содержание их беседы, продолжавшейся всю ночь, но к утру удалось «с трудом» убедить Монтроза не въезжать в город. Хайд опасался, что люди Монтроза могли устроить в Гааге такие «разборки», что это дало бы Генеральным Штатам повод удалить всех британских эмигрантов. Через некоторое время, услышав о прибытии лордов-ковенанторов, Монтроз приехал к королю, и был им принят «с большим спокойствием». Ненависть шотландской фракции к Монтрозу была настолько сильной, что его называли «Грязным Джеймсом». Обвинения в адрес Монтроза были, по мнению Кларендона, «смехотворны и абсурдны для любого здравомыслящего человека»; клеймо на него ставили те, кому он показал пример преданности монарху. Резче всех был Лодердейл, говоривший, что нельзя простить того, кто в одной битве погубил пятнадцать сотен людей из клана Кембеллов, кто уничтожил с корнем несколько знатных семейств. Королю передали слова Лодердейла: более всего на свете он желает восстановления власти законного монарха, но лучше пусть этого не произойдет, чем при дворе будет Джеймс Грехэм (Монтроз) [7, V, 18–19].
Хайд встретился с Хамильтоном при посредничестве сбежавшей из Англии в Гаагу леди Обни (той самой, которая принимала вместе с мужем Карла I в декабре 1648 года). «Со свойственной ей разумностью» она видела, к каким печальным последствиям ведет борьба кланов, и организовала их «случайную» встречу у себя дома, представив их друг другу. После часового разговора они договорились, что канцлер навестит Хамильтона рано утром. Время было выбрано не случайно, ведь никто не должен был помешать их беседе. Герцог, находившийся в спальне, велел слуге говорить любому, кто придет к нему, что он еще спит. В течение двух часов речь шла об условиях занятия Карлом отцовского престола, разногласиях между представителями двух наций, которые с равным усердием служат королю. Хамильтон внимательно и вежливо выслушал всё, что сказал его визави о желательности примирения с Монтрозом, и отреагировал в дом духе, что сам считает последнего человеком чести, но его мнение настолько расходится с мнением других людей его партии, что он не может высказаться, чтобы не нанести вреда королю. Сам он хоть завтра готов примириться с Монтрозом, но это немедленно приведет к тому, что его возненавидят все друзья.
Более того, принадлежа к англиканской церкви, он не одобряет многих требований ковенанторов, но не может об этом говорить, ибо «сразу лишится возможности служить королю». Например, Лодердейл, друг и родственник, любящий его всем сердцем, скорее убьет его, чем выступит против Ковенанта или за Монтроза [7, V, 21–23]. Тут, как в пьесе, в спальню вошел в ночной рубашке Лодердейл — ему, видимо, сообщили о госте. Общение было прервано. После нескольких общих фраз Хайд откланялся. Столь острое несогласие в рядах шотландской эмиграции заставляло Карла II проявить осторожность и не торопиться в Шотландию. Во время этих переговоров и был убит Дорислаус, ставший первой жертвой возмездия со стороны роялистов. Будучи голландцем по рождению и убежденным кальвинистом, он согласился выполнить дипломатическое поручение республики с целью заключения союза, если не конфедерации, между двумя странами. Слухи о готовящемся покушении дошли до него, но он не отнесся к ним достаточно серьезно. Узнав, что его подозревают в том, что он был палачом в маске, Дорислаус рассмеялся, не понимая, как его, кабинетного ученого, можно представить отрубающим голову топором. Однажды вечером в гостиницу, где он проживал, во время ужина, ворвалась группа, вооруженная мечами. Охранники были убиты, Дорислаус не сумел по какой-то причине открыть дверь в безопасную комнату, попытался спрятаться в камине, но был убит двумя ударами меча: первым по голове, второй распорол тело от сердца до печени. Предводитель убийц прокричал: «Так гибнет один из судивших короля!» Той же ночью на улицах имели место стычки эмигрантов с горожанами, в ходе которых ранили сына одного из депутатов Генеральных Штатов. Только через год выяснилось, что убийство Дорислауса организовал полковник — роялист Уолтер Уитфорд. Ему удалось скрыться в Шотландию, где он воевал за Монтроза, а после поражения был приговорен к казни. Однако, когда выяснилось, что именно он убил Дорислауса, шотландцы его отпустили. Хотя агенты республики не раз пытались уничтожить Уитфорда, ему всегда удавалось скрыться [98, 64–66]. Есть сведения, что он несколько лет находился на царской службе в России и вернулся в Англию только в 1666 году.
Убийство посланника стало для Карла неприятной неожиданностью, так как давало голландцам предлог избавиться от незваных гостей. Осознавая, что отъезд неизбежен, он сам обратился к Генеральным Штатам с меморандумом, поблагодарив за вежливое отношение к его людям и разрешение провести панихиду по отцу, который был верным союзником Голландии. Называя себя «защитником веры», протестантской религии, описав положение в Шотландии и Ирландии, он испрашивал совета у Штатов, куда ему следует отправиться. Кларендон свидетельствовал, что этот меморандум был воспринят роялистами неоднозначно: некоторые считали сам факт такого обращения неоправданным и даже унизительным, но сам историк полагал, что это позволило выиграть время. Штаты погрузились в обсуждение, у Карла и его советников появилось время принять продуманное решение, что делать дальше. Раздоры усугублялись тем, что Хамильтон и его сторонники требовали прямых сношений с королем, минуя совет. Они объясняли, что общение через английских советников ставит Шотландию в подчиненное положение.
В этих условиях Карл II решился плыть в Ирландию к Ормонду, но следовало ли отправиться туда прямо или сначала навестить во Франции Генриетту Марию? Мнения разделились. Те, кто опасался её влияния на сына, доказывали, что это требует времени и лишних расходов, напоминая, что он так и не получил соболезнований от Франции после казни отца. Вторая группа советников, ставившая на Генриетту Марию, настаивала на визите к ней. Этого хотели и посланцы Ковенанта, понимавшие, что Монтрозу путь в Париж закрыт, и рассчитывавшие, что королева настроит сына в их пользу. Принц и принцесса Оранские считали, что Карл должен заехать во Францию на короткое время, но встретиться с матерью лучше не в Париже, а в другом месте. Было решено, что значительная часть роялистов отплывет в Ирландию сразу, вместе с багажом тех, кто будет сопровождать Карла, то есть он поедет во Францию «налегке». Два голландских корабля должны были поджидать Карла у французского побережья. Те, кто отправился сразу, благополучно добрались до Ирландии, однако когда было получено известие, что обстоятельства изменились, и король туда не прибудет, люди не только в переносном, но и в прямом смысле растерялись. В план посещения Франции были привнесены коррективы: было решено, что Карл встретится с Генриеттой Марией в Сен Жермене. При встрече мать убедилась: несмотря на общее горе, смерть их мужа и отца, Карл не намерен следовать её требованиям. Экспедиция в Ирландию не состоялась по причине высадки войск Кромвеля, но и при Генриетте Марии Карл не был намерен оставаться. В середине сентября он вместе с герцогом Йоркским отправился на Джерси. Там братья общались с местными жителями, многие из которых были очарованы Карлом. Там надежды молодого короля вновь сконцентрировались на Шотландии.
Монтроз, веривший в свое предназначение вернуть власть над Шотландией Стюартам, пытался сколотить армию, чтобы высадиться там. Поскольку у Карла не было ни людей, ни средств для снаряжения экспедиции, он помог лишь несколькими письмами в Данию, Швецию и ряд северогерманских княжеств с просьбой о поддержке. Их доставили люди Монтроза. Местом сбора объявили Гамбург, но собрать удалось немногих — пятьсот немецких наемников, с которыми он в марте 1650 года высадился на Оркнейских островах; там к нему присоединилась примерно тысяча человек. Высадившись в Шотландии, он был вскоре разбит в сражении у Карбисдейла ковенанторами. Хотя его армия была уничтожена, Монтроз, будучи ранен, после нескольких дней скитаний доверился Нейлу Маклеоду и скрылся в замке Ардврек. Жена Маклеода обманом заманила его в темницу и вызвала солдат. 20 мая 1650 года шотландский парламент приговорил Монтроза к смерти, на следующий день он был повешен и четвертован. Пику с головой водрузили возле собора Сен Джайлс в Эдинбурге, а четыре части туловища отправили в Абердин, Глазго, Перт и Стирлинг. После Реставрации Монтроза реабилитировали, в начале 1661 года останки торжественно захоронили останки в том же соборе.
Когда Монтроз покинул Голландию, позиции Хайда ослабли. Это видно по ситуации вокруг подготовленной им по поручению короля декларации о наказании цареубийц. Мнение о необходимости такого документа разделяли многие роялисты, считавшие ковенанторов причастными к гибели Карла I. Составление декларации было поручено канцлеру как «наиболее сведущему в делах такого рода». Хайд утверждал, что был вынужден подчиниться этому указанию, поскольку инициатором был принц Оранский, потребовавший включить пункт о том, что религиозные разногласия будут разрешаться церковным синодом. Это противоречило религиозным убеждениям Хайда. В свою очередь Лодердейл протестовал, ибо предполагал, что поиск виновных затронет пресвитериан. Принцу Вильгельм разъяснил, что пресвитериан наказания не коснутся. Большинство совета склонялось к тому, чтобы провозгласить лицами, не заслуживающими снисхождения, судей Трибунала и тех, кто непосредственно участвовал в казни. Некоторые советники предлагали исключить из этого списка судей Трибунала, отсутствовавших на заседаниях. Не было общего мнения в отношении лиц, не входивших в Трибунал, но способствовавших цареубийству. Споры вызвал вопрос, следовало ли включать в синод иностранных богословов. Шотландцы не возражали против этого, но протестовали против упоминания о едином молитвеннике и о роли англиканской церкви в государственном управлении. Когда декларация, написанная Хайдом, была зачитана, в совете повисло молчание. Принц Оранский, сославшись, что не очень хорошо владеет английским, хотел получить копию. Хайд согласился и заявил, что готов прислушаться к разным мнениям. Одним казалось, что список цареубийц, не подлежащих прощению, слишком краток и не позволит наполнить королевскую казну в достаточной степени, чтобы вознаградить кавалеров. Другие, наоборот, считали, что список слишком длинный и может подтолкнуть многих к отчаянным действиям, достаточно назвать Кромвеля, Бредшоу и еще трех-четырех человек, пользующихся самой дурной славой. В конечном счете, споры ни к чему не привели, декларация была отложена, а противоречия в совете усугубились [7,