дварда Хайда, которая узнала его, но не подала виду. Она долго не могла решить, имеет ли право подать ему еду не в первую очередь, чтобы не выдать другим присутствующим. Сказаниям о скитаниях Карловых роялистская пропаганда придала апокрифический смысл, обосновывая тезис о народной любви к монарху. Кларендон в «Истории мятежа» отвел обстоятельствам бегства короля после Вустера много страниц. Его часто обвиняли в неточности изложения этих событий, кажется, историк сам понимал это: «К огромному сожалению, нет журнала, описывающего чудесное спасение, в котором можно видеть многие непосредственные проявления руки Божьей» [7, V, 194]. Бога или Кромвеля? Так ли Кромвель был заинтересован в поимке Карла II? Были ли он готов, казнив отца, обагрить руки кровью сына? Объявленная награда в тысячу фунтов могла быть привлекательной для небогатых людей, но она была унизительно маленькой для чести монарха.
Возвращаясь из Мадрида, Хайд полагал посвятить себя домашним делам и литературным трудам. Сложилось иначе. 16 октября Карл II и Уилмот благополучно высадились на побережье Нормандии. Король потом вспоминал, что они выглядели, как бродяги, и хозяин гостиницы в Руане, где они оказались на следующий день, принял их за воров. Им удалось найти в городе английского купца, снабдившего их одеждой. Оттуда Карл отослал письмо матери и наутро отправился в Париж. По пути в столицу их встретили Генриетта Мария, Джеймс Йоркский, герцог Орлеанский и другие аристократы. На следующий день король устроился в Лувре. Хайд узнал о возвращении монарха через две недели и тогда же о том, что тот вызывает его и Николаса к себе. Причины, по которым Карл II обратился к Хайду, психологически понятны: он был едва ли не единственным, кто разубеждал иметь дело с шотландцами, предугадав, что из этого может получиться. Кроме того, Карл знал, что он труженик, готовый тащить на себе груз дел, не требуя привилегий и даров. Карл не мог не понимать: в силу сложных отношений с Генриеттой Марией Хайд не уступит ей в политических и религиозных вопросах. На то, чтобы добраться в Париж, ушло время. Сначала, чтобы удешевить поездку, Хайд намеревался отправиться вместе с Николасом и двумя дамами, следовавшими к королеве, одной из них была дочь леди Далкейт Анна Дуглас. Однако Николас отказался от поездки, сославшись на возраст, нездоровье и неблагоприятное время. Он остался в Гааге, что имело смысл, так как город был центром дипломатических интриг, однако это означало и то, что львиная доля забот, которые должен исполнять государственный секретарь, ложится на Хайда.
Канцлер прибыл в Париж в день Рождества. Генриетта Мария была вынуждена смириться с его присутствием, приняла его милостиво, однако поручила второму государственному секретарю Лонгу наблюдать за ним. Так, во всяком случае, утверждал Кларендон. Карл II встретил его с искренней радостью. Первые четыре или пять дней они беседовали по многу часов наедине, и Карл подробно рассказывал, в каком положении оказался в Шотландии, почему принял решение наступать в Англию, и каковы были обстоятельства его «счастливого спасения». Кларендон записал как можно точнее, что услышал. Он также расспрашивал Уилмота, в некоторых случаях оба беглеца вместе повествовали о своих приключениях. Кларендон утверждал, что был более всего потрясен «сочетанием доброты, щедрости и благородства людей низкого происхождения, которые, не зная истинной ценности украшения, находившегося под их опекой, помогали скрыться от тех, кто мог дать им награды и преимущества. Те же, кто знали, кого прячут, проявили храбрость, верность и решительность. Во всем этом видно вдохновляющее действие божественного провидения, проявления его власти и славы для убеждения нации, глубоко погрязшей в грехе» [7, V, 213–214]. Тесные и товарищеские отношения сложились у Хайда с маркизом Ормондом, прибывшим в Париж после поражения в Ирландии. Трое, Хайд, Николас и Ормонд, на зависть своим соперникам, составили костяк группы, которая стала играть главную роль при Карле II, при этом положение Хайда как ведущего советника быстро укрепилось. С 1652 года он стал фактически главным министром Карла II в изгнании.
Время, когда Хайд возложил на свои плечи тяжелые обязанности, было непростым для двора. Прежде всего, это было связано с бедственным материальным положением, исправить которое канцлеру было не по силам. Эмигранты жили на небольшие пенсии, которые Мазарини выплачивал Генриетте Марии и самому Карлу. Приходилось экономить на всем, даже когда Карл обедал у матери, за стол с него вычитали. Впрочем, молодой король имел возможность заказывать вещи в свой гардероб. Описывая материальные затруднения, Кларендон не преминул отметить, что лорд Джармин продолжал держать богатый стол для тех, кто демонстрировал ему верность, имел собственный экипаж и все, что позволено в самых лучших обстоятельствах. Хайд, как и многие приближенные Карла II, испытывал нехватку средств. Иногда он и Ормонд могли позволить скромно поесть только раз в день. Не хватало теплой зимней одежды. Замерзали чернила, рука канцлера от холода не могла писать. Однако книги Эдвард покупал. Семья существовала за счет помощи, присылаемой некоторыми родственниками, оставшимися в Англии. Глубокое разочарование вызвало известие, что брат жены Уилл поступил на службу республике. Помогал завет отца: «Честная бедность — не порок».
Материальные трудности подталкивали Генриетту Марию к тому, чтобы найти для Карла подходящую партию. Хорошим вариантом казалась герцогиня Анна де Монпасье, позднее прозванная «великая мадемуазель». Она приходилась племянницей Людовику XIII. С Карлом она была знакома еще до его отъезда в Шотландию, и после возвращения их отношения возобновились. К этому времени Карл хорошо знал французский и мог говорить ей комплименты, посещая почти ежедневно. Тем не менее, из этого проекта ничего не вышло, поскольку герцогиня хотела более выгодной партии — получить в мужья самого Людовика XIV, который был на десяток лет моложе и приходился ей двоюродным братом. Это никак не входило в планы Мазарини, и недовольная герцогиня присоединилась к врагам кардинала, участвуя во «Фронде принцев». Она сражалась в стычках, а после поражения мятежа несколько лет находилась в ссылке в своем поместье. Что касается Карла, то он быстро переключился на прекрасную вдову, герцогиню де Шатийон (ее отец был казнен Ришелье), тоже сочувствовавшую Фронде и известную своими любовными приключениями, среди которых связь с английским королем в изгнании не была самым впечатляющим эпизодом. Поначалу он предлагал ей замужество, и потребовалась немалая настойчивость со стороны Хайда, чтобы убедить Карла, что политически брак невозможен. Трудно сказать, что сыграло большую роль, позиция Хайда или то, что страсть отступила, но из этого намерения также ничего не вышло. Кларендон и Ормонд доказали королю: брак с Шатийон разрушит надежды на власть, вызовет отчуждение у его друзей в Англии, приведет к давлению на него в вопросах религии, да и просто нелеп, поскольку избранница на много лет старше. Они убеждали Карла, что его сердце должно быть отдано одной цели — выздоровлению Англии [7, V, 249–250]. К тому же, матримониальные заботы Хайда не ограничились королем, поскольку и Джеймс Йоркский вознамерился жениться на богатой французской даме, в чем его поддерживали влиятельные лица в окружении, в том числе лорд Беркли. Ею была дочь герцога де Лонгвиля от первого брака (вторая жена Лонгвиля стала едва ли не главной вдохновительницей Фронды). Мадемуазель де Лонгвиль была богатейшей невестой, но, по свидетельству Кларендона, совсем не привлекательной женщиной. И этого брака удалось избежать.
Противодействие Хайда планам Генриетты Марии в отношении ее старшего сына подорвало их и без того хрупкие отношения. По словам Кларендона, ее недовольство было таким явным, что она не желала с ним разговаривать и даже замечать его. Вследствие этого он воздерживался появляться в ее присутствии. Одна встреча все же состоялась, и ее организовал Карл II, обладавший своеобразным чувством юмора. Поводом стали контакты короля с кардиналом Рецом, обещавшим изгнанникам денежную помощь от римского папы Иннокентия X. Как пояснял Кларендон, от Карла не требовали принятия католичества, понимая, что это лишит его поддержки подданных в Англии. На некоторые вопросы Реца Карл ответить не смог (или не захотел) и согласился дать пояснения в письме, которое и поручил составить Хайду. С этим письмом в кармане Рец был арестован в Лувре в конце декабря 1652 года. Письмо оказалось у королевы-регентши, которая не преминула показать его Генриетте Марии. Та болезненно восприняла попытку установить сношения с папой у нее за спиной, резко упрекала сына за то, что он с ней не советовался, и, естественно, сочла виновным Хайда. Тогда Карлу пришло в голову пошутить. При французском дворе состоялся маскарад, он убедил канцлера и Ормонда прийти, усадил их возле мест их королевских величеств. Войдя в зал, Анна Австрийская воскликнула: «Что за толстяк сидит рядом с маркизом Ормондом?» В ответ Карл II громко сказал: «Этот тот самый гадкий человек, от которого все зло». Генриетта Мария была смущена не меньше покрасневшего Хайда, зато все присутствовавшие, в том числе регентша, громко и долго смеялись [7, V, 320].
Карл II не смог сыграть роль посредника между правительством Мазарини и фрондерами в 1652 году. Опасаясь народа, французский двор выехал из Парижа, куда вошли солдаты Конде. Джеймс Йоркский отправился к маршалу Тюренну сражаться за правительство, а Генриетта Мария и Карл остались в Лувре едва ли не в положении пленников. Тюренну способствовал успех, и военные действия приостановились, однако переговоры, в которых Карл был посредником, провалились, поскольку стороны друг другу не доверяли. Как бывает в таких случаях, виновником провала сочли медиатора, то есть английского короля. В течение нескольких недель англичанам было просто опасно показываться на улицах столицы. Особое раздражение вызывало то, что Джеймс Йоркский сражался на стороне Мазарини. Двор Карла спасся благодаря заступничеству герцога Орлеанского и Конде. Чтобы избежать насилия, июльской ночью Карл, Генриетта Мария и их окружение бежали из города и на два месяца расположились в Сен Жермене. Затем они были вынуждены вернуться в Париж, так как в Сен Жермен прибыли Анна Австрийская и Людовик. Впрочем, благодаря победам Тюренна сопротивление принцев было подорвано, и Париж отдал свою любовь победителю. В октябре в столицу с триумфом вернулся Людовик, а в феврале 1653 года Мазарини, которого народ встречал с такими же бурными проявлениями радости, какими незадолго до того выражал свою ненависть. В 1652 году стюартовский двор действительно пытался сыграть роль посредника в примирении правительственной партии и фрондеров, но вряд ли прав Б. Ф. Поршнев, называвший английских роялистов, хоть вынужденными, но союзниками Фронды, «извращением политической перспективы» [135,