Я попытался написать традиционное прощальное слово, но получилось как в плохом телефильме. Поэтому я написал тебе письмо, и сейчас, стоя перед тобой, читаю его. Но оно написано и для публики, потому я попробую начать весело. Надеюсь, что весело: это для меня, и это для тебя.
Однажды, уже где-то ближе к концу сериала, — наверное, в четвертом или пятом сезоне — мы снимали сцену со Стивом Ван Зандтом, там Тони узнает о чьей-то смерти, и ему от этого неприятно. В сценарии говорилось: «Тони открывает дверцу холодильника, закрывает ее и начинает говорить». Заработала камера, ты открываешь дверцу холодильника и, закрывая, хлопаешь ее очень сильно, так сильно, что она снова распахивается. Ты снова закрываешь ее, а она опять открывается. Ты продолжаешь хлопать ею, и хлопать, и хлопать, и хлопать, и сердишься на холодильник.
Для меня смешной была и реакция Стива Ван Зандта. Я помню это. Камера снимает, и нам приходится играть всю сцену с открытой дверцей холодильника. Помню, как Ван Зандт стоит и, приоткрыв рот, пытается сообразить: «Ну а что мне делать? Во-первых, как Сильвио, ведь он мой холодильник только что сломал. Во-вторых, как актеру, потому что мы играем сцену с открытой дверкой холодильника; люди так обычно не поступают». И я помню, как он тоже подошел к холодильнику и попытался прикрыть дверь и зафиксировать ее, но у него не получилось. В конечном итоге нам пришлось остановить съемку, затем зафиксировать дверку, но это не помогло, потому что скотч на холодильнике был виден, и эта проблема у нас целый день была.
Я помню, как ты сказал: «Ах, эта роль, эта роль, все, что происходит здесь, и все, что мне приходится делать, это так плохо».
А помнишь, что я ответил тебе: «Я просил тебя ломать холодильник? Разве в сценарии написано: „Тони ломает холодильник? Там сказано, что Тони сердито захлопывает дверку“. Вот что там сказано. Это ты сломал холодильник».
А еще мне в голову пришел один случай с тобой — в самом начале, может, в пилоте, не помню. Съемки шли во время очень жаркого и влажного лета в Нью-Джерси. Смотрю — ты сидишь на алюминиевом пляжном стуле, закатав брюки до колен, в черных носках и в черных туфлях. Вытираешь голову платком.
Помню, я смотрю и думаю: «Ну, вид не очень». Но я был полон любви и знал, что нахожусь на своем месте. Я сказал: «Вау, я не видел такого с тех пор, как мой отец так делал, мои итальянские дяди так делали, и мой итальянский дед так делал». И они работали под тем же жарким солнцем Нью-Джерси. Они были каменщиками, и твой отец работал с бетоном. Я не знаю, почему итальянцы связаны с цементом. И я так гордился нашим наследием — я наполнялся гордостью за наше наследие, видя, как ты играешь.
Сказав раньше, что ты был моим братом, я имел в виду, что итальянский американец, итальянский рабочий, строитель, человек из Джерси, какими бы они ни были, составляют один социальный класс. Я, правда, думаю так, хотя я старше тебя, и я всегда чувствовал, что мы братья. И это ощущение возникло в тот день. Я был полон любви ко всему, что мы делали, и к тому, что мы начинали.
Я также ощущал тебя своим братом и потому, что у нас были разные вкусы, но мы ценили одни и те же важные вещи: семью, работу, людей со всеми их несовершенствами, еду, алкоголь, разговоры, ярость и желание нарушать устоявшиеся правила. Мы развлекали друг друга.
Фотография моих дядей и отца напомнила мне о том, что однажды произошло у нас. Потому что они были такими же парнями — твой отец и эти люди из Италии. Ты переживал кризис — веры в себя и актерскую игру, во многое другое, — и был очень расстроен. Я пришел на встречу с тобой на берег реки Гудзон. И ты мне вот что сказал: «Знаешь, кем я хочу быть? Я хочу просто быть мужчиной. Вот и все. Я хочу быть мужчиной». Сейчас это звучит так странно, потому что ты и есть мужчина. Ты мужчина, каким бы многие, включая меня, хотели бы быть.
Парадокс в том, что, видя в тебе мужчину, я всегда чувствовал, что ты мальчишка. Мальчишка примерно возраста Майкла. Потому что в тебе очень много было мальчишеского. Примерно от того возраста, когда человечество и жизнь на планете только начинались и, отраженные в сериале, они раскрылись во всей их прекрасной и ужасной красоте. Я видел в тебе мальчишку — печального мальчишку, смеющегося и смущенного, любящего и веселого. И все это было в твоих глазах.
Я думаю, что поэтому ты и был великим актером — потому что внутри тебя жил мальчишка. И он иногда реагировал по-детски. Конечно, ты был умным человеком, но с детской реакцией, ты часто откликался на все по-детски. Как дошкольник, как человек, не сдерживаемый манерами, как тот, кто реагирует не разумом, а чувствами. Это были простые эмоции — честные и непосредственные. Я думаю, твой талант в том, что ты можешь вобрать в себя безмерность человечества и вселенной и осветить нас ярким светом. Я верю, что только чистая душа, такая, как у ребенка, способна на это. Ты был таким.
А сейчас поговорим о третьем в нашей компании — третьем между нами. Люди всегда удивляются: «Тони Сопрано. Почему мы так сильно полюбили его, ведь он был мерзавец?» По моей теории, они видели в нем мальчишку. Они понимали этого ребенка и любили его, они чувствовали его любовь и обиды. Ты привнес в него это. Ты был хорошим мальчишкой. Твоя работа с организацией ветеранов Wounded Warriors — лишь один пример этого. Я хочу кое-что рассказать, потому что знаю: ты хочешь, чтобы я сказал об этом публично. Не нужно забывать и об усилиях Тони Сирико, который участвовал в этом вместе с тобой. Он все время был рядом с тобой на этом пути, но ты мне рассказал об этом недавно: «Он больше Тони, чем я». И, зная тебя, я знаю, что ты хотел бы, чтобы я сказал о нем, иначе ты не будешь доволен. Вот я это сделал.
Итак, люди говорят, что Тони Сопрано не изменился. Он лишь стал мрачнее. Я не знаю, как они могут так неверно понимать это. Он пытался, пытался и пытался. И ты пытался, и пытался больше, чем большинство из нас, усерднее, чем большинство из нас, а иногда ты слишком усердно пытался это сделать. Холодильник тому пример. Иногда твои усилия стоили тебе слишком дорого, но ты пытался. И я думаю о том, как мил ты был с незнакомыми людьми на улицах, с фанатами, с фотографами. Ты был терпеливым, любящим и участливым, и, в конце концов, ты просто сделал слишком много и надорвался.
Конечно, все прочитают о том, что ты надорвался.
Меня попросили рассказать о работе, и я расскажу о сериале, который мы снимали, и как мы его снимали. Ты знаешь, и все знают, что эпизод всегда заканчивался песней. Мне это очень нравилось, и авторы, чьи композиции мы брали, были настоящими гениями: Брюс, и Мик, и Кейт, и Хаулин Вулф — весь букет. Итак, если мы делаем эпизод, то он должен закончиться песней. Песней, насколько я помню, Джоан Осборн «(Что если Бог) Один из нас?» ((What If God Was) One Of Us?). А сцена (мы ее не сделали, и вы о ней даже не слышали), как Тони заблудился в Медоулендз. У него не было машины, бумажника, ключей от машины. Не помню, как он туда попал, — видимо, из-за каких-то неприятностей, но в его кармане не было ничего, кроме какой-то мелочи. И его ребят с ним не было. Так босс мафии Тони Сопрано, будто обычный рабочий, встает в очередь на автобус. Мы планировали, что, когда он начнет садиться в автобус, зазвучит песня. Слова набегают, и даже не нужна Джоан Осборн, чтобы петь их:
Если бы у Бога было лицо,
каким бы оно было?
И захотел бы ты увидеть его,
если для этого тебе нужна вера?
Да-да, Бог всемогущ.
Да-да, Бог добр.
Да, да, да.
Итак, Тони забирается в автобус и садится, а автобус отъезжает, оставляя за собой большое облако выхлопного дыма. И затем идут главные слова песни:
Что, если Бог — один из нас?
Просто разгильдяй, каких немало?
Просто незнакомец в автобусе,
Пытающийся добраться домой?
И над всем этим твое лицо, Джимми. Но потом (и в этом есть что-то странное) я понял, что должен продолжить эту сцену из-за событий прошлой недели. Я хочу, чтобы песня продолжалась, и звучали такие слова:
Просто пытающийся добраться домой,
Как священный катящийся камень,
Назад, на небеса, совершенно один.
Нет, он никому не звонит по телефону,
Разве что Папе Римскому в Рим.
Выражение благодарности
Благодарим Теренса Уинтера, Айлин Лэндресс, Мередит Такер, Тоуба Бекера и Диего Олдану за то, что помогли восстановить провалы как в памяти Дэвида Чейза, так и в нашей собственной. Благодарим многих прежних и нынешних руководителей изданий The Star-Ledger, HitFix, Uproxx, New York magazine/Vulture.com, RogerEbert.com и Rolling Stone за то, что помогли составить архивную часть книги и/или за ту свободу, которую они предоставили нам при написании большого объема нового материала. Благодарим Дэвида Чейза за терпение на долгих интервью и Дэнис Чейз за то, что присутствовала на большинстве наших марафонов по дороге памяти.
И самое главное — благодарим наши семьи за то понимание, которое они проявляли всякий раз, когда мы исчезали в кроличьей норе, или когда начинали говорить об Арти Букко во сне.