е со стороны кардинала помочь оружием и амуницией. В них она «хотела видеть доказательство правдивости его намерений». Однако Мазарини, как и Ришелье, предпочитал видеть Англию в состоянии раздора; он полагал, что дела Карла еще не совсем плохи и был готов выделить несущественную помощь «обыкновенными вещами», чтобы война продолжалась, но недостаточную, чтобы одержать победу над врагом. Он заботился о сохранении отношений с английским парламентом и поддержании нейтралитета в гражданской войне. Положение усугубилось после поражения Карла I при Незби, когда стало ясно, что он не сможет воссоздать боеспособную армию. Это породило у Мазарини страх перед парламентом, в котором теперь господствовали решительные индепенденты. В этих условиях первоочередной стала задача примирить Карла I с шотландцами, всегда испытывавшими французское влияние и неготовыми продолжать союз с английским парламентом, оказавшимся в руках индепендентов. Выполнению этой задачи должно было послужить посольство Жана де Монтреля, однако тот быстро убедился, что это невыполнимая задача: шотландцы были тверды в требовании установления пресвитерианства не только в Шотландии, но и в Англии, Карл I не менее твердо противился «неразумным требованиям шотландцев» и считал епископальное устройство церкви единственно возможным [7, IV, 163–165]. Также оценил ситуацию заменивший Монтреля летом 1646 года Помпон де Белльевр, человек более высокого происхождения и статуса, дед которого был канцлером Франции.
Насколько правомерным было недоверие Кларендона к Франции? Можно сопоставить его мнение с точкой зрения видного советского историка Б. Ф. Поршнева, который основывался как на переписке Мазарини и Генриетты Марии, так и на рукописных документах, хранящихся в архиве канцлера Сегье в государственной публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина [135]. Главным фактором, определявшим политику Франции по отношению к Английской революции, было участие ее в Тридцатилетней войне. Пока военные действия продолжались, ни о каком прямом вмешательстве речи идти не могло. Ришелье воспринимал английские дела как дела сестры французского короля, поэтому «подавление английской революции оказалось заботой не только английского абсолютистского правительства, но в некоторой степени и французского» [135, 62]. Принимая или отвергая присущую части марксистских историков концепцию абсолютистской монархии в Англии, нельзя не видеть, что Поршнев расставлял акценты иначе, чем Хайд. В его интерпретации классовые интересы и идеологические установки французского двора заставляли желать подавления революции, а не «разыгрывать» английскую карту. У Мазарини эта тенденция проявилась еще определеннее. По крайней мере, с 1644 года во французском придворном обществе проявился быстро усиливавшийся страх: в Англии может возникнуть республика, что окажет опасное влияние и на Францию. Однако пока мир был недостижим, пока у Франции не хватало сил, чтобы нанести решающий удар по Габсбургам и переиграть своих противников на переговорах в Мюнстере, о войне с английским парламентом речи быть не могло. Поршнев писал об этом недвусмысленно: «Руководители французской монархии уже в 1646 году прекрасно понимали, что в Англии — революция, прекрасно разбирались в значении английских событий и боялись, что революция с минуты на минуту будет перенесена в их собственную страну. Но может быть они все-таки одновременно и радовались (курсив мой — А. С.), что в соседней великой державе возник раздор и что она поэтому надолго ослабеет? Так утверждает школьная мудрость. Но политические деятели XVII века, оказывается, были проницательнее» [135, 73]. Детально проанализировав тайную инструкцию Белльевру, этот советский историк заключал: не имея возможности для вооруженного вмешательства в пользу Карла I, Франция должна была взять на себя роль посредника, поддерживая раскол индепендентов с пресвитерианами и шотландцами. Письма Мазарини Белльевру показывают, что план кардинала состоял в том, чтобы выступить в союзе с Шотландией на стороне Карла I, как только будет заключен европейский мир. Именно поэтому он предписывал склонять Карла к любым уступкам шотландцам, в том числе в вопросах веры. Того же требовала от короля Генриетта Мария. В сентябре 1646 года она писала ему: «Пресвитерианство и что-то хуже будет тебе навязано, хочешь ты этого или нет. Пойми: если коротко, вопрос в том, что ты выбираешь, быть королем пресвитериан или не быть королем, а пресвитерианство или законченное индепендентство все равно будут установлены» [74, 111]. Когда Белльевр сообщил о категорическом отказе Карла I идти навстречу пресвитерианам, Мазарини комментировал это так: «Тщетно надеялись бы врачи вернуть здоровье больному, который отвергает все лекарства, которые ему могут предложить» [135, 82].
Вернемся к обстоятельствам, при которых принц (и Хайд) покинули Корнуэлл. После получения первого указания короля Чарльзу об отъезде до самого отъезда прошло много недель. 7 ноября и 7 декабря Карл I снова указывал сыну покинуть Англию, но характер инструкций поменялся. По-видимому, под влиянием секретаря Николаса король предложил отправиться не во Францию, а в Данию, откуда происходила бабка принца. Если этот маршрут окажется невозможным, он предлагал сыну Голландию, где замужем за штатгальтером была сестра Чарльза, и только в крайнем случае Францию. После получения этих рекомендаций Чарльз говорил об отъезде в Копенгаген, но было невозможно миновать парламентские фрегаты, охранявшие пролив. Возникла идея плыть через Атлантику к западу от Ирландии, а затем вдоль побережья Скандинавии, но в распоряжении роялистов не было судов, пригодных к такому сложному походу. Хайд не рассматривал этот вариант всерьез, но в начале 1646 года он не мог не признать необходимости бегства. Как отмечалось, принц укрывался в крепости Пенденнис, которая была хорошо укреплена и господствовала над бухтой Фэлмут, но она могла стать ловушкой. Слухи, что некоторые офицеры Гренвила готовы захватить Чарльза и выдать врагу, о чем разведчики сообщили и Хоптону, и Кейплу, не казались невозможными. Военные операции этих роялистских генералов, например, по захвату Эксетера, провалились. Для отъезда требовалось единогласное решение совета, в который входили тогда Хайд, Хоптон, Кейпл, Колпепер и бывший командующий роялистской армией Рутвен, граф Брентфорд, получивший от короля за свои заслуги должность постельничего принца. С мнением короля были знакомы только сам Чарльз, Хайд и Колпепер. Генералы подтвердили согласие письменно, Рутвен согласился под давлением Хайда и Колпепера. Было решено скрыться на Силли, тем более остров был частью Корнуэлла. Оттуда в случае необходимости можно плыть к Джерси, расположенному в близкой доступности к Франции [7, IV, 138–140]. Немедленно началась подготовка к бегству. Губернатор Пенденниса обеспечил организацию дела. Для бегства наняли частное каперское судно из Дюнкерка, которое должно было доставить наследника и его людей на остров Силли. 2 марта Чарльз и Хайд с Колпепером отплыли из бухты, и через 36 часов прибыли в назначенное место. Поездка была нелегкой, не только из-за качки, которую Хайд болезненно переживал, но и потому, что пираты не были самыми приятными людьми. Они перетрясли багаж нанимателей, расшвыряв их бумаги и принадлежности. С прибытием на остров беглецы оказались, наконец, в относительной безопасности, несмотря на унылость пейзажа и отсутствие удобного житья.
Они пробыли на Силли недолго, с 4 марта по 16 апреля 1646 года, но этот короткий период был знаменателен для Хайда:
он впервые за долгие годы ощутил, что у него появилось свободное время. Там он приступил к написанию «Истории мятежа и гражданских войн», обессмертившей его имя в памяти поколений. На полях первой страницы рукописи стоит дата — 18 марта. Ветры были благоприятны в направлении Франции, и уже 6 марта Колпепер отправился в Париж, чтобы доложить Генриетте Марии о состоянии дел. Хайд был предоставлен самому себе, пока не сменился ветер, подогнавший к острову корабль, на котором были Хоптон и Кейпл, подписавшие условия о сдаче тех отрядов, которыми они командовали, парламентской армии. Корабль также доставил письмо Чарльзу, подписанное Ферфаксом, с требованием сдаться парламенту. На следующий день у побережья показались несколько парламентских фрегатов. Поскольку сил для сопротивления не было, положение казалось безвыходным. Но Чарльз был везунчиком, что потом не раз демонстрировала его биография. Неожиданно погода сменилась, ночью налетел шторм, продолжавшийся три дня. Когда погода исправилась, парламентский флот был вне видимости. Беглецы не теряли времени, поднявшись на борт фрегата «Гордый Черный Орел», нашедший убежище в гавани Святой Марии. Паруса немедленно подняли, и через сутки маленькая группа людей, окружавшая Чарльза, высадилась на острове Джерси. Им повезло потому, что дул попутный ветер, а по мелководью без лоцмана удалось подойти к берегу без повреждений.
На Джерси было куда безопаснее. Губернатором острова считался Джармин, на самом деле им управлял вице-губернатор Картерет, захвативший остров у парламентариев, укрепивший его как важнейшую роялистскую базу на пути между Англией и Францией. Отсюда поддерживалась постоянная связь с Францией, поступали газеты и книги, королевские каперы снабжали деньгами. На Джерси Хайд оставался почти два года, первые недели были наполнены политическими страстями, касавшимися принца Чарльза: должен ли он оставаться на острове столь долго, сколько потребуют обстоятельства, и пока это будет безопасно, или он должен немедленно отправиться в Париж, как требовала его мать. Прибыв из Франции, Колпепер доставил указания Генриетты Марии на этот счет, составленные в нетерпящей возражений форме. Он и сам, к сожалению для Хайда, стал в этом вопросе на сторону королевы. Хоптон, Кейпл и Хайд по-прежнему испытывая недоверие к французам, противились, считая такое решение вредным для роялистского дела. Их главным аргументом была позиция Карла I, также питавшего недоверие к Франции. В его письме принцу от 22 марта говорилось: «Если ты покинешь земли, за которые я все это время сражался, твой отъезд из королевства создаст достаточные основания для той масштабной клеветы, которая обрушивается на меня. Поэтому я снова благословляю и требую быть последовательным в своей религии, не прислушиваясь ни к римским суевериям, ни к подстрекательским и раскольническим доктринам пресвитериан и индепендентов, ибо, как известно, преследуемая церковь не становится от этого чистой. А во всем остальном я указываю тебе полностью подчиняться матери, а вслед за ней оставшимся с тобой членам совета, которых я назначил» [7,