[10]. Пэры показали коменданту разрешение, он не возражал против захоронения, но не допустил поминальной службы по англиканскому образцу. Найти место в часовне Святого Георга для захоронения оказалось не просто — пэры заметили «мрачные перемены»: все было разрушено, многие надгробья разбиты. Какой-то местный житель подсказал место захоронения Генриха VIII и королевы Джейн Сеймур. Там выкопали яму для гроба, на котором была пластинка с надписью: «Король Карл. 1648». Присутствующие в молчании плакали.
Продолжение рассказа о захоронении Карла относится ко времени Реставрации. Кларендон счел важным специально написать об этом, поскольку это стало «предметом многих разговоров». Когда Карл II, «к всеобщей радости народа», занял престол, он хотел перезахоронить отца в Вестминстерском аббатстве, однако через некоторое время все об этом забыли. Кларендон отрицал слухи, что это произошло из-за каких-то «государственных резонов». Он утверждал, что место захоронения просто не было найдено. Ричмонд умер еще до реставрации, Хертфорд болел и не покидал дома, некоторые из участников траурной церемонии умерли, но Саутгемптон и Линдсей со слугами, кто был жив и найден, прибыли в Виндзор. Однако они не смогли найти места, куда закопали гроб, хотя нескольких местах они пробовали пол, но безрезультатно. По многим причинам, вспоминал Кларендон, в то время об этом не говорили. Гроб с телом Карла был найден, но позднее, в последние годы царствования Георга III, при регентстве, причем случайно, при перестройке собора. Действительно, он находился возле захоронения Генриха VIII. По указанию регента, будущего короля Георга IV, гроб с надписью на серебряной пластинке, вскрыли в его присутствии. Это произошло в 1813 году. По останкам было видно, что голова отсечена от туловища ударом топора. После этого останки Карла I получили признанное место в часовне Святого Георга.
Кларендон писал о судьбе Карла I, находясь во второй эмиграции. Эта часть текста «Истории мятежа» не выглядит особо эмоциональной. Чувства могли остынуть. Фигурируют такие слова, как «святой», «мученик», «убийцы», но сильного впечатления они не создают. Более того, литературный портрет Карла I написан сдержанно, это характеристика достойного человека, в котором положительное преобладает над отрицательным, но не образ святого: «Он был лично бесстрашен, но недостаточно деятелен; у него было отличное понимание вещей, но он не был достаточно уверен в себе. Это вело к тому, что он менял свое мнение на худшее, и часто следовал советам людей, судивших обо все хуже, чем он. Это делало его более нерешительным, чем было допустимо в том состоянии дел. Если бы он имел более грубый и властный характер, его бы больше уважали и слушались; отказ от жестоких мер против нараставшего зла происходил из мягкости характера и чуткости, из-за чего в самых кровавых делах он выбирал мягкое решение и не следовал жестоким советам, какими бы разумными они не казались» [7, IV, 490].
Возможно, в этих словах проявилась прежняя обида советника, к чьему мнению Карл не всегда прислушивался. Куда эмоциональнее Кларендон в описании, как иностранные принцы раскупали добро Карла. Здесь выражена явная обида на то, что европейские державы не поддержали законного монарха в борьбе против мятежников. Мазарини, «долго почитавший Кромвеля», теперь выступил «в роли купца», приобретшего драгоценности короны, кровати и ковры. Испанский посол Карденас закупил и отправил в Испанию картины и драгоценности. Шведская королева Кристина приобрела задорого драгоценности, медали и картины. Губернатор Фландрии эрцгерцог Леопольд купил лучшие картины из королевских дворцов. Кларендон заключал: «Так соседние принцы поучаствовали в том, чтобы помочь Кромвелю получить большие суммы, которые он использовал, чтобы добиться окончательной и отвратительной победы над тем, что еще не было завоевано, чтобы уничтожить возобновленную монархию (имеется в виду двор Карла II в эмиграции — А. С.). Обогатившись за счет награбленного у выжившего наследника, они ничем не облегчили ужасного положения, в котором он оказался» [7, IV, 498]. История не раз демонстрировала: у поверженного правителя немного шансов, что те, с кем он недавно был на равных, выручат его в беде, морализировал историк.
«Закончился тысяча шестьсот сорок восьмой год, год бесчестья и позора, каких раньше не бывало, год величайшей лжи и лицемерия, ужасных преступлений и предательств» [7, IV, 511], — этими словами Кларендон завершил одиннадцатый том «Истории мятежа».
Глава пятая«Отдать сердце целиком выздоровлению Англии»: 1649–1660
Так Кларендон определил цель и смысл своей деятельности в годы эмиграции.
Гибель Карла I ослабила позиции Хайда в совете теперь уже не принца, а короля в изгнании, Карла II Стюарта. Он был назначен в совет покойным монархом и вызывал недовольство многих влиятельных лиц. Отношение Генриетты Марии, всегда недружелюбное, ухудшилось, когда он недвусмысленно высказался против (так и не состоявшейся) посылки отряда французских наемников на Джерси, полагая, что это вызовет протесты местных жителей. Она высказала пожелание сыну отстранить Хайда от дел. В то же время она признавала за Хайдом честность в выражении своего мнения [74, 125]. Само по себе мнение Генриетты Марии не было решающим для Карла II, так как он уже вырвался из-под ее опеки. Другое дело, что его положение в Голландии было крайне ненадежным, несмотря на поддержку со стороны штатгальтера. Он получил возможность провести церковную панихиду по отцу, но в Генеральных Штатах нарастало раздражение присутствием роялистов в стране. Ситуация стала еще острее после того, как в начале мая 1649 года эмигрантами-роялистами был убит прибывший из Англии с дипломатической миссией богослов и историк из Кембриджа доктор Исаак Дорислаус, участвовавший в вынесении Карлу I смертного приговора. Кладендон так писал о сложившейся ситуации: «В неустойчивой и колеблющейся позиции, в которой находился королевский совет, было ясно: сколько бы король не откладывал решение, куда перебираться, он не мог долго оставаться там, где находился. Штаты, особенно представители от Голландии, заявляли в своих комитетах ежедневно: присутствие короля для них неудобно. Только благодаря ловкости принца Оранского удавалось отговорить их от прямого требования к королю покинуть страну как можно скорее» [7, V, 23].
Незадолго до убийства посланника индепендентской республики, в апреле, у Карла II родился сын. Матерью была Люсиль Уолтер, происходившая из небогатой валлийской дворянской семьи, прежде любовница некоего полковника Роберта Сидни, который определенно не препятствовал её желанию сменить хозяина. Люсиль была красива и инициативна, она принадлежала к типу женщин, который Карлу нравился. Мальчика Карл признал и поддерживал, хотя слухи, что он не был его отцом, ходили постоянно. Он даровал ребенку титул герцога Монмаута. Люсиль утверждала, что принц женился на ней, чем доставила двору в изгнании немало хлопот. Возвратившись из Шотландии в 1651 году, Карл убедился, что фаворитка верность ему не хранила, родила дочь от нового любовника, и отстранил её. Ей была выделена пенсия при условии, что она вернется в Англию. Там в ней заподозрили роялистскую шпионку и отправили в Тауэр. В тюрьме она пробыла недолго, была выслана из Англии и поселилась в Брюсселе, где пыталась вновь шантажировать Карла. В конце концов, его терпение лопнуло, и он вынудил Люсиль отдать сына. Вскоре, в 1658 году, она умерла, видимо, от сифилиса.
Решить, куда следовало отправиться Карлу II, было непросто. Хайд был вовлечен в это обсуждение. Самым очевидным вариантом первоначально казалась Ирландия, где маркиз Ормонд, в том числе благодаря уступкам католикам, вернул власть над большей частью территории. Вплоть до августа 1649 года он сохранял контроль над ней, однако после высадки армии во главе с Кромвелем он отступал, англичане захватывали одну крепость за другой. Первой в сентябре пала Дрогеда. Армия Ормонда бунтовала, он продолжал сопротивление еще несколько месяцев, опираясь на католиков, которым не доверял, и это недоверие было взаимным. В 1650 году он скрылся во Франции, затем играл важную роль при Карле II. Альтернативой Ирландии была Шотландия. Там казнь Карла I вызвала ужас и негодование, и в феврале 1649 года парламент в Эдинбурге провозгласил его сына королем. Маркиз Аргайл, которому Кромвель сохранил власть, не мог противиться этому, не рискуя полностью утратить влияние. Однако Карл был провозглашен королем номинально, в реальности «ему было отказано во власти, и четыре пятых знатных людей и высшего джентри были лишены законного права участвовать в общественных делах» [7, V, 27]. Аргайл вынужденно согласился на приезд провозглашенного короля Карла II. В Голландии шотландские эмигранты, лидером которых стал брат казненного герцога Хамильтона Уильям, унаследовавший его титул, призывали Карла II отправиться в эту страну, чтобы утвердить свою власть и вступить в войну с англичанами. Ближайшим советником Хамильтона был граф Лодердейл, один из «антигероев» Кларендона. Из Норвегии в Голландию вскоре после казни Карла I прибыл их ярый враг Монтроз. Хайду выпала практически неразрешимая задача не примирить, хотя бы смягчить отношения между этими шотландскими группировками, чтобы облегчить утверждение власти Карла II. Канцлер не мог, хоть и старался, занимать нейтральную позицию: текст его сочинения показывает, насколько он не доверял тем, кого считал агентами пресвитерианского Ковенанта.
Преданность Монтроза Карлу I хорошо известна, что, возможно, было настоящей причиной, почему его не хотели принимать ни королева Генриетта Мария, ни ее сын. Он казался немым укором, да еще опубликовал сочинение на латыни, в котором прославлялась его преданность покойному монарху и военные заслуги, наоборот, действия других шотландских партий, от которых двор в изгнании зависел, осуждались. Ему было отказано во въезде в Гаагу, правда, король поручил Хайду встретиться с ним во Фландрии, где тот проживал. Сначала намеченная встреча не состоялась, что Кларендон объяснял «неожиданными жестокими морозами, в 24 часа сковавшими все реки». Однако некоторое время спустя они все же встретились в деревне в нескольких милях от Гааги, куда Монтроз перебрался. Хайд не видел маркиза с тех дней, когда находился в Оксфорде. С тех пор он «наделал много шуму в мире». Канцлеру показалось, что в «расположении духа [его собеседника] произошло не меньше изменений, чем в его судьбе». Кларендон не раскрыл детально