Он наблюдал, как замедлился и свернул на подъездную дорожку серый внедорожник. Окна были тонированные, так что он не мог разглядеть пассажиров – лишь темное отражение тяжелого от непролившегося дождя неба, но он знал машину, часто ее видел. За годы она была нередким гостем на его собственной подъездной дорожке.
Репортеров у дома не было. С того самого дня, когда появились новости об убийствах, они собирались здесь, как хиппи на фолк-фестивале, но стоило сообщить имя убийцы и объявить его мертвым, как они начали терять интерес. Убийцы в новостях всегда популярны, особенно такие жестокие, но покойники возни не стоили, особенно когда эфир можно заполнить очередным ужасом с Ближнего Востока. Даже на пике интереса новости об алабамских убийствах бледнели в сравнении с обезглавливанием инженеров и убийствами политиков в Ираке. Теперь чем дальше уходишь от эпицентра бойни, тем глубже в газетах надо искать, чтобы найти упоминание о произошедшем в Элквуде. Сейчас совсем другой мир, осознал Финч. С 11 сентября взгляд общества в поисках козла отпущения переместился за границу, к далеким и неведомым краям, которые известны по нечетким фотографиям в новостях. Все искали злодея. Страна переживала о солдатах, а не о собственных задворках. И каждый день, когда домой сообщали об очередных погибших, поводов для скорби становилось больше. Внутренняя коррупция и распри Америки оставались незамеченными, а проблемы измерялись количеством тел и гробов под флагами.
Финч вздохнул, поерзал на сиденье и закурил. Дым наполнил «бьюик», он развеял его рукой.
Он был там, в центре смуты в Ираке, и сам повидал ад. Тот проник в Финча, захватил, уничтожил, и тогда его отправили домой, обещая, что все будет в порядке. Но они врали. Он привез его с собой. Армия, правительство, какая-то безликая сволочь в дорогом костюме с сигарой в зубах в тысяче миль от конфликта – они отправили его в ад, но не смогли изгнать ад из него, когда он вернулся. Несмотря на гордость и силу, которые он всегда считал своими главными достоинствами, его смятение оказалось таким мощным, что пришлось обращаться за помощью, но несколько остановок в центре Ветеранской ассоциации и больнице в Коламбусе ни к чему не привели. Его записали в шестимесячный список ожидания и велели терпеливо сидеть. А пока он читал газеты, и смотрел новости, и видел, как его собратья-морпехи гибнут от забвения, отвергнутые той самой администраций, которая столько им наобещала. Или умрешь там, или умрешь дома – казалось, такая у них позиция, и в этом отношении они держали слово. Финч обратился к алкоголю и – ненадолго – к наркотикам, но те только подпитывали ужас в душе, укрепляли, обеспечивали демонам плацдарм, чтобы было легче его терзать. Умирали новые морпехи. Он перестал смотреть новости, бросил слушать мир.
Пока мир не забрал у него брата.
Дэнни.
В последний раз он видел лицо Дэнни в вечерних новостях, с нескладной рукой на плечах его девушки Клэр. Теперь он мертв, порублен на части безумным доктором.
Вот только это неправда. Если верить Клэр – а почему бы ей не верить? Кто еще может рассказать миру правду о том, что случилось в заштатном городишке? Но они отказались верить ее словам, потому что уже отпраздновали завершение кровавого дела за недели до того, как Клэр пришла в себя, и похоронили в одной яме с останками старого доктора, который, как они знали без тени сомнений, несмотря на отсутствие криминальной истории, впал в бешенство и зарезал кучу подростков. Похлопали друг друга по плечам, задвинули папки поглубже в картотеки, опрокинули пенистое пиво, улыбаясь друг другу, закапываясь в стейки и толстую картошку, утопленную в кетчупе, а потом отправились домой, к женам и подругам – может, выспаться после нелегкого дня, может, заняться любовью, чтобы положить достойный конец делу, о котором они надеялись однажды с гордостью рассказать своим внукам.
Шериф, который ходил к Клэр в Бирмингеме, по имени маршал Тодд, в сотый раз позвонил матери Финча с соболезнованиями и предупредил, что выписка Клэр – дело решенное, так что лучше готовиться к неудобным вопросам. История девушки, сообщил он, противоречит официальной версии. Он подозревал, что она не в себе от болеутоляющих, путает события, как это часто бывает с людьми после страшной травмы. Чтобы вдохновить такую историю, говорил он, достаточно подавленных воспоминаний – или сдвига воспоминаний плохих. Может, она помнит отдельные эпизоды, но накладывает на них то, чего никогда не было. Он вполне может понять, почему женщина, которой довелось претерпеть такие ужасы, обезумевшая от боли, дезориентированная от пыток, видит призраков там, где их нет. «Конечно, если окажется, что у Веллмана был соучастник, – признал он, – мы обязательно это расследуем, но главное, что надо держать в уме, – преступник, который несет ответственность за злодейства, мертв, и надеюсь, это принесет вам хоть какое-то облегчение».
Финч покачал головой, когда лобовое стекло усеял дождь, а внедорожник со скрипом замер у двери в дом.
Не принесло это никакого облегчения, и, стоя на кухне, дрожа всем телом, его мать орала на шерифа, спрашивая, какому идиоту взбредет в голову, что облегчение возможно.
Открылась дверь внедорожника со стороны водителя, вышла мать Клэр. Школьная учительница минимум на двадцать лет старше его – и все же это не мешало фантазировать о ней в те счастливые деньки, когда все жили вечно, а счастьем было мечтать, как берешь училку на парте во время продленки, или позвать девочку на свидание и увидеть в ответ такой взгляд, будто она думала, что ты уже никогда не сообразишь. Победа в баскетболе, перекур за трибунами, покатушки в пятницу вечером с друзьями, пивко у «Уолмарта», пока не приедут копы, запах воздуха, заряженного возможностями.
А потом пришла война, и он принес ее с собой домой и обнаружил, что тут его ждет война пострашнее.
Он с содроганием выпустил дым и зажмурился, потом поднял голову.
Теперь миссис Ламберт уже не казалась столь привлекательной. Лицо у нее было бледное и изможденное, глаза – жидкие пятна, глядящие на мир, который она больше не принимала как должное и которому не верила. Длинные каштановые кудри лежали в беспорядке, одежда измялась после долгой поездки.
В год, когда выпустился Финч, миссис Ламберт ушла на пенсию из средней школы Хейс после того, как однажды вечером вернулась домой и обнаружила на кухне в луже молока мертвого супруга – сердце сдало, когда он наливал себе попить. После этого она заметно постарела. Финч подозревал, что случившееся с Клэр подтолкнет ее к могиле еще ближе, чем на это способно время.
Он смотрел, как миссис Ламберт подходит к двери внедорожника и с заметным усилием открывает ее. Она напоминала пугало, которое распахивает дверь амбара. В тот же момент хлопнула дверца пассажира и показалась Кара – более молодая, но такая же потрепанная версия матери. Финч почувствовал в животе нечто сродни возбуждению, но оно тут же утихло при воспоминании о том, что между ними случилось, как она смогла жить дальше своей жизнью, а он, чтобы забыть о своей, отправился на войну, где пули только упрочили страх, что, когда он вернется, его все равно ждет наказание.
В отличие от матери, Кара стриглась коротко. Финч не одобрял этот стиль, но сомневался, что, узнай она об этом, ее жизнь будет кончена. Кроме того, она носила длинные волосы, когда они были вместе, чтобы порадовать его. Новая стрижка радовала кого-то другого – а может, одну ее, ведь, когда бы он ни встречал ее в городе, она была одна, причем нисколько этим не опечаленная.
Каждый раз ему было больно ее видеть.
Теперь она присоединилась к матери и потянулась внутрь, на миг оглянувшись, – наверное, чтобы убедиться, что поблизости нет камер. Финч предположил, что в больнице была утечка новостей о выписке Клэр, но с намеренно измененной датой, чтобы Ламберты доставили Клэр домой до появления стервятников. Конечно, репортеры об этом догадались, но что они могли поделать, если им вообще было не плевать.
Взгляд Кары остановился на «Бьюике», припаркованном на дорожке в двух домах ниже по улице на противоположной стороне. Он подавил желание спрятаться и чувствовал, как внутри все кипит, пока она смотрит в его сторону. Конечно, она узнает машину; она у него с тех времен, когда они встречались, – вместе ездили на ней на Ниагарский водопад, одной пьяной летней ночью занимались любовью на заднем сиденье и потом смеялись над тем, что вели себя как подростки, а зеркало заднего вида до сих пор хранило воспоминание, шесть месяцев спустя, о том, как она осталась стоять у двери своего дома, когда сказала, что он ее пугает и она больше не может выносить перепады его настроения.
Из темноты во внедорожнике показались исхудавшие руки, и Финч опустил окно, чуть-чуть. Ветер подхватил дым из машины, вытянул на дождь.
Клэр вышла на серый дневной свет и подняла лицо к тучам, словно бросая вызов Богу и его новым испытаниям. Она казалась такой хрупкой. Не знай Финч, кто она такая, принял бы за пожилую женщину, далекую прабабушку, которая приехала навестить родственников.
Они ее изнасиловали.
Медленно, вцепившись в руку матери, с поддержкой Кары, обхватившей ее за спину, она дошла до крыльца, под крышу от дождя.
Они выкололи ей глаз.
Клэр сделала несколько шагов сама, но замерла на пороге, будто израсходовала все силы на три каменных ступеньки.
Они отрезали ей пальцы.
Финч выкинул сигарету в окно. В зеркале он неожиданно заметил старика в клетчатой рубашке и комбинезоне, появившегося из дома, к которому вела дорожка, прищурившегося на «Бьюик» и двинувшегося в его сторону.
– Эй!
Финч завел мотор. Ничего, ему не помешали. В конце концов, он и не собирался подходить к Ламбертам. Он только хотел увидеть Клэр, составить как можно более точное представление о том, что с ней сделали, чтобы добавить к кровавому коллажу, который собирал в темной комнате своего разума.
Они убили Дэнни.