Священники Джордж Морли и Джон Ирлс оставались надежными союзниками Хайда на протяжении всей его карьеры. Морли критически относился к арминианскому курсу Лода. Однажды на вопрос «Что принадлежит арминианам?» он ответил: «Все богатые епископства и деканства в Англии». Эта фраза получила известность и вызвала неудовольствие архиепископа. Во время войны Морли служил Карлу I как духовник, а также участвовал в переговорах с парламентариями. После казни короля Морли покинул Англию, вернулся только вместе с Карлом II, который доверил ему вести службу во время своей коронации. В 1660 году он стал епископом Вустера, в 1662 году епископом Винчестера. Джон Ирл (или Ирлс) во времена Грейт Тью был духовником графа Пемброка. Как и Морли, он сделал блестящую церковную карьеру, став в 1641 году духовником принца Уэльского, епископом Вустерским в 1662 и епископом Солсберийским в 1663 году. Кларендон ценил Ирла не только как выдающегося проповедника, великолепного знатока древнегреческого, латыни и английского, но и человека, обладающего литературным даром. В 1628 году было издано его сочинение «Микрокосмография, или мир в статьях и характерах», выдержавшее только при жизни автора десять изданий. В нем Ирл иронично и ярко создал образы представителей разных социальных групп и профессий. По словам Кларендона, он обладал «великим благочестием и набожностью, был красноречивым и сильным проповедником и таким очаровательным и приятным собеседником, что не было человека, кто бы не хотел разделить общения с ним. Никто не был более небрежным в одежде и привычках и более благоразумен и совершенен в поведении и беседе» [10, 38].
В памяти Кларендона Джон Хейлс, профессор греческого языка в Оксфорде и Итоне, остался как выдающийся интеллектуал, книгочей, равного которому не было (за исключением разве что Фолкленда). Скромный в повседневной жизни и щедрый в помощи бедным, он собрал уникальную библиотеку и пользовался уважением архиепископа Лода, хотя не был его сторонником. Хейлс был критиком римской католической церкви, считая ее тиранической по причине непримиримости к другим ветвям христианства. Он часто говорил, что немедленно вышел бы из англиканской церкви, если бы она требовала осуждать других христиан. Поэт Сидней Годолфин, один из молодых членов кружка Грейт Тью, был миниатюрен. Фолкленд, сам маленького роста, шутил, что чувствует себя в его присутствии совершенным человеком. То, что Кларендон через много лет вспоминал эти дружеские шутки, показывает, сколь дорога была для него память о тех годах. Годолфин был склонен к меланхолии, предпочитая одиночество и отдых с книгой. Некоторые принимали это за лень. Будучи хрупким по телосложению, Сидней считал опасным даже маленький дождь, откладывал в таких случаях запланированную поездку или возвращался домой, ощутив на лице дуновение ветра. Несмотря на внешнюю слабость, Годолфин был человеком принципов. В Долгом парламенте он осмелился до конца оставаться на стороне Страффорда. Он, боявшийся непогоды, одним из первых вступил в королевское войско, когда началась гражданская война, делил все тяготы походов и проявлял исключительную храбрость. В 1643 году во время атаки на врага возле местечка Чагфорд в Девоншире он первым выдвинулся вперед и получил пулю из мушкета. Успев произнести «О, Боже, я ранен», замертво пал с коня — так Кларендон описал смерть своего товарища. (Говорят, что в коридорах гостиницы «Три короны» в Чагфорде появлялся призрак Годолфина в полном обмундировании).
Человеком другого рода был поэт Эдмунд Уоллер. Присущая его поэзии лиричность находилась в дисгармонии с его натурой. Он был богат и хотел стать богаче, считая выгодный брак одним из способов достижения этого. В Долгом парламенте он начинал как сторонник Пима, затем присоединился к группе Фолкленда-Хайда. В 1643 году он участвовал в заговоре против парламента, был арестован, но спас жизнь, откупившись и выдав своих товарищей («кого сам сбил с пути и спровоцировал»). Позднее он сочинял стихи и в честь Кромвеля, и в честь Карла II. В годы Реставрации он претендовал на пост ректора Итона, но Кларендон его не поддержал. В 1667 г. Уоллер был одним из гонителей канцлера в парламенте. Характеристика, данная им Кларендоном, полна иронии. Он стал поэтом в том возрасте, в котором большинство обычно оставляет это занятие. Его «вынянчили» в парламентах, в которых он сидел с детства. Когда парламент возобновил деятельность, он с достоинством выступал, выдвигая аргументы, к которым толкал его характер и меланхолическая комплекция. После революции благодаря «редкому дару» его принимали в тех компаниях, где его характер вызывал отвращение; и его терпели там, где ненавидели [10, 48–49].
Об этих товарищах молодости вспоминал Кларендон. По некоторым подсчетам было 23 человека, являвшихся завсегдатаями Грейт Тью, из них 12 — это священнослужители, восемь — «люди пера», трое — политики и юристы (к этой категории относится и Хайд). Кроме них, примерно 15 человек были тесно связаны с кружком, составляя, в основном, круг лондонских знакомцев. Среди них Томас Гоббс, автор «Левиафана», ставший интеллектуальным противником Хайда. Существует предположение, что Гоббс посещал Грейт Тью в 1634 году. C кем Хайд точно встречался в Грей Тью и одно время дружил, хотя и не упомянул в автобиографии, это священник и теолог Хью Кресси, преподававший в одном из оксфордских колледжей. В 1646 году после посещения Рима он перешел в католицизм, более того, стал монахом-бенедектинцем, обличавшим англиканство. Промолчать о нем было лучшим решением. Впрочем, с критикой одного из его сочинений Кларендон выступит в годы второй эмиграции.
Счастье интеллектуального общения, которое Хайд ощущал в Грейт Тью, дополнилось личным покоем, которое он обрел во втором браке. В июле 1634 года он обвенчался с Френсис, дочерью сэра Томаса Эйлсбери, судьи, хорошо знавшего будущего зятя. Эйлсбери был близок ко двору, ему принадлежал дом на краю Виндзорского парка, что само по себе было свидетельством монаршего расположения. Во второй половине 1630-х гг., перед самыми неурядицами, его прочили в члены Тайного совета. Некоторые современники и биографы Хайда видели в этом браке деловой расчет. На первый взгляд, автобиография подтверждает это мнение. В ней автор скуп на слова о жене. Долгая счастливая семейная жизнь нашла отражение в нескольких строчках: «С ней у него было много детей обоих полов; с ней он жил очень комфортно в самые некомфортные времена». Он упоминал, что прожил с ней 35 или 36 лет, тогда как Френсис умерла после 33 лет брака. Оллард отмечал: если бы не сохранилось писем Хайда, написанных жене в эмиграции, в 1650–1651 гг., мнение о тусклой семейной жизни могло казаться незыблемым. Но письма сохранились: «От каждого твоего письма мое сердце оживает, и несколько дней я чувствую облегчение». «Как назвать это, если не языком любви?», — заметил Оллард [74, 46]. На венчании родители Эдварда не присутствовали, но молодые почти сразу направились в Уилтшир. Они посетили Пертон и Солсбери, застав отца Хайда еще живым. 29 сентября того же года он неожиданно скончался. Хотя Генри Хайд умер в почтенном возрасте почти 70 лет, его смерть была для сына ударом: «Не только лучший отец, но лучший друг и напарник, который у него был или мог быть» [10, 16]. Вступив во владение Пертоном, Хайд, жизнь и карьера которого была связана со столицей, нашел для имения подходящего управляющего.
Непосредственным следствием заключенного брака стало знакомство с Лодом. Поводом для встречи было дело группы купцов, недовольных монополией одного владельца причала. Полагая, что тот дал взятку, они наняли Хайда для составления жалобы. История дошла до Лода, который входил в состав Казначейства, и он попросил Эйлсбери прислать в его резиденцию Ламберт зятя, чтобы разобраться. Несмотря на возрастные и социальные различия, религиозные и политические взгляды, между Лодом и Хайдом возникло взаимопонимание. Архиепископ любезно встретил гостя во время утренней прогулки в саду. Зная, что тот только вернулся из поместья, поинтересовался, что нового в деревне, довольны ли люди. Хайд ответил откровенно: о Лоде в Уилтшире говорят без должного почтения, причина в том, что два уважаемых в графстве джентльмена, обратившиеся в его совет, натолкнулись на грубость как со стороны его людей, так и его самого. Лод не обиделся, а разъяснил, что был неверно понят, и говорил с Хайдом мягко и тактично. Впоследствии Лод не раз принимал Хайда дружелюбно, прислушиваясь к его мнению. Из общения с архиепископом Кларендон сделал тот же вывод, что и по Бекингему: присутствие друга, который готов смело и откровенно обсудить важные вопросы, могло предотвратить или исправить многие ошибки. Намекая на невысокое происхождение Лода (тот был сыном простого торговца тканями), Хайд писал: «Несчастье таких людей в том, что у них не было друзей более высокого положения, чем они сами; после быстрого и, как правило, неожиданного, восхождения снизу-вверх у них появляются не друзья, а слуги, желающие иметь что-то для себя» [10, 115]. По этим словам можно судить о социальных воззрениях Хайда, полагавшего: благородное происхождение и достойное воспитание являются основой честного и высоко морального поведения.
Отношение Хайда к Лоду было двойственным. Он писал об архиепископе как о человеке образованном, благочестивом и добродетельном, но с недостатками, присущими многим. Разумеется, Кларендон считал абсурдными обвинения, выдвинутые против него Долгим парламентом, которые привели к казни в начале 1645 года. Прежде всего, это касалось главного обвинения в склонности к католичеству: «Никто не был более значительным и способным врагом папизма; никто не был более преданным и непоколебимым сыном англиканской церкви». Лод выдвинулся благодаря протекции Бекингема, заняв епископские должности. Влиятельному герцогу могли импонировать религиозные взгляды Лода, известного критикой кальвинистских идей и распространяющегося в стране пуританизма. Яков I относился к Лоду с недоверием, считая, что тот может спровоцировать церковный конфликт. Однако Карл I ему полностью доверял, и в 1632 году после смерти архиепископа Эббота излишне поспешно (по мнению Кларендона) доверил высший пост в англиканской церкви. Ошибкой Лода была «излишняя нетерпимость» к тем, кто, сохраняя верность церкви Англии, испытывал интерес к некоторым доктринам кальвинизма. Среди них были «люди чести и высоких качеств», близкие ко двору и представлявшие страну; их вызывали на Высокую комиссию, подвергали наказаниям и унижению, на них налагали в высшей мере сомнительные штрафы. Стыд, который они испытали, невозможно забыть; эти люди ждали реванша. Лод возбудил ненависть у ряда близких ко двору лиц, чей материальный интерес состоял в огораживаниях, которым он пытался противодействовать. Участие в делах Каз