33–38]. С точкой зрения Кларендона согласны многие историки: ирландское восстание явилось печальной предпосылкой гражданской войны в Англии. Если бы не безумие, им порожденное («паранойя — это кислород революций», — заметил Шама), английское общество, не столь разделенное противоречиями, как ирландское, имело шанс избежать гражданской войны. Кроме того, мятеж в Ирландии требовал создания армии для его подавления, это породило опасения, что король использует ее против парламента.
После возвращения парламента с каникул в нем возникла группировка конституционных роялистов, которая начала склоняться к сотрудничеству с королем. Хайд занял в ней видное место, став, ее теоретиком благодаря «юридическому складу ума, твердой уверенности в правильности своего мнения и чутью к государственным делам» [52, 199]. К ней принадлежал его патрон и друг Фолкленд. Две инициативы парламента окончательно определи их разрыв с группировкой Пима: билль об исключении из палаты лордов епископов и «Великая ремонстрация». Ограничение прав епископов произошло еще во время процесса Страффода. Теперь в палату лордов из общин поступил билль, исключавший епископов из состава парламента. Хайд, строгий приверженец англиканского вероучения, считал такую меру «диаметрально противоположной природе, разуму и здравому смыслу». Он возражал юристам, пытавшимся ее обосновать: «Любому сведущему в этой науке и непредубежденному человеку, знающему конструкцию и конституцию королевства, известно, что епископы также представляют духовенство, как палата общин народ. Следовательно, лишить их голоса — это насилие, устранение устоев, это ведет не просто к потрясению (после потрясения возможно восстановление), а к уничтожению фундамента, что делает все здание непригодным для проживания. Юристу известно: духовная и светская власть скованы и сплетены и, по правде, настолько объединены друг с другом, что, как Гиппократовы близнецы, могут смеяться и плакать только вместе» [7, I, 406–407]. Удар, нанесенный по епископам, будет разрушительным для духовных функций церкви, следовательно, профессора юриспруденции точат оружие, которое ранит их самих.
Комитет по подготовке Ремонстрации с изложением жалоб на политику короля был создан сразу после начала деятельности Долгого парламента, но на протяжении многих месяцев бездействовал. Когда парламент возобновил деятельность после перерыва, член комитета Строуд представил палате текст документа. Великую ремонстрацию обычно делят на три части: в первой излагались все обиды и жалобы, относившиеся не только ко времени правления после роспуска парламента в 1629 году, но и к роспускам Карлом предыдущих парламентов, его внешней политике. Во второй части речь шла об успешной политике самого Долгого парламента, о тех «благотворных» законах, которые он провел за год своего существования. В третьей выдвигались требования зависимого от парламента правительства, проведения меркантилистской политики в торговле и уничтожения епископата, то есть фактически утверждения пресвитерианских догматов веры. По словам Хайда, Ремонстрация «создавала лживое представление о беззаконии, творившемся с первых часов восшествия короля на трон»; из ее резких суждений вытекало порицание самого короля, королевы и совета. Инициаторы Ремонстрации убеждали коммонеров в том, что она необходима для сохранения уже принятых законов и намекали на опасности, проистекавшие из ирландского восстания. Они не ожидали серьезных возражений и даже намеревались отвести на обсуждение всего полдня, занявшись с утра другими вопросами. Однако вследствие протестов дебаты перенесли на следующий день. Хайд рассказывал: Оливер Кромвель, «который в те времена был малозаметен», спросил лорда Фолкленда, для чего ему хочется отложить дело, ведь все можно было быстро закончить в тот же день. На это он получил ответ: времени не хватит, поскольку будут дебаты. «Весьма слабые», — заметил Кромвель. Он быстро понял, что ошибался, заметил Хайд, потому что 22 ноября они продолжались с девяти утра до двух ночи следующих суток при свечах — ни одна сторона не хотела откладывать решение. После яростных споров ремонстрация была утверждена с перевесом всего в одиннадцать голосов. Причем было сделано все, чтобы обеспечить этот перевес: в палату привезли «старых и немощных» членов, известных поддержкой оппозиции. Даже более бурными стали споры по поводу публикации документа. Умеренные конституционалисты, в том числе Хайд, резко выступали против, настаивая: ремонстрацию надо сначала передать в палату лордов. Они не ошиблись в понимании сути вопроса: радикальная оппозиция готовила и утверждала текст не для того, чтобы представить его как петицию к королю, а для того, чтобы оповестить о своих требованиях широкую публику. Как писал историк Марк Беннет, «несмотря на позднейшие обвинения со стороны Хайда в уловках, большинство за публикацию было куда значительнее, чем за принятие — 135 против 83-х» [27, 103]. Когда вопрос был решен, и палата расходилась, Фолкленд спросил Кромвеля, состоялись ли дебаты. Тот ответил, что в «другой раз будет сдержанней в словах, и прошептал на ухо, немного торжественно: „Если бы ремонстрация была отвергнута, он на следующее утро продал бы все, чтобы никогда больше не видеть Англии. То же самое сделали бы и многие другие честные люди“. Хайд не удержался от восклицания: „Как рядом было в тот момент несчастное королевство к своему спасению!“» [7, I, 420].
Хайд подчеркивал собственную роль в борьбе против «Великой ремонстрации». На следующий день после принятия документа Хунта обсуждала, как остановить противодействие ей в палате, задумавшись над наказанием тех, кто «не разделяет общего настроения». В первую очередь, подразумевался Хайд, которого «они возненавидели больше других, приписывая беспокойство, которое испытали, его активности». Он первым потребовал слова, чтобы протестовать, после чего и проявилось общее возмущение [7, I, 421]. Хайд считал, что только поддержка друзей депутатов от северных графств, благодарных ему за ту роль, которую он сыграл в уничтожении совета по делам Севера, не дала вождям палаты возможности наказать его; равно как твердость, проявленная им в выступлении, несмотря на крики и требования изгнать его из палаты. Хайд, намекая, видимо, на возраст Пима, говорил: «Я недостаточно стар, чтобы знать все обычаи этой палаты», но в палате пэров существует полная свобода для любого члена не соглашаться с ее суждением. Не понятно, по какой причине коммонер не может обладать той же свободой. Он оправдывался тем, что считал опубликование Великой ремонстрации незаконным. Уильям Строуд призвал изгнать его из палаты, но Джон Хотем (принадлежавший к сторонникам Пима), «горячо» выступил против этой меры. Дело тогда закончилось арестом депутата Джеффри Палмера, первым заявившего протест по поводу Ремонстрации. Он провел в Тауэре несколько дней.
Между тем Карл I возвратился в Лондон и был чрезвычайно торжественно встречен делегацией Сити, что было организовано Лордом-мэром Ричардом Гурни, «человеком смелым и мудрым». Королю по древней традиции были вручены ключи от города, в его честь состоялся торжественный обед, на котором присутствовали члены королевской семьи, придворные и лорды. Карла торжественно сопроводили в Уайтхол, на следующий день он перебрался в Хэмптон Корт. Это было политической демонстрацией той части Сити, которая была обеспокоена политической ситуацией и ростом народного недовольства. Пим осознал, что позиции его сторонников в Сити не так сильны, как казалось. Обращение Карла о приостановке публикации до тех пор, пока на петицию не будет дан ответ, было проигнорировано. Ответ монарха на «Великую ремонстрацию» был подготовлен Хайдом, который немало поднаторел в критике этого документа. Шама пишет: «Замешательство Пима (от итогов голосования по ремонстрации — А. С.) предоставило возможность умеренной группе, в которой Эдвард Хайд был наиболее выдающимся талантом, сплотить реформистскую, но не пресвитерианскую, партию, вокруг, как он верил, умеренного и благоразумного короля. Соответственно, Хайд составил ответ на ремонстрацию в том тоне, которого будет придерживаться роялистская пропаганда на протяжении гражданской войны, а именно, что король, а не меньшинство пуританских фанатиков, в действительности выражает заботу о нации, являясь истинным реформатором. Те, кто, как Хайд, хотели видеть короля в одеянии противника учения Лода и абсолютизма, приняли близко к сердцу теплый прием, который получил Карл, казавшийся им скорее обманутым, чем виновным, после возвращения из Шотландии в Лондон. Незначительное большинство при голосовании за ремонстрацию внушило Хайду оптимизм, что „поток воинственности можно отбросить назад“» [91, 121]. Как писал один историк, «идеализированный Карл, каким его представляли Хайд и другие апологеты, был совсем иным созданием, чем тот непоследовательный оппортунист, с которым имели дело парламентарии» [110, 222].
Возможно, у Хайда возникло впечатление, что фракция Пима — это изолированная группа, которую можно побороть конституционным парламентским путем. Он писал о себе и своих союзниках: «На самом деле именно они проявляли рвение к сохранению закона, религии и действительных интересов нации; они страстно хотели уберечь достоинство монарха от любых оскорблений, королевскую власть от вреда. Та партия в обеих палатах, которую называли королевской, состояла из людей, чужих при дворе, не имевших там никаких обязательств, людей состоятельных, с лучшей репутацией в некоторых графствах, где они были известны рвением в сохранении своих справедливых прав и противостоянием незаконному и чрезмерному обложению». Противники не давали им слова, вынуждали покинуть страну, допрашивали у решетки палаты, заключали в Тауэр. Этим вправду удалось посеять страх, кто-то теперь предпочитал молчать, а не выражать свою озабоченность [7, I, 442–443].
В декабре появились новые поводы для парламентских схваток. После решения палаты иметь собственную охрану, против