянулось словно темные щупальца. Как и боялся Люк, они наконец вырвались из глаз и рта Папы и приковали грузовик к месту, превращая воздух в легких Люка в лед, прежде чем тот покидал его рот.
Когда они были детьми, Аарон однажды застал врасплох туристку, которая наткнулась на тело своего приятеля. Она не успела закричать, как он выскочил из-за деревьев и отвернул ей голову, сломав шею. Люк, сидевший на ветке, услышал этот звук впервые в жизни, и память о нем его не покинула. С тех пор он слышал его сотню раз, но тот, первый, остался с ним навсегда – он звучал, как скрип петель запретной двери в новый и страшный мир, куда он готовился войти.
Тот же звук издал пистолет в руке отца, когда он медленно взвел курок.
– Это из-за старикашки, что ль? – перекричал Папа двигатель. – Его наслушался? Совестно стало? Вспомнил о бедной сестричке-членососке? Весь поплыл, засомлевался, вдруг мы делаем неправильно?
Люк прочистил горло, глядя, как выхлопные газы клубятся у ног отца.
– Или это из-за фотокарточки, – дразняще произнес Папа. – Рассиропился из-за какой-то пизды старой, что ль?
– Люк, – позвал Аарон нетвердым голосом. – Ты чего?
– Драпать намылился, – ответил Папа. – Верно? Хочет нас бросить. Бога бросить.
Сердце Люка билось о ребра так сильно, что ему казалось, будто его слышат все, несмотря на двигатель. Дыхание ровно вырывалось изо рта, когда он медленно опустил руку на рычаг коробки передач и выдернул его из нейтралки, твердо держа ногу на тормозах. Машина покачнулась. Двигатель начал давиться, и на один леденящий кровь миг Люку казалось, что он заглохнет. Но тот кашлянул и продолжил урчать.
– Далеко не уйдешь, парень.
Люк знал, что он прав. Но он и не собирался далеко.
– Ну-тка, вырубай движок и выходи, потолкуем лицом к лицу.
Глаза отца не отражали свет, но Люк наклонился вперед, чтобы всмотреться в них. Теперь он одолел страх, в его венах горел адреналин, плескаясь о мозг и подталкивая через границу места, от которого он всю жизнь держался подальше, – места, где были похоронены истина и его сестра.
Он надавил второй ногой на газ, не снимая другую с тормоза. Двигатель оглушительно заныл. Дым из выхлопной трубы поднимался вокруг пикапа туманом. Когда отец заговорил, он не слышал слов, но понял смысл по губам.
– Живым не уйдешь.
Слабый намек на улыбку покинул лицо Папы, словно тот тоже понял, что сейчас случится, что должно случиться, если он хочет удержать детей под своей властью. В отличие от доктора, его рука не дрогнула: черная дыра дула целилась в дрожащий овал лица сына.
Со светлой стороны тайного места в разуме Люк услышал шепот сестры и почти почувствовал, как ее духи оглушают его чувства. Мы ошибались, Люк. Он учил нас злу, это мы – грешники.
Проглотив слезы, Люк произнес: «А кто сказал, что я хочу уйти?» – и снял ногу с тормоза. Пикап рванулся вперед, вмиг сокращая расстояние между ним и отцом. Достаточно для молитвы шепотом, мольбы о прощении и чтобы закрыть глаза, на сетчатке которых фарами было выжжено раскаленно-белыми линиями яростное лицо Седого Папы, спускающего курок.
12
– Любишь петь? – спросил Пит, барабаня пальцами по рулю под какую-то воображаемую мелодию. – Батя у меня не любит. Вторая мама – я ее так зову, потому что не она меня родила, – певица хоть куда, да и первая мамка была ничего, а батя и двух нот не пропоет. Сам-то я петь умею, но всегда слова забываю, потому не люблю. Я заместо пения мычу. Для этого слов не нать, – он широко улыбнулся и в очередной раз пожалел, что нужно следить за дорогой: задерживая взгляд на зеркале заднего вида, где отражалась закутанная в одеяло девушка, он слышал серьезный голос доктора Веллмана, который наставлял: «И не смей таращиться на девушку, как сейчас, понял? Ты ей ничем не поможешь, если врежешься в фуру». Так что он ограничился короткими взглядами и подавлял желание ненадолго притормозить, посидеть в тишине и покое и послушать, как девушка дышит, и чтобы ветер на скорости не заползал в окно и не уносил ее запах. Но старый сварливый доктор предупредил его и о задержках, сказал, что она не выживет, если он не поторопится, так что Пит продолжал вести пикап в ночи, пока фары дальнего света вылавливали из темноты серую ленту и желтый шов разметки, время от времени – размазанные останки мелких животных.
Он поверить не мог своей удаче.
Пит уже ожидал от отца поток ругани, особенно когда тот схватил его и едва не закинул в пикап после того, как поймал за подглядыванием за девушкой. Затем Пит следил, как тот напивается, а это ни к чему хорошему не приводило, так что он представлял, что будет хуже. Но, к его удивлению, отец сказал, что жалеет о своих поступках и своем отношении к нему, что хочет все исправить, пока есть время. Пит не верил своим ушам и думал, что это сон, но когда отец встал и неловко обнял его, понял, что все по-настоящему. На отца снизошла перемена, внезапная и неожиданная, как снег зимой. Пит помалкивал, опасаясь, что если откроет рот и ляпнет какую-нибудь глупость, спугнет чудесное превращение. Так что он только сидел рядом с отцом и наслаждался вниманием и заботой, которые видел у других детей и их пап и на которые сам забыл надеяться. Питу это чертовски нравилось – даже несмотря на радость от того, что ему доверили девушку, не терпелось вернуться домой.
Но пока – только Пит, дорога и девушка, и этим он тоже весьма гордился.
«Поезжай к доку Веллману, – сказал ему отец со странным выражением в глазах. – Он знает, что делать. И передай ему, что мне жаль».
Пит слабо понимал, о чем жалеть. В конце концов они поступили правильно. Но ему не хотелось портить новообретенную доброту отца, так что он безмолвно подчинился и погнал к дому доктора. Веллман слегка нервничал, будто ждал торнадо, который сметет его жилье. Он поторопил Пита с девушкой в пикап, почти ничего не сказав, не считая строгих инструкций.
«Вот ее адрес. Слушай внимательно. Отдашь врачам, чтобы они знали, кому звонить. Теперь езжай и ни за что не останавливайся, Пит. Ни за что, понял? Иначе она умрет».
Вспомнив эти слова, Пит взглянул на спидометр и решил, что не помешает ускориться. Велл ман сказал, что до больницы ехать не меньше часа. Они провели на дороге уже половину этого времени, и Пит меньше всего хотел, чтобы девушка не дожила до остановки. Все скажут, что он виноват и надо было гнать быстрее, а отец опять будет злой.
У Пита были свои причины желать выздоровления девушке. Ему хотелось услышать ее голос, и как она произнесет его имя. Когда они положили ее в пикап, она спала и не проснулась до сих пор. А вот бы проснулась всего на минутку. Поэтому он с ней беседовал тихо, надеясь, что она схватится за его слова, как тонущий за брошенную веревку. Ему хотелось, чтобы она видела, кто увез ее от кошмара, в который она попала в Элквуде. Ему хотелось, чтобы она видела своего спасителя и запомнила его лицо, знала, кого искать, когда придет в себя.
Только когда дорога расширилась и разделилась на четыре полосы, на горизонте разлилось серное сияние натриевого света, а звезды спустились с неба и стали поблескивающими огоньками Мейсон-Сити, девушка заговорила. Ошарашенный масштабом переливающегося полотна, раскинувшегося на горизонте, которое ему редко доводилось видеть, Пит не сразу заметил, что слышит в стенах кабины второй голос, но когда уловил ее слабый шепот, подскочил и едва не выпустил руль из рук. Придя в себя, он вернул пикап на свою полосу, задержал дыхание, пока желудок бешено скакал, и поднял глаза к зеркалу.
Она смотрела прямо на него.
Тут же с его губ испарилась вся влага, а из горла донесся удушенный хрип. Пришлось напомнить себе следить за дорогой, но это и раньше было непросто, а теперь, когда она проснулась, практически невозможно. Он проглотил комок в горле со слышным щелчком. Понадеялся, что она не завопит, как в последний раз, когда увидела его.
– Здрасьте, – сказал он.
– Ты кто? – спросила она, и впервые в жизни Питу пришлось задуматься над ответом.
– Эм-м… Я Пит. Пит Лоуэлл. Я вам друг.
Голос у нее был мягкий, такой мягкий, что приходилось прислушиваться из-за шума шин и рокота двигателя.
– Куда ты меня везешь, Пит?
Она назвала меня по имени. Бабочки в животе вспыхнули огнем, освещая его изнутри.
– В больничку. Ну, знаете… подлечить вас и отправить туда, откуда вы приехали в Элквуд. Это мне доктор Веллман велел. Надеюсь, вы не против, – он улыбнулся, забыв, что она вряд ли видит его в зеркале. – Мы все желаем, чтоб вы выздоровели.
Она недолго посмотрела на него, затем ее единственный глаз закрылся. Она молчала так долго, что он уже решил, что она опять уснула, но затем услышал шепот:
– Я тоже не люблю петь.
Пит кивнул – от улыбки грозили треснуть щеки – и почувствовал какое-то чистое, незамутненное счастье, что легло на душу теплым одеялом.
– Я живу в Коламбусе, – сказала она. – Знаешь, где это?