Казалось бы, Федеральное казначейство США не должно было делать бесплатных подарков Европе, ни тем более Китаю. Но Федеральному казначейству требовалось восстановить доверие к гособлигациям США — и следовательно, на какое-то время поднять доллар. При этом пришлось пренебречь и интересами собственно индустрии, и в итоге — притягательностью Трансатлантического и Транстихоокеанского партнерств. Это вынужденная игра. Это игра с заранее запланированными издержками. И это игра с результатом, за которым — по крайней мере, на нефтяном рынке — последует обратная тенденция, которую никакими executive orders будет не остановить. Больше того, само же Казначейство, исходя из интересов экспортеров, само же будет эту обратную тенденцию стимулировать.
Инструкции, данные Федеральным казначейством господину Глазеру относительно рубля, важны, но второстепенны и временны. Если мы признаем Китай сильнейшей державой, но не следует считать самих себя всеобщей и первостепенной мишенью (или даже просто проблемой). Другое дело, что Россия обладает теми возможностями, которых нет у Китая — в том числе, и может быть, даже прежде всего, в способности влиять на умы.
Русский язык в самом деле могуч, если им правильно воспользоваться, им владеют сотни миллионов людей в мире. Он не больше и не меньше, чем элемент и средство цивилизации; он даже не является сегодня нашей монополией (иначе прибалты не хлопотали бы над альтернативной вещательной сетью на русском языке). Но наша культура неразрывна с ядром нашей цивилизациями и с русскими интересами — о чем говорил Путин, когда вспомнил о Михаиле Юрьевиче Лермонтове. И уже хотя бы по этой причине оснований посыпать головы пеплом нет: куда больше таких оснований у «держателей скреп» англосаксонского мира. Не будем же мы сопоставлять соотношение США/Британское содружество с соотношением Россия/Украина! Альтернативному русскому ядру, если бы у него были шансы, потребовалась бы а)собственное внутреннее культурное и конфессиональное единство, построенное на безусловном убеждении не только в правоте, но и самостоятельности, б) власть над собственными экономическими интересами, без которой невозможна и власть над своим медиа-пространством, в) харизматическая и волевая личностная персонификация. Даже если шевелюру Порошенко приделать к очкам Яценюка, а все это вместе — к подбородку Дали Грибаускайте, никакой альтернативы из этого не выйдет. А если б и вышла, то персонифицировать было бы нечего, кроме заведомо колониальной вышиванки. (В государстве Микронезия из пяти населенных пунктов, считающихся городами, два называются Colonia — полезный для Киева пример соответствия самосознания реальности).
Поэтому та игра, которую играет Белый Дом, НАТО и Федеральное казначейство вместе взятые, — игра: а) вынужденная и б) напрашивающаяся на контригру. Напомним еще раз, что технологическая сделка США (Калифорнии) с Китаем — также вынужденная мера. И введение указом заведомо непопулярного иммиграционного закона — также вынужденная мера. Эта вынужденность американских действий, затратность, обилие издержек, в том числе беспрецедентных внутриполитических, — уже показатель того факта, что США не являются ни монополистом, ни единственным центром мирового влияния. После серии саммитов в ЮВА 2014 года об однополярном американском мире говорить уже просто нелепо — он остается лишь в фантазиях самоспасительных либеральных интеллектуалов и в обиходе профессиональных начетчиков, которым сегодня не верят не только в Ханое или Баку, но и в Кишиневе или Приштине.
Кто виноват? Путь к экономическому провалу с беспросветной задолженностью — общий результат действий американских элит с рокового момента отказа от индустриальной парадигмы. Зависимость шансов американских элитных групп от решения вопроса о власти в Афганистане — конечный итог ценностного и смыслвого предательства собственных идеалов, мальтузианская ловушка самопостроенной товарно-распределительной инфраструктуры самоуничтожения, ибо ни для чего иного наркотики не предназначены. Господство IT-индустрии над реальной экономикой — итог фиктивного способа самоутверждения обманом, который оборачивается против создателя, как только средства из государственных рук переходят в клановые, а из клановых рук — в руки структур-инструментов. Этот сектор был высшим и последним способом власти над миром. Его самодискредитация и растаскивание — высшая и последняя стадия разбазаривания потенциала сверхдержавы — результат того американского раскола, который Дэвид Роткопф прикрывает фиговым листком термина groupthink. Начиналось с groupthink, а заканчивается, выражаясь американским военным жаргоном, groupsnafu.
Итог 2014 года состоит в том, что Соединенные Штаты принуждаются к многополярности; Китай лидирует в этом принуждении, и подлинным героем года является, несомненно, Си Цзиньпин; Россия участвует в этом усилии, несет издержки, как любой пионер нового времени; пользуется конъюнктурой в своих интересах, иногда очень умело (на своем историческом опыте); учится ценить партнерства по их долгосрочному а не сиюминутному потенциалу (на опыте Китая); может сыграть более серьезную роль в этом принуждении, для чего, помимо новой модели внешней политики, ей все более требуется новая экономическая модель. Здесь необходимо разрешение внутреннего спора — как это происходило у нас, как это происходило в Китае и происходит сейчас в США. Хотелось бы в этом разрешении внутреннего спора обогнать американцев. В отличие от многих других вещей, это — реально.
20.12.2014
Два-Талибана-ДваТретья мировая война не будет нефтяной
Не стучите, и не стучимы будете
В 2015 году Foreign Policy включил в свой традиционный почетный список «мыслителей современности» не Алексея Навального, а Владимира Путина. Тем не менее освещение президентского послания Федеральному собранию в западной прессе навязчиво жонглировало двумя именами: Путин-Навальный, Путин-Навальный. По той причине, что бывший «мыслительный столп» подгадал к дню послания детальнейший, в украинском стиле, компромат на руководство российской Генпрокуратуры.
Естественно, что из России это жонглирование представляется беспомощной тупостью западного агитпропа, очередным признаком вырождения еще недавно грозной машины информационно-психологического оружия. Ведь у нас теперь не только узкопрофильные американисты, а провинциальные функционеры «Единой России» знают теперь и имя профессора Джина Шарпа, и чуть не наизусть учебник так называемых ненасильственных революций. И когда среди прижатых налогом дальнобойщиков обнаруживаются НПО-шники, накануне обучавшиеся в Штатах «организации гражданского общества», наша пропаганда говорит: маска, я тебя знаю. Благо успели, видимо, изучить и скрининг-доклад Беркмановского центра Гарварда за 2010 год, где чуть ли не первым из социальных «уязвимых сообществ» числились автомобилисты. Благо хлопотуны о гражданском обществе и искатели уязвимых групп на западные гранты теперь подлежат регистрации в качестве иностранных агентов. И в итоге менеджеры National Endowment for Democracy, Open Society Foundations и прочих «неравнодушных» опекунов вынуждены подсчитывать упущенную выгоду и искать другие страны-мишени (target nations) для применения своих талантов.
Более того, российское пропагандистское иновещание, распространившее свои мощности на пространстве от Латинской Америки до Индонезии, стало не только «коллективным агитатором», но и центром притяжения для массы молодых и активных репортеров и стрингеров, пылко отрицающих несправедливый американоцентричный миропорядок.
Доказательство тому — вошедший в обиход западного военного и политического истэблишмента термин «гибридной войны» — будто бы некоего нового оружия, изобретенного за кремлевскими зубцами. Когда успехи нашего виртуального оружия приумножаются неожиданным блеском физических войск, свидетельством боевой силы авиации и ракетостроения, не считаться с нашей страной, не посвящать ей ежедневные заголовки на первых страницах уже невозможно. При этом даже самые пристрастные западные авторы «путинологического» (в терминах Леона Арона) направления не могут отрицать, что «гибрид», а если быть точными — сплав отечественной физической и виртуальной мощи достигнут, в отличие от Китая и Турции, без ограждения общества информационными барьерами, без полицейских осад нелояльных медиакомпаний, без отключения Twitter и Facebook.
Весьма показательны были итоги дискуссии в US Army College под эгидой Центра стратегических и международных исследований (CSIS), совмещенные с имитационной игрой между армиями «красных» и «синих». Один из участников — военный эксперт Джозеф Джилберт — рассказывал, что задачей игры было исследование трех рисков. Первый, чисто военный, касался вероятности военного вторжения России в Прибалтику. Второй исследуемый риск состоял в возможности такого националистического (а вовсе не либерального) бунта в России, при котором доступ к стратегическому оружию мог бы достаться русским радикал-империалистам. Третий — гипотетическая ситуация «дворцового заговора» а-ля путч 1991 года. Все три вероятности были расценены как минимальные, т. е. было признано, что наша власть: а) всерьез, б) надолго, в) не поддается импульсам, ставящим второстепенное выше главного. Что касается имитационной игры, то в ней выиграли «красные», то есть воображаемые русские, по двум причинам: а) «красным» нужно выиграть, а не добиться равновесия, б) «красные» (внимание!) гораздо меньше, чем «синие», отягощены «условностями и обязательствами». И ведь что правда, то правда: российский Конституционный суд в одной ситуации может признать приоритет международного права над национальным, а в другой, когда принятой уступкой внешние стороны начинают злоупотреблять, — принять решение ровно противоположное. Почему? Потому что высшая судебная власть нашей страны не стала так называемой «группой влияния». Согласно Национальной стратегии публичной дипломатии и стратегических коммуникаций, принятой в США в канун выхода на сцену «технологий 2.0», правовое сообщество, пресса и экспертные круги страны-мишени являются приоритетными «группами влияния», через которые (а не только через НПО) можно непосредственно задействовать «уязвимые сообщества» или поставить в тупик власть — именно такую роль правовая элита Египта сыграла в 2011 году при отрешении Хосни Мубарака.