Разумеется, не все историки, которых принято относить к ревизионистскому направлению, одинаково оценивают значимость сочинения Кларендона. Так, Джон Моррил утверждал: «Кларендон был часто демонстративно неправ в изображении фактов и в преследовании особых целей в написании своих трудов, в изображении хода революции, в желании заставить поверить в его объяснение, что его нельзя назвать искренним и проницательным наблюдателем» [71, 216]. Кажется, что эти слова вполне могли принадлежать Фирту или Хаттону.
Американский автор М. Броунли в русле «лингвистического поворота» уделил большее внимание, чем другие историки, особенностям литературного стиля Кларендона. Избегая апологетики, он писал: несмотря на слабости, присущие историографии того времени и трудности своего собственного положения, «Хайду удалось создать структурированный исторический синтез анналов, мемуаров, полемики и апологии в работе, являющейся величайшей, возможно, единственной литературной историографией в Англии XVII века» [26, 18]. «История мятежа» не объективна, она содержит оценки, отражавшие приверженность роялистской партии, которую Кларендон считал более правой в конфликте, чем парламентариев; он давал описание событий так, как он их понимал. Тем не менее, он избрал не тот способ защиты, «которого желал Карл I, поощривший своего советника к написанию. Устремления Хайда определялись его приверженностью к исторической правде и верой в то, что история должна давать урок. Он с болью признавал, что роялисты допустили много ошибок, и считал, что часть его обязательств как историка состоит в том, чтобы назвать и проанализировать эти ошибки. Более того, он верил, что его партия преуспеет в будущем, только если извлечет уроки из прошлого, и он был готов обучать. Он не жалел никого» [26, 21]. В духе своего времени Кларендон избегал излишеств риторики и искусственного драматизма, предпочитая простой, «утилитарный» стиль. Богатый идеологический и психологический контекст событий создавался автором умелым балансированием между дискурсом и рассказом, путем структурирования нарратива как совокупности диалектических и личностных конфликтов. Броунли отмечал: «Историю мятежа» делает произведением искусства сила воображения автора, придающая описываемым событиям и тематическим разделам смысловую ценность. Собственный опыт и опыт других людей, внимательный анализ документов и свидетельств позволили создать «комплексную концепцию того, что было для него истинной сущностью гражданских войн и их значения в истории английской нации» [26, 64].
Менее изученной (и недостаточно востребованной в научном дискурсе) частью литературного наследия Хайда остаются, особенно в отечественной историографии, его политические и религиозные сочинения. Известный шаг в этом направлении был сделан молодым исследователем С. М. Морозовым, защитившим недавно диссертацию о его взглядах [128]. Напомним о трудах Кларендона, которые оставили определенный след в религиозно-философской и политической мысли.
Вторым (после «Истории мятежа») по значимости своим произведением он считал «Размышления и рассуждения о псалмах Давида», над которым, как и над «Историей мятежа», он фактически работал всю жизнь. По структуре оно представляет собой обстоятельные комментарии к каждому из 150 псалмов, автором которых обычно считают библейского царя Давида, историчность которого является предметом спора, но не для Хайда. Собрание псалмов, Псалтирь — важная часть богослужения, в том числе православного. Псалмы сами по себе — восторженные излияния сердца верующего при разных жизненных испытаниях. Тема испытания истинного христианина важна для Хайда, так как она позволила ему в контексте его времени, политических невзгод и церковных конфликтов сформулировать духовные и нравственные уроки, актуальные как для него самого, так и для тех, кому он адресовал это сочинение. В окончательный вариант были также включены дополнительные комментарии автора. Хайд писал этот труд в три захода: он приступил к нему в 1647 году на острове Джерси, продолжил во время посольства в Испании и завершил только во втором изгнании в Монпелье. То, что он на столь долгое время откладывал этот труд, Хайд считал своим большим грехом, о чем откровенно написал в предисловии, адресованном собственным детям. В нем он напоминал о верной службе королю, винил себя в недостаточном внимании к семье, а главное, в недостаточном упорстве в подготовке этого сочинения: «Из всех сил и с разумением, не лишенным недостатков, я исполнил свой долг на службе королю и моей стране, но я совершил много ошибок в обязательствах по отношению к Богу. Я не всегда помнил о Его милости и благоволении ко мне и семье во времена напастей и изгнания, а также о клятвах и обещаниях, которые давал Ему. По этой причине он послал мне беды и испытания за преступления, в которых я не был ни в малейшей степени повинен, что привело к моему новому изгнанию в том возрасте, когда я уже не мог бороться против трудностей, обрушившихся на меня. Я прервал священные занятия над псалмами, оставив в период моего великого благополучия в пренебрежении бумаги, над которыми работал с такой радостью и удовлетворением в самых трудных условиях» [5, 373]. Как видим, Кларендон уверился, что Бог послал ему новые испытания, потому что он вовремя не выполнил возложенную на него божественным провидением роль, отложив работу над псалмами Давида.
Рассуждения Хайда по поводу псалмов столь обширны и разнообразны по характеру затронутых вопросов, что приходится ограничиться главной идеей, пронизывающей содержание этого труда: только Бог и истинная вера помогают преодолевать испытания, ниспосланные Творцом и выпавшие на долю христианина. Следование моральным принципам само по себе не несет благодати, если не опирается на веру. В комментариях к третьему псалму он писал: «Великое различие между просто моральным человеком и добрым христианином в том, что первый зависит и ведом целиком доводами рассудка, а второй естественными принципами сознания и веры. Это не значит, что он недооценивает или преуменьшает значение разума. Но его разум спокойнее благодаря идее христианства. Надежды и страхи морального человека уже, чем у христианина. Верующий человек хорошо знает, что лень, пассивность и тупая уверенность в провидении без того, чтобы использовать все силы и способы, который Бог дал ему для своего оправдания и защиты, не соответствуют обязанностям христианина»[5, 387]. Мы часто беспощадны к тем, кто указывает на наши пороки, но «невинный человек остается спокойным, когда на него обрушиваются злословие и клевета. Первым делом он проверит, действительно ли обвинения безосновательны…, подготовит антидот для яда, сделает врагов советниками и даже настроит свое сердце к исправлению» (комментарий к псалму седьмому) [5, 394]. Знаменитый 103 псалом посвящен восхвалению Бога и начинается словами: «Благословляй, душа моя, Господа! Господи, Боже мой, возвеличен Бог весьма, славословием и благолепием облекся Ты». В своем комментарии Хайд подчеркивал: никакое восхваление Бога не может быть чрезмерным, поскольку все, чем люди обладают, даровано им. Однако способы уменьшить долг Богу есть. Он писал: «Мы ничего не можем Ему дать, кроме того, что Он сначала должен был нам дать. Таким образом, наш долг только нарастает тем, что мы Ему платим. Но каждый кредитор может сократить собственный долг благотворительностью и милостью. Если у должника нет денег, то можно принять вещи или удовлетвориться работой и страданиями, которые тот несет на службе ему; тем возместится и его долг. Бог — это всеобщий кредитор, и наши долги Ему столь велики, что не могут быть выплачены; все, что мы можем, не компенсирует благодати, которой Он одарил нас» [5, 653].
Я не богослов, и мне трудно комментировать «Рассуждения и размышления о псалмах Давида» в деталях, но два момента стоит выделить. Во-первых, Кларендон хотел сообщить потомству о своем идеале смиренного христианина, веру которого не могут поколебать выпавшие ему испытания. Более того, только испытания могут уменьшить его долг Господу. Во-вторых, в этих коротких отрывках отражена этика протестантизма. Проповедь активного участия и обличение лени выдает Хайда-борца. Да, кажется, именно так: и борец, и смиренный христианин в одном лице. Дискурс о восхвалении Бога в терминах «кредитор» и «должник» тоже нельзя оставить за пределами внимания, равно как упоминание о «благотворительности», рассматривавшейся в протестантских странах в те времена в качестве ведущего инструмента помощи слабым и бедным. Стоит также обратить внимание на замечание К. Хилла о пропагандистском использовании псалмов сторонниками обеих партий: это произведение Кларендона «тоже не было лишено тенденциозности. Когда они были опубликованы в 1727 г., на них стояла дата 1647; но содержание ее делает очевидным, что в содержании ее имеется многое такое, что могло появиться только после 1660 г. Размышления о псалмах 124 /123, 127/126, 129/128 говорят о неожиданной реставрации Карла, чтобы показать, что Бог может совершать политические чудеса. Псалом 20/19 учит, что церковь необходима для государства, а псалмы 22/21, 69/68 и 73/72 показывают, что успех и победа не оправдывают дела — точка зрения, с которой по разным причинам соглашался Милтон. Псалом 44/43, полагал Кларендон, демонстрировал необходимость изучения истории, если мы хотим избежать революции» [146, 385].
Тема религии и веры затрагивалась и в других трудах Кларендона, написанных в последние годы жизни. Можно выделить два его сочинения, «О религии и политике, также о поддержке и помощи, которые они должны оказывать друг другу. С обзором власти и юрисдикции папы во владениях других государей» и «Критика доктором Стиллингфлитом книги, озаглавленной „Фанатизм, фанатично приписанный католической церкви“, и возражение и опровержение SC благородной персоной». В первом он рассмотрел историю христианской церкви на Западе и формулировал идею сближения церквей, возглавляемых государями. Он прославлял Реформацию, лишившую пап супрематии. Вину за церковные расколы и религиозные войны он возлагал на папский престол. Эта работа, вероятно, имела политический подтекст, она должна была предостеречь влиятельных людей от перехода в католицизм. Он помнил, что в католическую веру перешла его дочь. До него, вероятно, доходили слухи о симпатиях к католицизму бывшего зятя герцога Йоркского и самого Карла II. История второго сочинения вкратце такова. Во времена Грейт Тью Хайд был в дружеских отношениях с Хью Кресси, ставшим каноником в Виндзоре, но затем не просто перешедшим в католическую веру, но ставшим монахом под именем Сирениуса Кресси (SC). Для Хайда это было шоком. В начале Реставрации Кресси служил духовником королевы Екатерины. С конца 50-хгг. он был вовлечен в теологические споры с молодым ректором из Саттона Эдвардом Стилли