— Это, неска, называется Бастида. Обычно здесь не содержат девушек, но касаемо вас был отдельный приказ. Сюдой, — ответил мне молоденький полицейский, один из сопровождавших.
— Сюдой? Какой такой сюдой? Я не хочу сюдой. Хочу тудой, — вот понимаю, что несу бред, но остановиться не могу, потому что страшно.
— Дык приказ же, неска. Мы-то тут причем. В Бастиду, так Бастиду, — продолжил поражать меня своим говором этот молодой парень. Он явно был не старше братьев.
— А ее разве не снесли? — опять лепетала я, пока меня вели по мрачным и узким коридорам.
— Снесли? Дык кто ж её снесет-то? Громадину эту, — искренне так удивился полицейский.
— День взятия Бастилии впустую прошел у дяди Мити, — вспомнила я.
— Не знаю, что там, у Митрича впустую прошло, у нас ничего впустую не проходит, — продолжил полицейский. Они уже буквально несли меня под локти с двух сторон.
— Нет, я, конечно, понимаю, что все сидели. И Сервантес, и граф Монте-Кристо. Но вот я сидеть совсем не хочу. И рябчика из ружья я не убивала, — продолжала лепетать я теперь уже из «Летучей Мыши».
— Какой еще рябчик? Вы же зарезали слугу, с которым состояли в полюбовной связи? — невозмутимо продолжил полицейский.
— Что за бред? Какая такая связь? И никого я не убивала. Вот вернется Рихард, он вам всем покажет Кузькину мать с горбинкой. А я возьму тапочек и буду бить им по трибуне. — Теперь вот Хрущев вспомнился. И, разумеется, меня не поняли и закономерно спросили:
— У Кузьмы горбатая мать? И зачем нам с ней встречается? — Было бы смешно, если бы не хотелось плакать и не было жутко страшно.
Наконец мы пришли в довольно мрачное, но зато теплое помещение, где за столом сидела отвратительнейшая эмакум, которую мне приходилось видеть. Баба-Яга из детских сказок просто красавица рядом с этим монстром. И по возрасту они примерно совпадали. Сколько там Бабе — Яге лет? Нос растёт у человека всю его жизнь и, исходя из этого, ей примерно пятнадцать веков. Так вот. Этой было не меньше.
— Вот. Доставили, — заявил один из сопровождающих тот, который все это время молчал.
— Наслышана, наслышана. Ступайте-ка отсюда ребятки. Я дальше сама, — прокаркало это создание и неожиданно шустро вылетело из-за стола, больно схватило меня за руку и куда-то потащило.
— Что вы делаете? Куда вы меня тащите? — я попробовала сопротивляться, но куда там.
Меня тащили, как будто она вдруг стала носорогом, а меня нанизало на ее рог. Мы неслись всё ниже и ниже. Я давно уже потерялась в пространстве и не смогла бы отсюда выбраться, даже если бы вдруг такой шанс мне предоставили. И мне казалось, что мы уже очень глубоко под землей, когда внезапно старая карга остановилась. Меня швырнули, куда-то в темноту, а она проскрипела.
— Эх, не тем людям ты перешла дорогу, девка. Не тем. Раньше надо было думать. А теперь сгниешь тут заживо. Убивать-то тебя не велено, но и особенно церемонится тоже не велели. Так что у тебя дня два. А потом помрешь.
Сказав это, она с жутким скрежетом закрыла решетку и заперла её на замок. А потом стала удаляться по коридору.
Я огляделась. Камера, в которую меня швырнули, была маленькой. Два шага от стены до узкого топчана. Лежа на топчане, рукой можно было дотянуться до решётки, которая отделяла мою камеру от общего коридора. В камере света не было. Но вот в конце коридора горел магический факел и до моей камеры долетал его свет. И поэтому можно было что-то рассмотреть. В камере ожидаемо не было окон. Мы так долго спускались вниз, что не мудрено.
Конечно, речь этой старой карги меня испугала. Но ведь Рихард вытащит меня отсюда? Он вернется уже к вечеру, и я снова буду дома. Ну, еще мэтр наверняка поднимет всех на уши. Все будет хорошо.
У меня не было ни часов, ни окна, и я знала, что от скуки и безделья время тянется неимоверно долго. Но даже так, по моим подсчетам, уже давно наступила ночь. А меня никто не спешил спасать. Вдобавок, в камере заметно тянуло сыростью, и мне стало холодно. У меня не отобрали плащ, но даже он не спасал. Чтобы согреться я приседала, ходила и прыгала. Но это мало помогало. Как итог: я устала и решила лечь спать, замотавшись в плащ.
Проснувшись, я ощутила жуткий озноб и, встав, принялась ходить по камере в тщетных попытках согреться. И еще очень хотелось есть. Дома я только позавтракать успела, а потом мы пили чай с эмакум Кокориной и нервничали. Лучше бы мы пообедали. И если проблему с туалетом решила дырка в полу, размером с мой кулак, то есть очень хотелось. И пить. Ни еды, ни воды мне никто не приносил. Вообще в этот коридор никто не заходил. Как будто про меня все забыли. Приди сейчас старая Бабка-Яга, я бы ей обрадовалась, как родной. А если бы она принесла кружку воды, вообще расцеловала.
Где-то к вечеру, по моим расчетам, жажда окончательно доконала меня. По-моему, без воды организм может протянуть два дня? Именно про это говорила старая карга. Значит, у меня в запасе остались часы. Потому что по моим ощущениям шли вторые сутки. Я уже не пыталась согреться. Зубы стучали, губы обветрились и покрылись корочкой, во рту была сушь и я, кажется, заболела, потому что кожа горела.
А потом я стала проваливаться в сон или бред. И вот однажды в этот бред все-таки пришла Баба-Яга, и в мой рот полилась жидкость. И она своим скрипучим голосом говорила:
— Не поймешь этих благородных. То не заботься. То не дай умереть, она еще нужна. Не поймешь, чего сами хочут. Хочут. Хочут. Хохочут.
А потом жуткий смех. И снова в мое горло льётся жидкость, и я глотаю, потому что отчаянно хочу жить.
— А ты красивая. Как Чени. Беатрис Чени. Проклятая отцеубийца. Ты как Чени. Чени. Чени.
Это эхо и хохот в моей голове. Эхо и хохот. Я в горах? А потом я снова лечу и лечу.
— Мы обойдем всю тюрьму сверху донизу. Каждую камеру. Я проверю лично, — этот голос.
Я его помню. Знакомый голос. Кажется, я даже любила этот голос. Или это было не в этой жизни, а в другой?
— Уверяю вас, Ваше сиятельство. Этого просто не может быть. В моей тюрьме не содержат юных несовершеннолетних несок. Это просто абсурд. То, что вы говорите, невозможно и в кошмаре придумать.
— Это ваша жизнь превратится в кошмар, если хоть одно из моих подозрений подтвердится.
Я вспомнила. Рихард. Голос зовут Рихард. Надо его позвать. А зачем? Надо. Я кажется, упала откуда-то. Кровать? Надо подползти и позвать. Только вот голоса почему-то нет. Надо зацепиться за решетку. И свет все ближе. Сил уцепится не хватило. Но рука выпала из камеры. Я лежала на полу. Пол, горячий какой. Обогрев пола? Зачем они стали обогревать пол. И так тут жарко, и дышать нечем. И тут рык. Лев? Я в Африку попала? Поэтому так жарко и львы.
— Клари?!
Жуткий треск. Это решетка, у которой я лежала. Сломали. А кто чинить-то будет? И опять рык. Точно львы. Расплодились.
Меня обхватили и прижали к чему-то прохладному и твердому.
— У нее жар. Она вся горит. И обезвоживание. Лихорадка. Ваше сиятельство, разрешите мне. Отпустите её. У нас не так много времени её спасти. Вот этот флакон в нее нужно влить, — это кто-то другой.
Меня отпустили и в горло опять что-то полилось.
— Ваш-ше сияте-ельство. Я в-вас уверяю. Я н-не-е зн-нал.
В Африке есть овечки? Потому что он явно блеет, а не говорит.
— Если она умрет, я разнесу Бастиду по кирпичику. А вас под ними похороню.
Ну, я же говорила, что Бастилию разрушили. И площадь там теперь. А мне не верили.
— Ваше сиятельство, нужно уходить отсюда и выносить ее из подземелья. Сейчас отвар подействует и уходим. К вам домой? Я могу предложить отдельную палату и уход.
— Нет. У меня дома и уход, и врачи. Берите всех, кого нужно. Любые расходы. Она должна жить.
Ну, если таким тоном приказывают жить, как я могу, не подчиниться? И с этой мыслью я провалилась в темноту.
Очнулась я кровати в замке герцога. Его рядом не было, но подушка рядом примята, так что он явно тут ночевал. Я попыталась привстать на подушке, но сил не было. И тут я вспомнила и арест, и тюрьму. А потом эти кошмары и галлюцинации. Все закончилось?
— Неска Клариса, не пытайтесь встать. Вот выпейте. Это просто замечательно, что вы пришли в себя. Теперь вы точно поправитесь.
Я что-то пила, а потом спала. Пила и спала. Пока мне это не надоело, и я взбунтовалась. Сколько можно спать-то? И когда к моим губам опять поднесли чашку, я решительно её отодвинула.
— Мне надоело спать. Хватит. — Чашка пропала, и меня приподняли в подушках. Ну, наконец-то.
Я сидела на диване в кабинете Рихарда. В другом кабинете. Тот сломали. Герцог, пока искал меня, сломал там все, что можно было сломать. Да и после убийства, находится там было бы тяжело всем. Поэтому там теперь ремонт. Рихард снес стену и объединил бывший кабинет, с какой-то там гостиной. То ли белой, то ли синей. Но точно знаю, что теперь она будет бежевой. Новый кабинет был больше. Раньше это была часть библиотеки. И тут уместился диван, на котором я теперь почти всегда и лежала. Меня приносили и уносили. Меня теперь все время таскали на руках, как куклу Суок из сказки «Три толстяка». Хорошо хоть в коробку не упаковывали.
Но Рихард был прав. Мое здоровье сильно пошатнулось во время пребывания в Бастиде, и выздоравливала я медленно. Почти две недели меня продержали в лечебном сне. Потом еще две недели на постельном режиме и только сейчас разрешили кровать наконец-то покинуть. А был уже март месяц. Начало весны. И в самом деле, я себя очень даже хорошо чувствовала. И очень хотелось на улицу. Почувствовать первый весенний ветерок. Но Рихард, как курица наседка и слышать ничего не хотел ни о каком ветерке.
Получив вестник, он приехал тем же вечером, и сообщение о моем аресте вызвало лишь недоумение и желание всех уволить. Но к концу дня меня не нашли ни в одном из полицейских участков города. И тогда он запаниковал. А когда Рихарт паникует, он, оказывается, развивает бурную деятельность. А еще он не спит. А если не спит он, значит, не спит и все Министерство магии. А еще и Совет Магов тоже не спит. А за ними и остальные учреждения. Потому что он организовывает тотальную проверку всего. Просто всего. В данном конкретном случае начал, разумеется, с полиции, потом перешел на прокурорский состав, потом адвокатура. И пошло-поехало. Город стоял на ушах. Занимался всем этим он само собой не один. Поэтому и не спали все.