Среди казненных и репрессированных были те, кто в предписанные властью сроки отрекся от прежних принципов, принес клятву верности монарху и просил о помиловании. Далеко не все оказались равны перед законом — часто судьба попавших в жернов преследования лиц определялась личными и семейными связями, возможностью заплатить куш влиятельным персонам при дворе и в парламенте, становилась результатом сделок, наконец, зависела от (не) везения и обстоятельств. Так, юрист и бывший посланник в Швеции Балстрод Уайтлок, верно служивший Кромвелю, но не имевший прямого отношения к процессу короля, в дневнике фактически обвинил друга молодости Хайда в вымогательстве. Он утверждал, что заплатил через посредника взятку в 250 фунтов, «некрасивый поступок старого и близкого друга» [19, 608–609]. Биограф Уайтлока Р. Спалдинг, кажется, доверяла словам своего героя. Она уточняла: сохранилась записка Кларендона Уайтлоку с просьбой организовать отгрузку сотни дров. Это, по ее мнению, было выражением из их молодости, и Уайтлок сразу понял: от него требуют подарок в сто фунтов [97, 229]. Р. Хаттон соглашался: бывшие республиканцы были вынуждены откупаться подарками, что документировано в отношении Уайтлока, которого Хайд «щипал, как овцу, отбирая собственность и деньги» [58, 164]. Зато биограф Хайда Р. Оллард не верил в эти обвинения: во-первых, свидетельств других лиц нет; во-вторых, он не был жаден до денег и даже презирал тех, кто ставил богатство и комфорт на первое место; в-третьих, он не раз отказывался от званий и пожалований, дававших большой доход [74, 232]. Такие, как Уайтлок, встретили реставрацию по-разному: некоторые сначала надеялись, что амнистия гарантирована всем, и дело ограничится символическим наказанием главных цареубийц; другие, понимая, что ситуация складывалась в неблагоприятную для них сторону, скрылись.
Сейчас в английской историографии наметилось изменение климата. Прежде истинный характер преследований цареубийц замалчивался. Режим Реставрации изображали преимущественно как мягкое правление, а Карла II как «веселого короля», ненавидевшего жестокость во всех ее проявлениях. Политические репрессии рассматривались как дело фанатиков-роялистов. Зрелище казней было для Карла II отвратительным, но не считаться с общественным настроением и тягой к публичным казням, являвшимся частью тогдашней повседневности, власть не могла. На некоторых казнях он, однако, точно присутствовал, о чем свидетельствует дневник Джона Эвлина: казнили «в виду того места, где предали смерти законного государя, в присутствии короля, его сына, которого они тоже собирались убить. О, удивительны дела Божьи» [13, I, 326; 98, 186]. По словам Ц. Уэджвуд, «господствовавшее настроение в защиту монархии сделало этих людей („цареубийц“ — А. С.) козлами отпущения за преступления нации. В той эмоциональной атмосфере, в которой проходили суды, удивляет, что стандарты справедливости и пристойности были, в основном, соблюдены» [107, 219]. Так же считал Дж. Кларк: «Все прошло, в целом, с умеренностью и мудростью, и достигло уровня милосердия, совершенно необычного в тот жестокий век» [33, 4]. Впрочем, он признавал, что отбор виноватых и меры наказания часто были результатом сделок. Господствующий в историографии миф о «веселом короле» не допускает предположения, будто он сам был жестоким и последовательным инициатором казней цареубийц. Как писал Пирсон, «таков был его христианский дух, что он, возможно, простил бы всех, кто приговорил его отца к смерти, но его рука не была свободна» [76, 135]. Такие утверждения не бесспорны. В недавней книге историка и журналиста Чарльза Спенсера (чья крестная мать королева Елизавета II), брата знаменитой и не забытой принцессы Дианы, акценты расставлены иначе [98]. Эта публикация, ставшая бестселлером, позволяет предположить, что мотором мщения был сам Карл II. В ней, выдержанной в объективном тоне, ощутимо сочувствие к тем, кто стал жертвами жестокого возмездия. Есть элемент скандальности в том, что аристократ, в жилах которого толика королевской крови, bad boy, осуждает «убийство убийц». Здесь присутствует вызов, реакцией на который был общественный шок. Однако книга заставляет задуматься: действительно ли репрессивные меры, осуществленные в 1660–1661 гг. в отношении ряда участников Английской революции, были умеренными и в каком-то смысле оправданными? Действительно ли они не наносят урон посмертной репутации Карла II и Кларендона? Был ли Кларендон вынужден послушно следовать общественному мнению и давлению со стороны парламента? Был ли канцлер в состоянии воспрепятствовать, по меньшей мере, изуверскому способу казней, который роялисты осуждали, когда его применили в отношении некоторых кавалеров? Трудно найти однозначный ответ.
Вначале было не ясно, как парламент будет трактовать свое право исключать из помилования. Речь зашла о тех, кто в прямом смысле приложил руку к смертному приговору Карлу I, и кто обеспечил осуществление казни. Из 59 человек, чьи подписи стояли на приговоре, в 1660 году были живы 38. Полное согласие было только в том, чтобы «назначить» главными виновниками «убийства» Карла I (роялисты, разумеется, ни в каком смысле не признавали законности суда над ним и казни) «квартет мертвецов»: Кромвеля, Айртона, председателя трибунала Джона Бредшо и полковника Томаса Прайда, выгнавшего из парламента настроенных договариваться с королем пресвитериан. Айртон скончался вскоре после казни Карла I во время завоевательного похода в Ирландию от лихорадки. Умершего в сентябре 1658 г. Кромвеля ненадолго пережили Бредшо и Прайд. На смертном одре Бредшо якобы произнес: «Если бы Карла I пришлось осудить еще раз, я стал бы первым, кто сделал это». В декабре 1660 года парламент постановил эксгумировать тела этих четырех цареубийц, «захороненные в Вестминстерском аббатстве или ином месте», протащить их волоком в Тайборн, традиционное место казней, и повесить. Страшный приказ был исполнен 30 января, в дату гибели монарха. Тела Кромвеля, Айртона и Бредшо были повешены в присутствии толпы и болтались на виселице с девяти утра до шести вечера, когда им отрубили головы. Тела сбросили в общую яму, головы на пиках выставили в Вестминстере, глазницами в сторону места, где был установлен эшафот, на котором казнили Карла I. Тело Прайда не было подвергнуто экзекуции, видимо, потому, что разложилось до степени, сделавшей эту процедуру невозможной.
Кроме Айртона, во время ирландского похода в битвах или от болезней окончили жизненный путь пять лиц, подписавших приговор. Теолог Исаак Дорислаус, отправленный посланником в Гаагу, был зарублен роялистами в гостинице, где он жил, в апреле 1649 года. Полковник Дин был убит в морском сражении с голландцами в 1652 году. К 1660 году умерло по естественным причинам десять «цареубийц»: три офицера и семь политиков. Единственным человеком, который подписал приговор, не только не пострадал, но сделал карьеру при новом режиме, был полковник Ричард Инголдсби. Будучи командиром, близким к генералу Монку, обеспечившему возвращение Стюартов, он имел перед роялистами несомненную заслугу, так как арестовал генерала Ламберта, совершившего бесполезную, но героическую попытку спасти республику.
По мере того, как все больше людей оказывалось под подозрением, беспокойство нарастало. Настроение в парламенте тоже быстро менялось. В середине мая 1660 года к решетке палаты общин был вызван бывший спикер Лентал. Ему вменялось в вину, что во время обсуждения закона об амнистии он, пытаясь от страха бежать впереди паровоза (конного экипажа, в реалиях времени), произнес: «Те, кто поднял меч против короля, совершили такое же тяжкое преступление, как и те, кто отрубил ему голову». Тогда спикер Гримстон усмотрел в этих словах желание «разжечь пожар» в парламенте и заявил, что Лентал заслуживает больше, чем просто порицания, поскольку сказанное им находится в полном противоречии с желанием короля проявить милость. Кроме того, будь эти слова сказаны за стенами парламента, или в другое время, их результат мог быть разрушительным [11, IV, 42–43].[12] 1 июня, во время первого посещения парламента королем и канцлером, Карл II после нескольких слов, адресованных палатам, повелел Хайду «передать им его мысли». Канцлер призвал парламент ускорить работу над самыми срочными законами, прежде всего, над биллем об амнистии, чтобы «народ мог увидеть и узнать о необычайной и великодушной заботе Его Величества о его успокоении и освобождении от сомнений и страхов» [11, IV, 63].
Дальнейшие действия властей трудно назвать великодушными. В июне 1660 года парламент утвердил несколько списков, которые делали возможным смертную казнь и другие виды наказаний для ряда лиц. В дальнейшем они уточнялись и расширялись. В июле палата лордов потребовала от общин согласиться с тем, что все подписавшие приговор Карлу I являются государственниками изменниками. Кроме лиц, подписавших приговор, из помилования исключили офицеров, охранявших захваченного в плен Карла I и обеспечивших осуществление казни: Дэниэла Экстелла, охранявшего Вестминстер-Холл, последнее земное прибежище Карла I, Мэтью Томлинсона, отвечавшего за пленника со времени заключения его в Виндзоре до прибытия к эшафоту; Френсиса Хакера, Роберта Фара и Геркулеса Ханкса, руководивших исполнением приговора. Для Хакера арест стал полной неожиданностью: он был человеком Монка и продолжал командовать полком в течение нескольких недель после приглашения Карла II на трон. Вероятно, настоящая причина его злоключений крылась в том, что он сохранил у себя в доме оригинал приговора с подписями. Существование подлинника подтвердила жена полковника, ошибочно посчитавшая, что он доказывает невиновность мужу, который приговор не подписывал. На вопрос, знает ли он, кто был палачом (этого расследование так и не выяснило), Хакер ответил, будто слышал, что это чей-то дворецкий, но имени не знает. Он выразил готовность выяснить это [11,