Спустя миг он услышал голос:
– Живым не уйдешь, койот. Нас тут больше вашего. Лучше не тяни, сам выходи, и покончим с этим.
Финч встал на ноги, убедившись, что дерево закрывает его тело, и поднял ближе к стволу руку, прицелившись в направлении голоса.
Теперь оба получили преимущество, которым их наделила луна. Если кто-то двинется, второй увидит – ситуация патовая.
Но пат – это трата времени.
Финч выстрелил в дерево, надеясь увидеть, как человек дернется или – еще лучше – бросится из укрытия, подставившись под пули. Не вышло. С рукой, мертвым весом свисающей с плеча, Финч прижался спиной к дереву, зная, что Бо где-то там, скорее всего, уже в хижине, один или хуже того – в окружении. Его беспокоило, что с той стороны последние минуты не раздавалось выстрелов. Но он не мог двинуться. Идти было некуда. Человек с луком и стрелами отрезал маршрут назад, к машине, и на опушку. Если он выйдет на поляну, где нет укрытия, ему конец. Оставалось продвигаться к хижине и глубже в деревья, но так он тоже подставлялся. Он понял, что радоваться лунному свету преждевременно: в темноте у него было больше шансов пробраться незамеченным.
Он закрыл глаза и вдруг увидел образ матери, сидящей в кресле перед телевизором, где в новостях показывают его лицо, под беспрестанный звон телефона, который остается незамеченным, пока она закидывается таблетками и плачет в водку. А может, она увидит репортаж и ничего не почувствует – под защитой бесчувствия, наступившего после смерти Дэнни. В этот момент Финч ей позавидовал, подумал – может, и ему стоило последовать ее примеру и закрыться в себе, а не искать выход жгучей ненависти, которая кипела внутри. Огонь, который не потухнет, пока он жив, но который наверняка можно обуздать и сдержать наркотиками и алкоголем. Слишком много времени провел среди мертвых, а не живых…
В дерево, напугав его, воткнулась стрела.
– Выходь, – позвал лучник. – Че терь прятаться.
Финч вдохнул, задержал дыхание, медленно выдохнул. Верхняя часть тела странно онемела, словно кровь разносила холод, принесенный стрелой.
Все это может кончиться только одним – в любую минуту придут остальные, и он будет окружен или мертв со стрелой в сердце.
Он вышел, прицелившись в дерево, и начал… палить в солнечный свет.
Земля ушла из-под ног, и он чуть не упал, горячий порыв ветра хлестнул в лицо, ослепляя песчинками. Он моргнул, но это почему-то затянулось надолго – пауза между светом и тьмой заняла целую вечность. Он замедлился, сбитый с толку, уставился на раскаленный расплывающийся шар солнца в небе. Оно было так близко, словно пылающее божье око, что приглядывалось к нему. Он заметил, что вокруг были другие люди, стало слишком жарко, он слишком тепло одет, и вдруг кто-то окликнул его по имени, он автоматически поднял винтовку – винтовку? – и направил на женщину, стоящую перед ним на коленях. Финч округлил глаза; пот сбегал между лопатками. Колени тряслись. Глаза женщины в черной абайе казались невероятно большими – с расширенными зрачками, окаймленными золотом, будто солнечное затмение. Она поднималась и протягивала вперед дрожащую окровавленную руку. Слезы прорезали дорожки в песке на ее щеках, лицо исказила скорбь, и все же она надвигалась, бежала на него. Финч прокричал предупреждение, которое мог слышать только он, потому что оно прозвучало в его голове, не для нее, а для него, – стой, Господи Иисусе, стой же, – и теперь вторая ее рука опускалась, опускалась – нет-нет, пожалуйста – к поясу. Только, конечно, у нее не было ни пояса, ни взрывчатки, она лишь хваталась за ткань, чтобы задрать подол и не споткнуться на бегу: она бежала, бежала, бежала, чтобы спросить его словами, которых он никогда не поймет, но вечно будет читать в ее глазах, ставших целым миром, зачем он застрелил ее ребенка.
Финч спустил курок. Голова женщины закинулась. Ветер унес кровь. Она упала навзничь. Заревела тишина. Он опустил оружие. «Ты в порядке?» – спросил кто-то. Он не ответил, но ответа и не ждали. Люди вокруг кричали, убегали. Его глаза переместились к мальчику – кровь течет из горла, мертвый, мухи перебегали замерзшие озера глаз. Мальчик бросил камень – всего лишь камень, но тот застал Финча врасплох и его винтовка ответила. Теперь там, где в него попал камень, он чувствовал жжение, зияющую дыру в центре груди, и вздрогнул.
Дневной свет померк.
Вернулась луна.
Финч почувствовал во рту свежую кровь.
– Попался, – сказал мальчик.
36
– Их здесь нет, – сказал Пит. – Никого нет.
Клэр проигнорировала его слова, но знала, что он прав. А чего она ожидала? Финч же говорил, что клан Мерриллов уехал, – разве удивительно, что их жилье пустое? В окнах дома, криво усевшегося перед ней в темноте, не горел свет; сорняки оплетали его основание, словно придавленные его весом змеи. С дрожащих ветвей белой березы над крышей свисал испанский мох. Сараи, такие ужасно знакомые, были пусты, двери раскрыты настежь, будто приглашая ее внутрь, обратно в сердце кошмара, которому она пришла положить конец.
Она направилась к ним.
– Погодь, – позвал Пит.
Она не послушала и шла, пока не оказалась у входа в один из сараев – тот самый, где ее привязали к деревянному столбу, насиловали и пытали; тот самый, где она отняла у человека жизнь, поддавшись панике, гневу и инстинкту самосохранения. И как бы поразился мир, узнай, что убийство этого злобного ублюдка угнетало ее больше, чем то, что она пережила друзей? Но это была правда. Он заслуживал смерти, сам вынудил отнять у него жизнь, и все же это не облегчало тяжесть вины, висевшей с тех пор камнем на душе. Осознание того, что она сделала, пришедшее в последовавшие дни, оглушило ее, толкнуло во мрак, где ее не могли достать даже призраки тех, кого она потеряла.
Она вошла внутрь.
Несло грязью, потом и экскрементами.
Луна отбросила ее тень на пол – хрупкое тонкое существо, застывшее в овале холодного голубого света.
Она щелкнула фонариком.
С крыши, словно корни в подземной пещере, свисали цепи. Они позвякивали на сквозняке; ржавые крюки на их концах словно тянулись к ней, но она не боялась. В ней больше не осталось боли, которую могли зацепить и вытянуть эти крюки или что угодно еще.
Вдоль одной стены тянулась полка. На ней стояли жестянки с гвоздями и литровые банки с какой-то янтарной жидкостью. Там же была банка из-под варенья, забитая разными перьями. Клэр узнала радужное оперение голубой сойки и, кажется, хвост кардинала. Банки с двух сторон подпирала идентичная пара дешевых пластмассовых статуэток Иисуса в молитве, с обращенными к небу безжизненными голубыми глазами, словно он корчился в смертельной агонии, а их тень тянулась от голов вверх и царапала потолок. Правую щеку статуэтки слева украшала капля то ли краски, то ли засохшей крови. На земляном полу были разбросаны старые чемоданы и аляповатая кожаная сумочка. На гвоздях на стене висели рабочие инструменты. Двуручная беззубая пила. Мотыги всех размеров, прибитые за горло к стене. Ряд серпов – некоторые без верхней части лезвия. В углу, под трехногим стулом, прислоненным к стене, комкался лист пластика, заляпанный кровью.
По левую руку от нее был столб – необработанное дубовое бревно, которым подперли потолок. Местами дерево покрывали пятна того, что осталось от жертв. Клэр покачала головой и протянула руку. И снова при соприкосновении она ждала вспышек воспоминаний, потока видений, напоминающих, как она прижималась к дереву спиной, пропитанному ее кровью и потом, насыщенному ее страхом. Но не почувствовала ничего – только грубую кору под кончиками пальцев. Всего лишь бревно. Безжизненное.
За ним вдоль стены стояла неровная двухметровая в высоту поленница, из которой местами торчали острые колья, предназначенные еще больше мучить пленника, впиваясь в плоть.
– Клэр, – позвал Пит снаружи.
– Что? – пробормотала она, не сводя глаз с пола, где когда-то на ее глазах в грязь впитывалась кровь человека. Теперь там не осталось ничего, кроме старых следов от ботинок.
Она просила Пита привезти ее сюда, отлично зная, что не найдет семью Мерриллов. Их и след простыл, теперь их выслеживают Финч с другом. Возможно, им удастся истребить ее мучителей, возможно – нет. Но это уже не казалось таким необходимым или важным.
Здесь они были одни, туристы у жуткой достопримечательности, и у нее мало что вызывало чувства.
– Клэр, – снова позвал Пит, и когда она обернулась, в свете фонарика вспыхнули его полные тревогой глаза. – Кто-то едет.
Клэр вышла и выключила фонарик.
Пит обернулся, глядя на дорогу.
Она подошла к нему.
К ним петляла машина, мигая синим и красным, но беззвучно, пока тени танцевали кругами вокруг темного силуэта автомобиля.
Коп.
Клэр покачала головой. Твою мать, Кара.
Она перевела взгляд с Пита на молчащий дом за его спиной, затем двинулась к нему.
– Погодь, – сказал Пит. – Ты куда?
– Задержи его, – ответила она и перешла на бег. – Нужно кое-что найти.
Машина взобралась на пригорок и пронзила Пита лучами фар.
Клэр исчезла в доме.
Почти со вздохом облегчения Финч упал на колени. Он не чувствовал никакой боли, кроме глухой и горящей от второй стрелы груди, которую человек – вернее, мальчик, как он теперь видел, – выпустил в него.
– Ниче не чуйствуешь? – сказал стоящий перед ним силуэт. Он видел, что мальчику не больше восемнадцати или девятнадцати, но он был высоким, его лицо в лунном сиянии излучало почти пугающую свирепость. Финч редко, даже во время войны, сталкивался с такой концентрированной злобой. Мальчик тяжело дышал, его конечности подрагивали от адреналина, руки тряслись, когда он поднял лук со стрелой, натянув тетиву, чтобы сделать последний выстрел. – Ниче, скоро почуйствуешь, – продолжил подросток. – Папа вымазал стрелы хренью из докторского дома. Грит, от них разум шутки шутит, тело немеет, весь становишься не страшнее сонного опоссума. Мы даже пробовали на Люке, он с тех пор сам и пальца не поднимет.