В то время, когда роялистская эмиграция на фоне безденежья погрузилась в раздоры, на острове Уайт разыгрывался один из последних актов драмы, главным действующим (или бездействующим) лицом которой был король Карл I. Окончание второй гражданской войны было по-разному воспринято армией и парламентом. Мысль, что Карл — «человек кровавый», на языке нашего времени военный преступник, прозвучала на армейском совете еще весной 1648 года. Вторая гражданская война отличалась от первой большим ожесточением и безжалостностью к поверженному врагу. Даже «джентльмен» Ферфакс расстрелял после сдачи Колчестера двух старших офицеров — жестокость, немыслимая в прежние годы. Когда сопротивление роялистов подавили, решимость заставить Карла ответить за все, разделяли и гранды, и агитаторы. Реакция парламента на разгром роялистов была иной. По мнению пресвитерианской фракции, пришло время наконец-то заставить короля подписать мир. Это диктовалось логикой противостояния индепендентам. Поэтому парламент послал на остров Уайт эмиссаров во главе с лордом Миддлсексом, которые обнаружили, что Карл I готов принять все основные требования, включая ограничение собственной власти, отмену единого молитвенника и установление пресвитерианского устройства, по крайней мере, на двадцать лет. Это позволило Долгому парламенту отменить прежнее решение о запрещении любых переговоров. Одновременно условия содержания монарха были значительно облегчены — из Карсбрука его перевели в Ньюпорт, где позволили жить в доме одного из сторонников. Он снова получил право выезжать на прогулки верхом. На протяжении этих осенних недель многие роялисты, имевшие к нему доступ, настоятельно советовали ему бежать, пока такая возможность сохранялась, а корабль был в готовности. Был ли Карл искренен, когда говорил, что не может нарушить данное слово? Между тем, армейское руководство не могло равнодушно взирать на действия парламента. Хэммонд получил указание снова заточить Карла в крепость, потребовал распоряжения парламента на этот счет, но был вызван в армейский совет и арестован. 29 ноября на остров прибыли офицеры и солдаты, числом около двух тысяч человек, с приказом совета армии арестовать короля. Высадка войск вызвала переполох, Карл предлагал не волноваться, рассчитывать на Хэммонда, пока ему не объяснили, что с тем произошло. Ночью Карл мог попробовать бежать, как ему советовали. Один из верных офицеров, знавший прежний пароль, для проверки, одевшись в плащ, сумел пройти к берегу, не вызвав подозрений у патрулей. Карл после колебаний снова отказался. Наутро было поздно. Его разбудил стук в дверь. Вошедшие солдаты потребовали, что он быстро оделся и следовал за ними, даже не позволив съесть горячий завтрак, наскоро приготовленный придворным. После настойчивых вопросов ему сообщили, что его доставят в замок Херст. Это было мрачное сооружение времен Генриха VIII на берегу залива Солент, отделявшего Уайт от южной Англии. Там он был заточен в тесную камеру, в которой было темно даже днем, чтобы читать, он зажигал свечи. Обращение с ним было грубым.
В дни этого заключения в Лондоне произошло событие, которое лишило Карла последних надежд. В декабре армия вошла в столицу. 5 декабря парламент большинством голосов утвердил условия заключения договора с королем, на следующий день, 6 декабря, индепенденты совершили государственный переворот, изгнав из Вестминстера своих противников — пресвитериан. Эту операцию успешно провел полковник Прайд, по имени которого она и называется «прайдовой чисткой». Больше сорока парламентариев были арестованы, но отпущены в течение двух недель, около двухсот выдворены, но оставлены на свободе. Немало уклонилось и не присутствовало. В конечном счете, к 71 откровенному индепенденту добавилось еще 83 депутата, согласившихся аннулировать свой голос, поданный за принятие условий соглашения с королем. Эту малую часть прежнего Долгого парламента стали называть «охвостьем». Протесты части изгнанных депутатов армия целиком игнорировала. 23 декабря индепенденты приняли решение: король виновен в крови, которая пролилась, и должен предстать перед судом и получить наказание, сообразное с его тиранией и совершенными им убийствами. «Сколь ни чудовищен для английского уха был этот язык, — писал Кларендон, — они заставили многих сотрудничать с ними, организовав комитет для выработки обвинений» [7, IV, 469].
19 декабря полковник Харрисон во главе отряда всадников прибыл, чтобы забрать Карла из Херста. Король полагал, что существует намерение убить его, о чем и сказал. На это он получил ответ, что «у парламента слишком много достоинства и справедливости, чтобы лелеять такой дурацкий план, решение, к которому придет парламент, будет полностью публичным и справедливым, чему мир будет свидетелем; речь о тайном насилии не идет. Его Величество не смог заставить себя в это поверить, так как не допускал, что его покажут людям в публичном процессе» [7, II, 479]. По сведениям Кларендона, в декабре у индепендентов еще было три точки зрения. Одни считали, что Карла I надо отстранить от власти; другие предлагали отравить короля, сделав убийство незаметным. Но была и третья группа, к которой относился Харрисон — те, кто выступал за публичный суд, как над преступником. Это сохранит парламенту честь и «научит королей отвечать наказанием за свои злодеяния» [7, IV, 480]. Поручение Харрисону привезти короля, как и его ответ Карлу I говорит о победе этой точки зрения. Он держался внешне уважительно, но замкнуто и крайне немногословно. По религиозным взглядам Харрисон принадлежал к «людям пятой монархии», пуританской секте радикального характера, проповедовавшей приход тысячелетнего царствования святых, являясь фактически ее лидером. Сделав карьеру в армии нового образца, он прошел путь от корнета до полковника, потом при протекторате занял пост генерал-майора. Кларендон писал, что он «мало кого, кроме Кромвеля и Айртона, ставил выше себя». После Реставрации он был казнен первым среди «цареубийц». В связи с фигурой Харрисона Кларендон не лишил себя возможности морализировать по поводу влияния характера и воспитания на поступки человека. Будучи сыном мясника, он стал клерком у адвоката, что воспитывает деловые качества, но пропитывает большей гордостью, чем при других способах обучения. Такое воспитание делает людей высокомерными и самоуверенными, причем они приобретают привычку таить эти черты, за исключением случаев, когда считают нужным выставить их напоказ.
По пути из Херста возник последний план бегства, не более реалистичный, чем предыдущие. Король получил у Харрисона разрешение посетить поместье лорда Ньюбурга и леди Обни в Бэгшоте, неподалеку от Виндзора, чтобы отобедать с ними. Эти люди были преданными монархистами, а Ньюбург еще и владельцем лучшей конюшни в Англии. План состоял в том, чтобы под предлогом хромоты королевского коня дать ему лучшего жеребца, чтобы Карл смог оторваться от охраны. То ли из-за того, что этот жеребец захромал, то ли потому, что люди Харрисона не оставляли короля ни на минуту, проект сорвался. Да и трудно представить, чтобы он мог оторваться от сотни окружавших его всадников, вооруженных пистолетами. Скорее всего этот было выдумкой Ньюбурга, дававшего после реставрации показания против «цареубийц». 22 декабря Карл был в Виндзоре, а через несколько дней перевезен в лондонский дворец Сен Джеймс.
Тревожные вести, поступавшие из Англии, заставили принца Уэльского делать хоть что-то, чтобы помочь отцу. Он просит голландские Штаты вмешаться — они направляют в Лондон чрезвычайного посланника, который перед отъездом должен встретиться с ним. Выбор пал на делегата Пау, всегда выступавшего в поддержку «мятежников». Принц Оранский заверял Чарльза, что это лучший вариант, который он поддержал. Никто из голландских депутатов, стоявших за парламент, не ожидал, что дело дойдет до изменения форм правления. По меньшей мере, в Лондоне он не вызовет отторжения. По поводу позиции Голландии Кларендон иронично заметил: «Мудрость ангелов оказалась недостаточной, потому что Штаты не хотели идти на угрозы парламенту с риском быть вовлеченными в ссору с ним» [7, IV, 471]. Действительно, Пау так и не разрешили встретиться с Карлом, и дали аудиенцию в Вестминстере только после того, как трагедия произошла. Столь же бесполезным оказалось письмо принца Уэльского Ферфаксу, неизвестно, было ли оно зачитано армейскому совету. Среди роялистов ходили слухи, что Чарльз также отослал чистый лист со своей подписью, предложив индепендентам вписать любые условия взамен спасения жизни Карлу I. Ц. Уэджвуд считала это маловероятным, поскольку Карл I прямо запретил сыну идти на уступки врагам под угрозой для его жизни. Интересно, что Кларендон даже не намекнул о такой бумаге, хотя мог об этом знать, находясь возле принца. Впрочем, у него могли быть доводы не писать об этом.
Обстоятельства суда над Карлом I довольно подробно излагались в зарубежной и русскоязычной литературе. Из 135 членов Верховного суда больше половины предпочли избежать сомнительной чести, и приговор, в конечном счете, подписали 59 человек. Всем известны слова жены Ферфакса, прокричавшей с галереи для публики, когда прозвучало его имя: «Он не такой дурак, чтобы прийти сюда». Всем известно, что Карл I не признал законность трибунала и отрицал свою вину. Всем известны трогательные обстоятельства последнего прощания Карла с детьми, Генрихом и Елизаветой. Есть свидетельства, что сам Кромвель прослезился, однажды вспомнив эту сцену. Меньше известно, что трибунал считал незаконным лидер левеллеров Джон Лильберн, партии, первой выступившей за низложение короля. Он считал, как любой англичанин, Карл Стюарт имеет право на суд присяжных, и выступал против смертного приговора. Левеллеры поддержали заключенных в Тауэре Хамильтона, Холланда и Кейпла в намерении защититься. Лильберн доставил им судебные книги [91, 184–185].
Отношение историков к суду над Карлом I зачастую определялось идеологическими пристрастиями. В одних случаях смертный приговор с разной степенью уверенности оправдывался, а в решении трибунала видели воплощение справедливости, покаравшей тирана. В других — цареубийство оценивалось как политическая ошибка и нравственное преступление. Рассмотрение этой темы не может быть избавлено полностью от идеологических пристрастий и сегодня. Пример этого — публикация Дж. Робертсона под характерным названием «Что цареубийцы сделали для нас» [83]. Судья международного трибунала Робертсон видит в процессе Карла прообраз судов ХХ века над военными преступниками, а понятие «тирания», говорит он, включало то, что на современном юридическом языке именуется преступлениями против человечества и военными преступлениями. В этом тексте упомянуты имена Хусейна, Милошевича и Пиночета. Автор заключает: «Есть тенденция описывать британскую историю как снисходительное повествование о жизни королей и королев. Все же это цареубийцы впервые в истории утвердили идеалы, которыми процветает сегодняшний мир: суверенитет парламента, независимость судей, защищенность от произвольных арестов и преследований, относительная религиозная толерантность — короче, свобода от тирании» [83,