Все захихикали, прекрасно поняв, что брат на роликах здесь совершенно ни при чем. Как потом узнал Дима, никакого брата у Черкашина не было и в помине.
– Тишина! – повысила голос учительница. – Не забывайте, что каждый из вас тоже может поменять школу и окажется в точно такой же ситуации.
Пока она делала наставления, Дима, потупив взгляд, исподтишка разглядывал своих будущих одноклассников. Тех, с которыми ему, по всей видимости, придется еще учиться четыре года, закончить школу и получить аттестат о среднем образовании.
И когда его глаза остановились на ней, он даже вздрогнул. В глотке мгновенно стало сухо, как в заброшенном колодце, ладони предательски вспотели, а сердце гулко заколотилось, словно подавая школьнику недвусмысленный сигнал.
Это была самая красивая девочка, которую ему приходилось когда-либо видеть. Светлые, пшеничного цвета волосы густыми локонами обрамляли ее миловидное нежное лицо. Больше всего его потрясли ее глубокие, темно-зеленые глаза. Глядя в них, Дима почему-то думал об озерах, затерянных в лесной глуши и не тронутых цивилизацией. Самое поразительное, что в этих глазах в тот день не было и намека на усмешку. Она смотрела на него с нескрываемым любопытством, рассеянно вертя своими тонкими пальчиками карандаш.
Девочка поймала его взгляд, и ее губы тронула едва уловимая улыбка.
Он торопливо отвел взор, делая вид, что разглядывает стенды, пестревшие множеством таблиц и схем. Затылок буквально полыхал от жара, и он боялся, что его щеки стали пунцовыми и это все видят.
Потом он узнал, что это небесное создание зовут Аней.
Самая красивая девочка класса, а возможно, и всей школы – Аня Тополева.
Ее имя он беззвучно повторял бесконечное количество раз, укладываясь спать.
Но подойти решился только спустя полтора года.
Всю последующую неделю к Диме присматривались. Никто из ребят к нему не подходил, а сам он обратиться к кому-либо стеснялся. Но и существовать в полном вакууме дальше не представлялось возможным. Уже много позже Дима с тоской пришел к выводу, что в ту первую неделю к нему даже не присматривались. Во всяком случае, определение для этого было неподходящим.
Класс принюхивался к нему. Именно так это и выглядело. В какой-то момент Дима даже сравнил себя с животным, которому каким-то чудом удалось прибиться к стае. И вместо приема и уюта он, трясущийся и напуганный, видел перед собой лишь недоверчивые взгляды, сопровождаемые глухим ворчанием.
И старт был дан с того момента, как Нина Ивановна представила его.
Шлангин.
Это было… это было вроде первой песчинки, которая случайно попала в смазанную шестеренку. С каждым днем эти песчинки продолжали забиваться между зубцами, усложняя и без того непростую работу механизма.
«Ага, Шлангин… – прочитал в глазах одноклассников Дима в тот день. – Вот ведь какая интересная фамилия… Просто так такие фамилии не бывают?! Значит, что-то за этим стоит!»
Интересно, как сложилась бы его судьба в этой школе, будь он, к примеру, Соколовым или пусть даже Петровым?
Внутренний голос уверял его, что дело вовсе не в фамилии, и Дима после долгих размышлений был вынужден согласиться. Вон, у них в классе есть парень с фамилией Немец. Так почему-то никто его фашистом или Гитлером не обзывает.
Спустя неделю тот крепкий парень с последней парты, Олег Черкашин, попросил его списать домашнее задание по географии. Не раздумывая, Дима отдал свою тетрадь с добросовестно выполненной работой. Он наивно полагал, что этот добрый (а добрый ли?!) жест с его стороны поспособствует налаживанию контактов в классе.
Тетрадь вернули только перед географией, когда Дима уже начал не на шутку волноваться. Правда, тетрадью назвать то, что протянул ему Черкашин, можно было с большой натяжкой. Скомканный, бесформенный грязный комок с изжеванными листами. Уже позже он случайно узнал, что мальчишки играли его тетрадью в футбол в школьной раздевалке.
– Извини, уронил, пока нес тебе, – произнес Черкашин, даже не моргнув глазом. Лицо его было ровным, лишь в глазах пряталась издевательская улыбочка. – Спасибо.
Насвистывая, парень как ни в чем не бывало сунул это нечто в руки Димы и ушел.
Внутри все ходило ходуном, пальцы сжимались в кулаки, но Дима ничего не сделал. Пробормотав что-то невнятное, он молча сунул комок в рюкзак и побрел в класс.
Тетради нужно было сдать на проверку, и он долго размышлял, как поступить, между делом пытаясь хоть как-то разгладить и привести в порядок измятые листы. Если не сдаст – получит «пару». А сдавать тетрадь в таком виде ему было стыдно. Промучившись, он все же выбрал второй вариант. И сразу же пожалел об этом.
Учительница географии сразу обратила внимание на его тетрадь. Она нарочито взяла ее кончиками пальцев за обложку, словно подчеркивая к ней свое брезгливое отношение, и позвала Диму.
– Я не знаю, из какой помойки ты ее вытащил, Шлангин, – холодно произнесла она. Несчастная тетрадь болталась перед глазами, напоминая подбитую птицу. Когда учительница небрежно бросила ее на стол, она вяло раскрылась, обнажая надорванный лист, на котором виднелся четкий пыльный след кроссовки.
– Переделаешь и принесешь новую, – велела географичка. – Может, там, где ты учился, такие тетради были в порядке вещей, но в нашей школе это не пройдет.
Дима невидяще смотрел в пол, чувствуя, как его заливает жгучая краска стыда.
– Двойку я тебе пока ставить не буду, – подвела она итог. – Но оценка будет снижена на балл. Все, свободен.
И Дима был бесконечно рад такому исходу дела. Единственное, его покоробила фраза учителя «в нашей школе…». Будто он не знает, как должны выглядеть тетради! Ну да ладно, хорошо, что все обошлось.
Да, на этот раз обошлось. Он старательно переделал работу и получил за нее четверку (с учетом потери балла, потому что сделана она была безупречно).
А буквально через пару дней к нему обратился Арсен Лаликян. Чернявый, вечно ухмыляющийся парень, маслянистые глаза которого постоянно ощупывают тебя с ног до головы, словно выискивая какой-то недостаток. Рядом с ним стоял Черкашин, многозначительно улыбаясь.
– Слышь, брателло, дай немецкий содрать, – нараспев проговорил Лаликян. Он переглянулся с Черкашиным и хитро усмехнулся, будто бы их связывал какой-то секрет. – Ты же сделал, мы знаем.
Дима посмотрел на Черкашина, и тот подмигнул ему.
– Нет, – неожиданно вырвалось у Шлангина. – До немецкого еще два урока. Успеете сделать на перемене.
Лица мальчишек вытянулись. Похоже, подобного ответа они ожидали меньше всего.
– Борзеешь, Шланг? – недобро сузил глаза Лаликян, и эта фраза больно хлестнула по сознанию, будто Дима случайно сковырнул болячку на только что зажившей ранке.
– Я не Шланг, – ответил он, стараясь не глядеть в глаза разозленному однокласснику. – У меня есть имя.
– Имя заслужить надо, – рассудительно сказал Черкашин.
– Тебя сюда никто не звал, – услышал Дима за спиной и, вздрогнув, попятился в сторону. Это был Ковальчук Виталий, с которым в дальнейшем ему придется неоднократно сталкиваться.
– А раз пришел в нашу школу, должен соблюдать правила, – прибавил Ковальчук.
Зазвенел звонок, и Дима, не оглядываясь, засеменил в класс, прижимая рюкзак к своей впалой груди.
– Шланг, – процедил Черкашин, и Лаликян визгливо засмеялся.
Если до этого еще были какие-то сомнения, как называть Диму, то теперь они быстро развеялись.
Шланг.
Его участь была предопределена.
В этот же день его подкараулили после уроков. Стянули с него куртку, отняли рюкзак. Выпотрошили его, раскидав учебники и тетради по лужам. Когда Дима кинулся к Лаликяну, чтобы отобрать куртку, тот неожиданно резко ударил его в живот. Сзади подошел Ковальчук и высыпал ему на голову горсть песка. Черкашин толкнул его, и Дима, потеряв равновесие, упал прямо в лужу. Он стоял на коленях в холодной грязной воде, вытирал забрызганное лицо, а вокруг звенел издевательский смех.
– Соси дерьмо, Шланг, – бросил Лаликян. – Тебя ведь для этого придумали. Шланги хорошо перекачивают навозные кучи.
С этими словами он наподдал по Диминому рюкзаку ногой, и тот, перевернувшись в воздухе, беспомощно шлепнулся в грязь.
Ковальчук выхватил телефон и, пока Черкашин держал Шлангина, сделал несколько снимков.
– Скажешь кому, повесим везде эти фотки, – прошептал он, вплотную наклоняясь к трясущемуся от страха Диме. – Пока знает наш класс, что ты Шланг. А будет знать вся школа.
Они быстро ушли, посмеиваясь и перекидываясь сальными шутками, а он стоял на коленях в луже, с болью глядя на свой испачканный рюкзак и разбросанные учебники.
Шанс
Вырвавшись из тягостных воспоминаний, Свободин издал глубокий вздох. Пальцы неосознанно гладили приклад «Маверика», как если бы перед ним был не дробовик, а дремлющий кот. Губы что-то беззвучно шептали.
Игорь буквально сверлил многозначительным взглядом Юрия Александровича, и он наконец заметил это. Старшеклассник незаметно ударил кулаком в раскрытую ладонь, повернув при этом голову в сторону стрелка. Колышев все понял.
«Никак не успокоится, – встревоженно подумал он. – Но предпринимать сейчас какие-то решительные действия слишком рано. Рано и опасно».
Преподаватель медленно покачал головой, и на лице Игоря отразилось разочарование. Поджав губы, он отвернулся.
Колышев решил избрать другую тактику.
– Дмитрий…
Свободин резко вскинул голову, глаза его приобрели осмысленность.
«Он как будто находился на другой планете. Под наркотиками, что ли?» – отметил про себя Юрий Александрович.
– Судя по всему, ты учился здесь? – осторожно спросил он.
– Может, и так, – нехотя протянул Свободин. – Разве это имеет сейчас значение?
– Все имеет значение. Иногда малейшая деталь может решить исход дела.
Преподаватель немного помедлил, словно взвешивая, стоит ли задать очередной вопрос, затем выдохнул: