223]. Другие утверждали, что он стремился к войне меньше, чем некоторые министры. Джеймс Йоркский действительно жаждал военной славы, которая могла дать ему положение в правящих кругах, которым он тогда не обладал, и придать должности Лорда Верховного адмирала реальное значение. Можно признать: в определении отношения ведущих министров к войне нет полной определенности, что относится не только к Беннету, но и его протеже Уильяму Ковентри. Этот набиравший вес при дворе политик не отличался моральной безупречностью: высказываясь против войны частным образом, он призывал короля к грубой политике по отношению к голландцам, когда чувствовал, что тот хочет получить именно такой совет. Его отец Томас Ковентри, служивший при Карле I Лордом-хранителем печати, был, по словам Пеписа, «коварным и хитрым человеком». Он подготовил много вредных указов, которые были отменены Кларендоном после реставрации. Тогда, «пользуясь делом между герцогом Йоркским и герцогиней (речь идет об их тайном браке — А. С.), сэр Уильям Ковентри явился к Лорду-канцлеру и заявил, что предпочел бы, чтобы его притащили в Холборн и повесили, чем наблюдать, как ссут на его отца (выразившись этим словом) и переделывают хоть один его декрет» [17, VII, 261]. Труднее объяснить позицию Албемарла, который вел прежнюю войну Кромвеля с Голландией, и мог убедиться: попытки сокрушить ее флот и торговлю провалились. Тем не менее, он говорил о голландцах и их военных возможностях пренебрежительно. Кларендон утверждал: главными зачинщиками войны были Беннет и Ковентри, соблазнявшие короля мнением, что не придется просить много денег у парламента, достаточно вывести флот в море, и первый же успех расположит депутатов к войне, с чем ни он, ни Саутгемптон согласны не были [11, IV, 303].
К лету 1664 года стало ясно, что без войны противник не уступит. Но и у Карла II уже не было возможности отступить: по словам французского посла, лондонцы были «заражены надеждой на войну». Эйфория была так велика, что вечная проблема — деньги — нашла решение. В июне и октябре по сто тысяч фунтов на эту цель выделило Сити. В ноябре в своей речи при открытии парламента король объявил Голландию агрессором и потребовал 800 тысяч фунтов для защиты английской торговли. Ему обещали два с половиной миллиона на три года, и не один из депутатов не поднял голос против войны. Прежде ни один английский король не получал таких денег на войну; этот грант останется рекордом до следующего столетия. В декабре специальный комитет Тайного совета единодушно, за исключением Кларендона, дал приказ атаковать голландские суда в проливе. Тогда же пришли известия, что Рюйтер вернул захваченные Холмсом форпосты. Голландия отвергла все английские претензии и потребовала вернуть Новый Амстердам. Ни та, ни другая сторона не оставили пространства для маневра, и надежды на посредничество Франции не оправдались. 4 марта была озвучена королевская декларация о вступлении в войну. Вторая англо-голландская война была одной из тех войн, которые развязывают политики, предпочитающие рисковать, как в игорном доме, выдвигать все новые требования, считая, что им пойдут на уступки. Те, кто поддерживал этот курс, и на кого Карл рассчитывал, были награждены. Беркли стал графом Фелмутом. Он быстро осознал необходимость искать мир, но погиб в морском сражении. Пэром стал Беннет, получивший титул барона Арлингтона. Этот титул по названию места был дан ему потому, что «леди Беннет» было прозвищем самой знаменитой вестминстерской сводницы.
В декабре 1664 года над Англией пролетела комета, хвост которой в небе был заметен в течение нескольких недель. Уверенность и оптимизм были таковы, что сначала никто не вспомнил, что это явление с древности считалось предвестником смерти. Через несколько месяцев об этом вспомнили все. В июне 1665 года флот под командованием герцога Йоркского одержал победу над адмиралом Опдамом в Лоуфтофтском сражении в Северном море. Англичане потеряли всего два корабля, голландцы то ли 32 (по английским данным), то ли 17. Однако буквально за два месяца Генеральные Штаты восстановили свои морские силы. Зима 1665–1666 гг. прошла под знаком подготовки к решающему сражению, хотя число кораблей было у Англии больше, чем у Голландии, дипломатическая обстановка сложилась в пользу последней. В союз с ней вступила Дания, которая «заперла» для Англии вход в Балтийское море, через которое она получала значительную часть необходимых для флота материалов. Франция, вступив в войну на стороне Голландии в январе 1666 года, направила эскадру из Тулона в Брест. Хотя французский флот в войне не участвовал, само его появление заставило Адмиралтейство учитывать фактор его присутствия в близости от Англии и разделить морские силы на две эскадры. Эта мера привела к поражению английского флота от адмирала Рюйтера в так называемом Четырехдневном сражении в проливе Ламанш в июне. В нем Англия потеряла двадцать кораблей, голландцы четыре. Результаты сражения вызвали шок. Пепис обсуждал их со своим собеседником на прогулке поздним вечером: «Что было бы, если бы принц (Руперт — А. С.) не подошел? Почему герцог (Албемарл — А. С.) пострадал от собственной самоуверенности? Почему мы не заслужили от Всевышнего лучшей фортуны? Как это скажется на моем лорде Сэндвиче? Можно ли больше доверять в таких делах ему, чем тем, кто сейчас командует, ни с кем не советуясь, опрометчиво и без приказа? Почему никуда не годна наша разведка, если принц плывет в Дувр, не имея сведений о битве и о нахождении флота; если герцог не получает уведомления, что зависит от резерва под командой принца? Нам всем неплохо задуматься о собственных гордости и самонадеянности, прежде чем отважиться рисковать, имея недостаточные силы, и сражаться против народа, который, как теперь ясно, делает это не хуже нас и не теряется от любых потерь, а восстанавливает силы» [17, VII, 148–149]. Правда, англичанам, как годом раньше голландцам, удалось быстро восстановить силы и взять реванш в августе, в менее масштабном сражении у мыса Северный Форленд у побережья графства Кент. Пепис в конце 1666 года передавал мнение лорда Бронкера, что Кларендон больше всех нуждается в срочном заключении мира: «В интересах канцлера скорейший мир, ибо в мирное время он может все и командовать всем, но в войне нет, потому что он не понимает природу войны и как вести ее» [17, VII, 411].
Однако не только война была причиной возросших трудностей. Введение карантина в порту Лондона не предотвратило появления чумы в Англии. Болезнь распространялась с весны 1665 года, число жертв быстро увеличивалось. Число умерших в Лондоне за неделю составило в середине июня порядка ста человек, в конце того же месяца около трехсот человек, в середине июля порядка тысячи, в конце двух тысяч, в середине августа трех, а в конце шести тысяч. Пик пришелся на середину сентября, тогда за неделю скончалось свыше семи тысяч человек. Спад начался в конце сентября, когда за неделю было зарегистрировано пять с половиной тысяч умерших, и плавно продолжился в последующие месяцы. В течение 1665 года скончалось порядка ста тысяч жителей столицы, что составило примерно от четверти до трети ее населения. Бегство из Лондона началось в июне, город покидали все, кто мог позволить себе. Понятно, что в провинции их принимали с опаской. Король и двор перебрались в Хэмптон Корт в июне, затем в Солсбери, а в сентябре в Оксфорд. В Лондоне для поддержания порядка остался Албемарл.
Главным средством борьбы с эпидемией был карантин. Больных увозили, если требовалось насильно, в лазареты для чумных. Здания, в которых началась болезнь, вместе со всеми жильцами заколачивали, навешивая замки, забивая досками и гвоздями и приставляя охрану. На таких домах рисовали красный крест и надпись «Господи, пощади». Пепис заметил: «Чума сделала людей жестокими, как собаки». Приходы нанимали старух, которые проверяли, нет ли в домах заболевших, не скрывают ли семьи умерших. По ночам по улицам двигались повозки, забиравшие тела из домов и с улиц, если там людей настигла смерть. Могильщики звонили в колокольчик, предупреждая о своем приближении. В разгар эпидемии, в августе и сентябре, прискорбная работа шла и днем, так как ночных часов не хватало. Мертвых сбрасывали в общие могилы. Пьяные, «заслышав ночью громыхание „труповозки“, и звон железного колокольчика, подходили к окну (трактира „Пирог“) и издевались над всеми, кто оплакивал умерших, употребляя „богохульные выражения“ — такие, как „Бога нет“ или „Бог — это дьявол“. Один возчик, когда в его телеге были мертвые дети, имел обыкновение кричать: „А вот кому мальчиков, бери пятерых за шестипенсовик!“ и поднимал ребенка за ногу» [114, 237]. Поскольку считалось, что болезнь переносят собаки и кошки, по приказу лорда-мэра уничтожили 40 тысяч псов и 200 тысяч кошек. Средствами профилактики считались разные благовония, цветочные венки и мази. С той же целью на улицах жгли костры.
Карл II вернулся в Уайтхолл только 1 января, когда появилась уверенность, что эпидемия завершилась, хотя вспышки имели место в стране и в 1666 году. Коллинс рассказал об удивлении Ордина-Нащокина, прочитавшего лондонский отчет о смертности: «Странное у вас обыкновение — разглашать свои несчастия. Правда, что нищие обнажают свои раны, чтобы возбудить сострадание и получить помощь, однако кто объявляет о чуме, предостерегает других, чтобы не имели с ним никаких сношений» [21, 53]. Вместе со «странным обычаем» английских королей просить за частных лиц, это наблюдение дало боярину основание заключить: «Что нам за дело до иноземных обычае: их платье не по нас, а наше не по них». Из-за чумы осенняя сессия парламента длилась всего три недели, на ней присутствовало не более 160 депутатов. Разногласия в Тайном совете временно ослабли, и Кларендон частично восстановил свои позиции. Ему было поручено найти преемника герцогу Йоркскому на посту главнокомандующего флотом, а король, как в былые времена, провел заседание совета в доме канцлера.
Описались возращения чумы, но в самом начале осени столицу посетил иной гость. 2 сентября в булочной на Пудинг-лейн начался Великий лондон