чего король возражал, пообещав выделить ее при необходимости, встал вопрос о милиции. Хайд протестовал против билля о милиции, заявив: желание подчинить ее — это покушение на право короля объявлять войну и заключать мир. По его утверждению, палата сначала приняла его аргументацию, но выступил Сен Джон, входивший тогда в качестве генерального солиситора (одного из главных юристов короны) в Тайный королевский совет. Он утверждал, что эта мера не ущемляет королевских прерогатив. Общины осуществляли, как выражался Хайд, нападки на палату лордов, в частности, стараясь довести до конца изгнание из нее епископов. По словам Кларендона, это воодушевило «раскольников» в городе и пригородах собраться по звуку колокола в Саутварке, где располагались арсеналы оружия. Во время беспорядков пострадал констебль, едва не лишившийся жизни. В рождественские праздники парламент не заседал только два дня, а 27 декабря, когда возобновились заседания, толпа собралась возле Вестминстера, скандируя «Нет епископам, нет лордам-папистам». Люди кричали, что многие пэры — «злодеи с гнилыми сердцами», а коммонеры, противостоявшие Пиму — предатели. Имелся в виду сам Хайд, Фолкленд и Колпепер, «а также другие, вызывавшие [в палате] беспокойство». Автор считал, что в тот день клика прибегла «к последнему средству» и подстрекала «подмастерьев и низы» [7, I, 463–464]. Во время беспорядков криками не обошлось — целью толпы было не допустить в парламент епископов, едва отбили архиепископа Йоркского Уильямса. Впрочем, Хайд полагал, что нелюбимый им Уильямс дал повод для недовольства своим поведением в парламенте. 29 декабря двенадцать епископов составили петицию королю, заявив, что без их участия заседания палаты являются пустым делом. Появление петиции вызвало раздражение в палате лордов, которая только накануне отвергла резолюцию, что действия толпы нарушают свободы парламента. Петицией воспользовался Пим, который немедленно провел решение об аресте двенадцати подписантов, а лорды сразу его утвердили. Это сблизило палаты, но фактически вело к упадку значения палаты лордов, продолжившегося до времен Реставрации. По мнению Хайда, абсурдность обвинений в измене, предъявленных двенадцати епископам, была столь очевидна здравомыслящим людям, что Карлу следовало ждать и не предпринимать поспешных действий. Однако сказался «беспечный и неспокойный» характер Джорджа Дигби, побудившего короля отступить от собственного решения. Хайд подразумевал последовавшую через несколько дней безрассудную попытку арестовать лидеров оппозиции. Он приписывал этот эпизод влиянию Дигби и считал ошибкой короля [7, I, 477].
Поводом для дальнейшего обострения ситуации стала замена коменданта Тауэра, вызвавшая всплеск слухов и эмоций. На место осторожного Балфура, считавшегося близким к парламенту, Карл назначил сэра Томаса Лунсфорда, «человека хотя и древнего рода, но грубого и необразованного, окруженного отрядом развязных солдат», готового на любые жестокости. Несколькими годами ранее Лунсфорд убил соседа по поместью и скрылся, воевал некоторое время на континенте. Парламентская пропаганда изображала его садистом, способным на любые жестокости и даже каннибалом. Хайд оправдывал короля тем, что он, для кого Лунсфорд был чужаком, произвел это назначение по совету лорда Дигби, который тоже плохо знал этого человека. Назначение Лунсфорда вызвало такое возмущение в Сити, что через несколько дней король изменил приказ, объявив комендантом сэра Джона Байрона. История с назначением коменданта Тауэра способствовала нагнетанию и без того взрывоопасной атмосферы. Именно в эти дни противоборства, вылившегося на улицы, появились знаменитые клички: «кавалеры» и «круглоголовые». Кавалеры ассоциировались сначала с бахвалившимися и разгонявшими толпу у Уайтхола солдатами Лунсфорда, круглоголовые — с пуританскими агитаторами из Сити, которые в отличие от людей знатных, носивших длинные волосы, принадлежали к средним и низшим слоям и стриглись в кружок.
В дни после Рождества и Карл, и Пим раздували один против другого обвинения в заговоре. 30 декабря Пим приказал запереть двери и театрально сообщил палате, что раскрыт заговор, цель которого уничтожить членов палаты. Карл требовал усилить охрану дворца, и к этому были известные основания: в ночь на 1 января порядка двухсот демонстрантов с мечами и дубинами задевали охранников и ранили нескольких из них. Тогда, по мнению Хайда, ситуация накалилась до такой степени, что те, кто считал себя верными подданными, должны были прекратить дебаты с королем, прямо встать на его сторону. В эти дни его политические союзники согласились войти в Тайный королевский совет. Сэр Джон Колпепер, депутат от Кента, стал канцлером Казначейства, а Фолкленд — государственным секретарем (этот пост был вакантным после отставки Вейна-старшего). Они оба пользовались в парламенте авторитетом: о влиянии Фолкленда речь уже шла, силу Колпепера как оратора Хайд видел в том, что он умел, выступая обычно в конце обсуждения, четко обобщать высказанные мнения и формулировать выводы. Фолкленд не был уверен в том, что должен принять предложение Карла, но Хайд убедил его согласиться. Авторитет «тройки», к которой относился и автор «Истории мятежа», основывался на том, что она не была «партией двора». Хайд подчеркивал не только свою приверженность правильному конституционному устройству, но и независимость от придворных фракций. Тогда же на сторону короля окончательно перешел и лорд Дигби, известный смелым протестом против осуждения Страффорда. Хайд в своем труде не раз обращался к характеру этого человека, имея к нему особый интерес: авантюристичный Дигби был его антиподом, что одновременно привлекало и отталкивало. По оценке Кларендона, от природы и благодаря воспитанию Дигби обладал «исключительными чертами». Изящный, прекрасной наружности, он был настолько хорошо образован в разных вещах, что мог легко и толково участвовать в беседах на любые темы. В то же время он был человеком легкомысленным, считавшим «сложные вещи простыми», неспособным предвидеть последствия, к которым могли привести его советы. Он слишком полагался на собственную фантазию и руководствовался амбициями и желанием славы. [7, I, 461–463]. Должность генерального солиситора, которую прежде занимал Сен Джон, была предложена Хайду, но он отказался, убедив «их величества», что будет гораздо полезнее короне в его тогдашнем положении. Хайд играл тогда роль советника и подготовил ряд королевских прокламаций.
Переломной стала попытка арестовать лидеров парламентской оппозиции. Хотя для Хайда, Фолкленда и Колпепера она была неожиданной, свою долю ответственности они несли, поскольку убеждали короля, что палата, управляемая злой волей нескольких смутьянов, по сути, остается лояльной монарху. Голосование по «Великой ремонстрации», казалось, подтверждало это. Отсюда было недалеко до вывода, что арест этих лиц исправит положение. Однако в большей степени с королем делили ответственность Дигби и королева с ее окружением. Генриетта Мария убедила Карла, что он должен довести дело до конца, даже говорила, что не будет иначе его уважать. Наконец, мастером политической интриги, поставившим королю ловушку, был сам Джон Пим. После возвращения Карла из Шотландии лидер Хунты играл в обороне. Он должен был принудить Карла к активным действиям, чтобы доказать: утверждения, что тот угрожает правам и свободам парламента, небеспочвенны. Пим распространял слухи, что следующей жертвой парламентских расследований будет королева. Этого Карл стерпеть не мог. Третьего января 1642 года он подписал обвинение в государственной измене пятерых членов палаты общин: Джона Пима, Джона Гемпдена, Артура Хезельрига, Уильяма Строуда, Денцила Холлиса, а также лорда Кимболтона. Если коммонеры были активными оппозиционерами, то имя Кимболтона появилось потому, что Карл хотел создать что-то вроде баланса между палатами (среди лордов было немало куда более решительных критиков короны). В парламент был отправлен генеральный прокурор (атторней) сэр Эдвард Херберт для зачтения обвинений, а Дигби должен был добиться немедленного ареста. По непонятной причине этого не случилось. Хайд разъяснял, хотя и не очень убедительно, что Дигби намеревался войти в парламент с верными офицерами, в их числе с Лунсфордом, «доставить их [людей из списка] живыми или оставить на месте мертвыми». Однако Карлу этот план не понравился [7, I, 485]. Во всяком случае, Херберт был вынужден удовольствоваться обещанием, что обвинения рассмотрят на следующий день. Психологически важный момент был упущен. У обвиняемых королевской стороной парламентариев появилась возможность скрыться. В ночь на четвертое января в Сити собралась огромная толпа вооруженных людей. Они шли от одних ворот к другим и кричали: «Кавалеры идут, чтобы сжечь Сити, во главе их король».
Но Пим и его сподвижники не скрылись. На следующий день после обеда они были в парламенте и ждали, как развернутся события. Их шпионы при дворе (прежде всего, леди Карлейль) держали их в курсе. По сути, Пим заманивал короля в ловушку, и Карл принял фатальное решение. Он счел, что должен арестовать оппозиционеров сам. Как полагал историк Карлтон, свою роль сыграла не только Генриетта Мария, но и приверженность Карла к театральным эффектам — недаром одним из его любимых развлечения было участие в представлениях масок. Король не спеша двигался к Вестминстеру, по пути останавливаясь, чтобы принять петиции, и за несколько минут до его появления в парламенте оппозиционеры, оповещенные агентами, сели на лодку, ожидавшую их на Темзе, чтобы уплыть в Сити. Одного из них, Строуда, пришлось буквально тащить: он кричал, что останется в палате, чтобы лично противостоять королю. Дальше имела место знаменитая сцена, описанная во всех учебниках истории. Карл вошел в палату общин, сопровождаемый небольшой группой офицеров, Дигби оставил дверь открытой, чтобы парламентарии могли видеть отряд солдат, оставшийся снаружи. Бросив взгляд на место, которое занимал Пим, Карл сразу убедился, что тех, кого он хотел арестовать, в помещении нет. Вежливо попросив спикера разрешения занять его место, он спросил, где находятся нужные ему лица, на что Ленталл, преклонив колени, ответил известной всем фразой: «Да не прогневается на меня Ваше Величество, но в этом месте у меня нет ни глаз, чтобы видеть, ни языка, чтобы говорить, иначе как по указанию этой палаты». Собственно, Ленталл лишь повторил слова, сказанные в парламенте в 1629 году Холлисом в адрес хранителя печати Финча. На это Карл ответил: