роны нервной системы, глухоту или слепоту, могла обезобразить лицо и тело. Как писал Л. Стоун, оспа была настолько пугающей болезнью, что было трудно найти священника, согласного хоронить умерших от нее. После 1760-х гг. состоятельные семьи нанимали только таких слуг, кто или переболел оспой, или был вакцинирован [99, 61–62]. Другими частыми причинами смерти детей были кишечные черви, лихорадка, связанная с появлением зубов, разного рода отравления, чрезмерное пеленание, общий низкий уровень гигиены. Смерть детей во время родов начала снижаться в середине XVIII века, что Стоун объяснял тем, что повитух начинали заменять акушеры-мужчины, чьи руки сильнее, и которые совершенствовали родовспоможение, внедрив применение «поворота на ножку» и эффективные акушерские щипцы. Эти новшества многими воспринимались в штыки. Когда королева Анна в 1703 году впервые пожаловала рыцарское звание акушеру-мужчине Дэвиду Хамильтону, его недоброжелатели отозвались на это куплетом [99, 59]. Впрочем, внучка Кларендона, женская судьба которой была такой тяжелой, вероятно, осознавала значение этого пожалования.
У Хайда были внуки от других детей. Старший сын Генри в годы первой эмиграции отца был его секретарем и вел секретную переписку, а в годы Реставрации состоял при дворе королевы Екатерины Браганца. После изгнания отца он выступал в его защиту в парламенте и был противником правительства КАБАЛь. Он унаследовал отцовский титул и играл некоторую роль в делах. В конце правления Карла II он был даже введен в Тайный совет, а при Якове II стал Лордом-хранителем печати и Лордом-лейтенантом Ирландии. В последние месяцы правления Якова он был смещен с этих должностей, а после Славной революции, не без колебаний, признал новый режим. Это не помешало ему сотрудничать с якобитами, он даже провел некоторое время в заключении в Тауэре. При королеве Анне второй граф Кларендон, умерший в 1709 году, был фигурой non grata при дворе племянницы, хотя пенсию от короны все же получал. Он не чуждался литературных занятий и принял участие в подготовке издания «Истории мятежа». Епископ Бернет дал ему ироничную характеристику: «Он был человеком по натуре искренним во всем, кроме оплаты своих долгов, что он делал с большим искусством, нарушая обещания очень часто и давая при этом новые обещания. Он дружелюбный человек с хорошим характером» [1, II, 462]. В первом браке его супругой была дочь друга отца лорда Кейпла, казненного в 1649 году. Она умерла после появления на свет в ноябре 1660 года их единственного сына Эдварда, который станет третьим графом Кларендоном. Одним из эпизодов политической карьеры этого представителя поколения семейства Хайдов было генерал-губернаторство в колониях Нью Йорк и Нью Джерси, где о нем сохранились не слишком хорошие воспоминания, включавшие обвинения в коррупции. Историк Р. Харрис вовсе назвал его «дегенеративной личностью».
Единственный сын третьего графа Кларендона умер раньше своего отца, отчего титул перешел к линии Лоуренса Хайда. Он был видным политическим деятелем, и в 1682 году стал графом Рочестером (во второй креации). Сначала сторонник Якова II, Рочестер после Славной революции перешел на сторону нового режима и занимал ряд высших постов при Вильгельме III и Анне, в том числе, Первого Лорда Казначейства и Лорда-председателя Тайного совета, хотя и не всегда ладил со своей племянницей-королевой. По политическим воззрениям Рочестер был тори (как и все потомки Кларендона); ему принадлежит главная заслуга в подготовке к публикации и издании «Истории мятежа и гражданских войн». Он написал обширное предисловие к ней, обращенное к королеве Анне. Бернет писал, что по способностям он, безусловно, превосходил старшего брата и был одним из самых спокойных людей при дворе. Однако, достигнув высших постов, он стал жестоким и нетерпимым. Его считали не замешанным в коррупции; «он относился к государственным делам с большой серьезностью, поэтому вел их с большой строгостью. Его вспыльчивость некоторые объясняли искренностью, на самом деле, она „разжигалась частым употреблением спиртного“» [1, II, 463].
Сын Рочестера Генри стал четвертым и последним графом Кларендоном первой креации. Ему Оксфорд обязан созданием фонда, финансировавшего издательство «Кларендон Пресс». Его сын, тоже Генри, барон Корнбюри, тори, близкий к якобитам, чьи литературные таланты ценили великие писатели XVIII века Джонатан Свифт и Александр Поуп, погиб в результате нечастного случая в 1753 году всего за полгода до смерти отца. Находясь в Париже, он упал с лошади и насмерть разбился о булыжную мостовую. Вторая креация графов Кларендон состоялась в 1776 году, когда король Георг III даровал этот титул дипломату и политику Томасу Вильерсу. Он приходился внуком старшей дочери четвертого графа, умершего в 1753 году. Сегодняшние носители титула Кларендон носят фамилию Вильерс и являются, следовательно, весьма отдаленными потомками канцлера. Младшая дочь Эдварда Хайда Френсис вышла замуж в 1675 году за некоего Томаса Кейтли, долгие годы служившего в Ирландии. У них были дети, но отца пережила только одна дочь. Между супругами продолжался длительный конфликт. Родственники считали, что в нем была виновна Френсис, присоединившаяся к одной из пуританских сект. Так что самой «жизнеспособной» оказалась ветвь Лоуренса, графа Рочестера. В потомстве его дочери есть гены канцлера Кларендона, который был отдаленным предком аристократических семейств герцогов Баклю и герцогов Глостерских, последние узами родства связаны с нынешней правящей Виндзорской династией.
Кроме потомства и иногда для потомства иногда остаются долги. Кларендон оказался в числе тех, кто оставил долги. Вопрос о расходах и доходах канцлера вызывал много толков, поскольку напрямую связывался с обвинениями в коррупции в его адрес. Историк Р. Харрис считал вполне достоверными подсчеты первого биографа Хайда Томаса Листера, согласно которому канцлер в общей сложности получил королевских дарений, денежных и земельных, на общую сумму порядка шестидесяти тысяч фунтов стерлингов, а его жалованье канцлера составляло около пяти тысяч в год. Восемнадцать тысяч из первого пожалования короля в размере примерно двадцати тысяч ушло на приобретение Кларендон-парка в Уилтшире у графа Албемарла. Харрис считал, что шестьдесят тысяч не были чрезмерным вознаграждением за его верную службу монархии. Он поступил непредусмотрительно, затеяв строительство Кларендон-хауза в Лондоне, стоимость которого составила порядка пятидесяти тысяч. Когда он отправился в изгнание, сумма его долгов превышала сорок тысяч фунтов, «факт, заставляющий не верить, что коррупция имела место» [48, 407]. Долги канцлера отошли его старшему сыну, который, как отмечалось, чтобы избавиться от них, продал Кларендон-хауз (и тянул с выплатой).
Главным наследством канцлера, принадлежащим образованной части человечества, являются его литературные труды. Плодом его интеллектуальной деятельности стала, в первую очередь, «История мятежа и гражданских войн». Еще в XVIII веке его потомки даровали Оксфордскому университету права на издание этого труда. В конце XVII века университетская типография занимала подвальные помещения Шелдонского театра. В 1711–1715 гг. университет строит новое здание для издательства, что частично финансируется за счет продаж «Истории мятежа». Оно получило название «Дом Кларендона». Издательство стало называться «Кларендон Пресс», и до наших дней остается составной частью «Оксфорд Юниверсити Пресс». В викторианское время потомки канцлера, носившие этот титул, субсидировали строительство двух университетских зданий для занятий экспериментальными науками, комплекс которых получил название «Кларендон-лаборатори», и считается сегодня старейшим в Англии сооружениям, используемым с такими целями.
«История мятежа» — выдающееся историческое сочинение. Мемуары об эпохе, когда он жил, оставили разные люди. Но на его сочинение смотрят как на работу историческую, потому что он сумел в какой-то степени дистанцироваться от событий, посмотреть на них, конечно, не беспристрастно, но с долей стремления к объективности. Историографические оценки этого произведения претерпевали эволюцию и до сих пор неоднозначны. Выделяются два подхода, которые можно назвать «критическим» и «защищающим». До утверждения позитивистского взгляда на историю как науку во второй половине XIX века ее основное значение видели в нравственных уроках, которые дает знание прошлого. Поэтому неудивительно, что свидетельства Кларендона вызывали доверие, а наиболее привлекательной частью его работы считались написанные им литературные портреты многих деятелей эпохи революции. Например, один из представителей «моральной философии» начала XIX века Уильям Бурдон утверждал: Кларендон «превзошел всех историков в силе изображенных им характеров», и сопоставим в этом отношении только с Шекспиром [28, 92].
В XIX веке утверждалось отношение к мемуарам как к источнику второстепенному, не заслуживающему полного доверия. Такое представление повлияло на отношение к «Истории мятежа», воспринимавшейся как сочинение отчасти автобиографическое. Доминирующую роль в утверждении «критического» подхода сыграл сэр Чарльз Фирт [42]. Он отмечал у Кларендона три мотива к написанию «Истории мятежа». Один заключался в сохранении памяти о гражданской войне, в том, чтобы снабдить будущих историков материалами. Другой мотив состоял в защите Карла I и в восстановлении его репутации. Фирт утверждал, что первоначально он совсем не был ведущим; только в 1671 году, в предисловии к девятой книге, автор представил его таковым, возможно, в надежде на милость Карла II и разрешение вернуться к семье. Однако главной была дидактическая задача: потомки должны были сделать выводы на основании анализа причин конфликта и не допустить прежних ошибок. Как историк-позитивист начала ХХ века Фирт полагал: стремление Хайда к научению следующих поколений вело к утрате объективности и непредвзятости, снижало ценность его сочинения. Историки-позитивисты, видимо, искренне не замечали, что «объективность» служит прикрытием их собственных интерпретаций. Фирт принадлежал к школе вигского историка Самуэла Гардинера, отдаленного потомка вождя Английской революции, доказывавшего, что парламент был правой стороной в гражданской войне, а Кромвель выдающимся защитником справедливости. Поэтому труд Кларендона рассматривался либеральными историками-позитивистами как односторонний в консервативном отрицании революции [41].