— Это так, жрец. Но позапрошлой зимой мамонты гибли тысячами, прошлой — меньше, но все равно много. При этом, наверное, в степи есть много племен, которые как били мамонтов, так и продолжают бить. Кто сохранит их, если в их божественность верят лишь лоурины?
— Лоурины.
— Это — наша миссия теперь, наше служение?
— Служение.
— Что ж, неразграбленный мир… достойная цель!
Семен замолчал, пытаясь представить такую утопию: «А собственно, почему ЭТО — утопия? Неужели существует лишь один путь развития человечества — через техническую цивилизацию? Смотря какая у этого развития цель… Совсем не факт, что путь, по которому движется мое родное человечество, не ведет в тупик. Есть ли другой? Сможет ли „неразграбленный“, „нетехнический“ мир прокормить стремительно растущее народонаселение? А почему оно должно стремительно расти? С тех пор как человек перестал быть охотником-собирателем, его численность мало зависит от природных ресурсов. Первые древние земледельцы хронически недоедали и постоянно болели, но при этом их становилось все больше и больше. Да и в моем цивилизованном мире существует странная закономерность: бурно размножаются те популяции Homo sapiens, которые хуже живут. Археологи давно заметили, что охотники верхнего палеолита были сильны и здоровы, но никакого демографического взрыва у них не отмечалось на протяжении многих тысяч лет. Зато у земледельцев раннего неолита… Выдвинута даже гипотеза, что в условиях примитивного сельского хозяйства женщины чаще беременели. Что тут причина, а что следствие?
Дикие животные в африканской саванне в шесть раз продуктивнее, чем домашний скот, который к тому же опустынивает свои пастбища. И тем не менее скотоводы ширят и ширят свои земли. То есть они делают это не потому, что иначе им жрать будет нечего, а потому, что они — скотоводы. Точно так же обстоит дело и с земледельцами. Интересно, сколько народу при правильной эксплуатации смогло бы прокормить без ущерба для себя стадо диких бизонов в 60 миллионов голов? Ведь белые поселенцы Америки и индейцы их не съели с голодухи. Первые выбивали их, чтоб освободить землю под пашни и пастбища, а вторые, обзаведясь лошадьми и ружьями, им помогали, не ведая, что творят. Здесь же… Что ж, к тому времени, когда в степях добьют последнего мамонта, земледелие на юге станет реальным фактом. Центр жизни переместится туда, и на тысячи лет человечество погрязнет в „труде“ со всеми вытекающими последствиями. Все пойдет по плану. И план этот мне не нравится».
— Старик, ради прежнего Служения пять племен отказались от вражды друг с другом, прекратили войны. Но этих племен уже нет, а я чувствую угрозу. Чувствую, что будет война.
— Будет война.
— У нас мало воинов, мало оружия, но теперь у нас есть цель, ради которой стоит жить и бороться. Но… Но нужен кто-то, кто будет для людей главным авторитетом, будет объединять их и поддерживать — тот, за кем всегда последнее слово. Людей нужно заставлять или убеждать, а ты больше не можешь.
— Ты можешь.
— Кто?!
Семен поскреб в затылке, и его вдруг осенило:
— Послушай, Художник, я что, сам с собой разговариваю?!
— Конечно, — улыбнулся старик. — А с кем же еще?!
— Но… Но тогда в этом нет смысла.
— А что, есть смысл говорить лишь с тем, кто вне тебя?
— М-д-а-а…— протянул Семен. — Интересный подход к проблеме.
— К проблеме?
— Понимаешь, я встретился с последними, наверное, хьюггами. Наши старейшины и вождь требуют их уничтожения. А я считаю, что их надо оставить в живых и, даже, дать им оружие. Кто нас рассудит? Нужен верховный авторитет — такой, каким был ты!
— А самому-то тебе нужен судья? Ты же уверен, что прав!
— Уверен, конечно, но… Ты бы меня поддержал, правда?
— Смешной ты, Семхон, — улыбнулся старик. — Неужели не понимаешь: во мне все, кто рисовал в этой пещере раньше, а я теперь — в тебе.
— Погоди, погоди, дай сообразить… — растерялся Семен. — Это что же получается: теперь жрец — это я?!
— Разумеется. Разве не для этого ты пришел к нам из будущего?
— Но… Но я не могу! И… не хочу!
— Эх, Семхон, — качнул головой Художник. — Ты же видишь, что в Среднем мире больше нет никого, кому ты мог бы сказать: «Не могу и не хочу!» Те же, кто есть, могут лишь облегчить или увеличить твой груз, но избавить от него не сможет никто — только сам. Разве не так?
— Так…
— Откажись — перед самим собой. А если не откажешься, не говори, что это я взвалил на тебя такую ношу. Ты взял ее сам. Или не взял. Но — сам.
— Взял… Сам… — пробормотал Семен. «Прямо как на сплаве, когда русло впереди распадается на несколько одинаковых проток. А пресловутого камня с надписями нет и в помине: „Направо пойдешь… налево пойдешь…“ Тут думать и выбирать некогда, да и не из чего выбирать, потому что все одинаково плохо. Или хорошо. Наверное, так кончается детство — не физическое, конечно. Надо решаться».
— Да, я взял. Сам.
Маленький, сухонький, изувеченный когда-то неандертальцами, невероятно талантливый и мудрый последний жрец пещерного культа смотрел на Семена и улыбался. С. Н. Васильев не понимал: старик ли на него смотрит, или это он сам всматривается в самого себя. Кто сказал следующую фразу, он тоже не понял:
— Значит, ты будешь сражаться за этот мир. И проливать кровь — свою и чужую.
Тем не менее Семхон Длинная Лапа и Семен Васильев ответили:
— Буду.
— Значит, так, — начал свое выступление Семен, — нравится вам это или нет, но получается, что жрец теперь я.
— Все к тому и шло, — признал Кижуч. — Время Головастика еще не настало.
— И что же сказал Художник? — нетерпеливо заерзал на бревне Медведь. — Как изменилось наше Служение?
— Оно не изменилось, — торжественно заявил Семен. — Оно стало другим. Силы зла прорвались в Средний мир и нанесли удар. Он почти смертелен, но мир может оправиться, если мы поможем ему, поможем сохраниться таким, каким он был — миром Мамонта.
— Старый жрец указал, как это сделать? — задал конкретный вопрос вождь. — Что от нас требуется?
Семен замешкался, обдумывая ответ. Паузой воспользовался Кижуч:
— Не мог он этого указать! Это ведь уже не его дело, раз появился новый жрец — он и должен нам что-то указывать.
— Да, конечно, — признал Черный Бизон. — Мы слушаем тебя, Семхон!
— Нужно… Мы должны выжить сами и помочь выжить всем, кто оказался на краю гибели в результате катастрофы.
— Кому же это — «всем»? — с изрядной долей недоверия поинтересовался Медведь.
— В первую очередь хьюггам и мамонтам, — твердо сказал Семен.
Немая сцена длилась минуты три. Первым молчание нарушил вождь:
— Такова воля Художника?
Семен сообразил, что Бизон подсказывает ему самый легкий выход из положения, и мысленно усмехнулся: «Да, это так — проще всего прикрыться чужим авторитетом. Наверное, поверят. Но… Но этот путь, похоже, ведет в тупик. Нужно решаться».
— Нет. Такова МОЯ воля.
Еще несколько минут молчания. Потом заговорил Кижуч — мягко, почти проникновенно:
— Видишь ли, Семхон, вполне может быть, что с появлением нового жреца возникнет и новое Служение. Никто, кажется, никогда не утверждал обратного. Но дело в том, что ТАКОГО никогда раньше не было. А раз не было, признать и принять свершившееся могут лишь люди Высшего посвящения, а их среди нас больше нет.
— Да ерунда это! — вскипел Медведь. — Новое Служение или не новое, но хьюггов мы должны бить! Иначе нет нам ни оправдания, ни прощения! Как можно признать жрецом того, кто требует помогать нелюдям?! И предки, и потомки отвернутся от нас!
— Боюсь, что дело даже не в них, — покачал плешивой головой Кижуч. — Тут дело касается самого…
Все опять надолго замолчали. Время от времени старейшины выжидательно поглядывали на Бизона, вероятно, рассчитывая, что он примет какое-то решение. Наконец вождь тяжко вздохнул:
— Ну… В общем… Получается, что… Ни принять, ни отвергнуть мы не можем. А дело серьезное. Вообще-то, Семхон нас никогда не обманывал и не подводил.
— Ты еще скажи, что он никогда не ошибался! — как бы себе под нос, но достаточно громко, чтоб все слышали, пробурчал Медведь. — Он человек, а не ошибается только…
— Да! — воспрянул Бизон, словно получил подсказку. — Только Творец всего сущего не ошибается! Пусть Семхон поступает так, как считает нужным, — мы не будем ему препятствовать! И посмотрим, как… В общем, как пойдут наши дела — хуже или лучше?
Было заметно, что у обоих старейшин возникло желание немедленно возразить. Однако то ли это желание было не достаточно сильным, то ли не подобрались сразу нужные аргументы, только оба промолчали, что, надо полагать, означало согласие. Чуть позже Кижуч предложил:
— Давайте послушаем, что скажет нам тот, кто, вероятно, стал новым жрецом. Вдруг теперь на руках ходить придется?
— Говори, Семхон, — кивнул вождь.
— И скажу! — вскинул подбородок Семен. — Вы как хотите, а я свое Служение принял! И буду его исполнять так, как считаю нужным! В поселке я пробуду столько времени, сколько потребуется, чтобы выполнить из металла нужные мне вещи. Потом я уйду с упряжкой обратно к хьюггам — им я сейчас нужнее, чем вам. Если что случится — позовете, туда всего день хода. Четверо хьюггов, которые пришли со мной, останутся на все это время здесь. Они будут заготавливать дрова на Кривой протоке и Длинном острове — их нужно много для «магии металла», а поблизости от поселка почти все уже вырубили.
— Да, с дровами у нас стало туго, — флегматично признал Кижуч и вдруг, как бы мельком, поинтересовался: — Ветку-то с собой возьмешь?
«Как говорится, не в бровь, а в глаз!» — мысленно усмехнулся Семен и твердо ответил:
— Нет, конечно. Женщина должна находиться ДОМА.
— Ну-ну, — понял намек старейшина.
Глава 8. Неандертальцы
По прикидкам Семена, поездка в поселок лоуринов заняла дней 15—20 — что особенного могло случиться за это время? Тем не менее, когда волки вынесли нарту из-за поворота русла, ему показалось, что он ошибся и попал не туда — весь берег истоптан, деревья повалены, дымятся костры, виднеются верхушки жилищ. На всякий случай приближаться к этому поселению Семен не стал. Он остановил упряжку на льду в сотне метров и стал ждать, пытаясь пересчитать копошащихся на берегу людей. Волков, нарту и человека на ней, конечно, сразу же заметили, но вызвало это скорее испуг, чем радость, — молодняк и женщины начали прятаться или разбегаться. Наконец комитет по встрече был сформирован, и на лед ступили трое неандертальцев.