и ради спасения этих людей.
– Я пойду, – тихо произнес Виталий.
При этих словах Лаликян поджал губы и опустил голову, уставившись в гладкую поверхность стола.
В автобусе повисла напряженная пауза.
– Ты уверен в этом, сынок? – спросил полковник, и Ковальчук кивнул.
– Благородно с твоей стороны, – оценил Котляр и многозначительно посмотрел на Арсена. Разглядывая собственные ногти, Лаликян отрицательно покрутил головой.
– Это ваш выбор. Вы не обязаны ничего делать, никто никого насильно в петлю не тащит. Я мог бы запретить тебе идти в класс к вооруженному человеку, который жаждет мести, – сказал росгвардеец Ковальчуку. – Но я не буду этого делать, если ты сам принял такое решение.
Виталий поднялся.
– Они в кабинете химии? – уточнил он.
– Да. Мои бойцы проводят тебя.
Не глядя на Арсена, Виталий вышел из автобуса.
Полковник тоже встал из-за стола.
– Ты свободен, – сухо произнес он, и Лаликян, выпрямившись, неуклюже двинулся к выходу.
В дверях он столкнулся с капитаном.
– Товарищ полковник, он отпустил девушек! – выпалил росгвардеец. – Только что из школы вышли! С ними еще одна, совсем кроха, и мальчишка!
– Очень неплохо, – пробормотал Котляр. А про себя подумал:
«Молоток, Павлов!»
Выпускник
Три года назад
Наконец наступил день, о котором мечтали практически все выпускники, и Дима не был исключением. Сегодня его классу вручали аттестаты о среднем образовании. Все, со школой было покончено. Шлангин даже не знал, чему больше радоваться – новому этапу в своей жизни, который открывал перед ним разнообразные двери, или же завершению травли. Изощренной и, как ему казалось, нескончаемой.
Но, видимо, всему приходит конец. Сейчас он получит заветный документ об окончании среднего образования, и – прощай, школа! Прощайте, слепые и черствые учителя, которые в упор не замечали того, что творилось у них под самым носом. Прощайте, ненавистные уроки физкультуры (проклятый Евгений Владимирович все-таки поставил ему в аттестате четверку – видать, побоялся ставить трояк, когда увидел, что все остальные оценки отличные!), и, самое главное, прощай этот ненавистный одиннадцатый «А»! Особенно эти трое ублюдков, о которых хотелось забыть, как о страшном сне…
Настроение Димы не могло испортить даже то обстоятельство, что, в отличие от своих одноклассников, за аттестатом он шел в полном одиночестве. Мама опять сослалась на какие-то неотложные дела, а про отчима и вовсе речи не шло. Бабушка приболела, и Дима сам настоял, чтобы она осталась дома…
«А как же Аня? – ехидно поинтересовался внутренний голос, пока Дима, насвистывая, шагал в сторону школы. – Ей ты тоже скажешь “прощай”? Особенно после того, что между вами произошло?!»
«Я обязательно поговорю с ней сегодня, – подумал Дима, не спеша двигаясь по аллее. Он пнул начищенным ботинком мятую жестяную банку, и та отлетела в лужу. – Я спрошу у нее…»
Однако его мысли о предстоящем разговоре с девушкой были внезапно прерваны открывшейся картиной. На одной из лавок, стоящих вдоль аллеи, сидела пресловутая троица. Увидев знакомые ухмыляющиеся лица, Шлангин покрылся ледяным потом, в мозгу нервно запульсировало:
«Это никогда не закончится. Они будут преследовать меня вечно»
Ноги уже замедлили шаг, но внутренний голос зашептал: «Ты что, струсил, дружище? Сегодня последний день! Все, школа закончена! Впереди только выпускной! Они не посмеют тебя сейчас тронуть!»
Дима нерешительно смотрел вперед. Соблазн развернуться и дойти до школы другой, более длинной, дорогой был, конечно же, велик. Но одновременно с этим неожиданно взбунтовалось его второе «я».
С какой стати?! По какому праву он должен менять маршрут из-за каких-то говнюков?!
Ноги сами понесли его вперед, сердце гулко долбилось в груди, а губы беззвучно повторяли «не боюсь… не боюсь… не боюсь…»
– Привет, Шланг! – усмехнулся Черкашин, когда он поравнялся с ними. – Как дела?
– Нормально, – пробурчал Дима, стараясь не встречаться взглядами с троицей.
– Накатишь перед вручением аттестата? – спросил Лаликян. – Опыт у тебя уже есть!
Парни захохотали.
Ковальчук спрыгнул с лавки и перегородил дорогу Диме.
– Куда спешишь? Не хочешь с товарищами пару минут поболтать?
– Отвали, – вырвалось у Шлангина, и тот на мгновение опешил.
– Ого, – сказал Черкашин и присвистнул, – у песика прорезался голос? Полаять захотелось?
Он толкнул Диму в спину, и тот обернулся.
– Хватит, – пробормотал он, и его лицо пошло красными пятнами. – Самим не надоело?
Он не видел, как Лаликян обошел его сзади, встав за спиной.
– Тебе что, западло с одноклассниками в последний день постоять? – прищурился Ковальчук.
– Я… – начал Шлангин, но тут Арсен с силой гаркнул ему на ухо, и он чуть не подпрыгнул на месте от испуга. Черкашин наступил ему на правую ногу, а Ковальчук, кинувшись вперед, с силой толкнул Диму. Внезапная боль пронзила лодыжку, и Шлангин закричал. Потеряв равновесие, он упал на лавку, откуда его ногой спихнул Лаликян. Дима упал на заплеванный асфальт, и его тут же оседлал Черкашин.
– Держи его! – возбужденно крикнул он, и Ковальчук вцепился в ноги Шлангина. Пальцы с силой впились в кожу, и новая вспышка боли в голеностопе едва не лишила Диму сознания. Лаликян держал его за руки, Ковальчук за ноги, в то время как Черкашин извлек откуда-то ножницы и принялся торопливо вырезать на брюках Димы громадную дыру. Шлангин извивался как уж на сковороде, но силы изначально были неравны.
– Не дрыгайся, дурак! – прикрикнул Лаликян. – А то яйца ненароком отрежем, ха!
Когда все было закончено, Арсен вытащил из рюкзака пузырек с зеленкой и ватные тампоны.
– Замри, Шланг, – скомандовал он. – Дернешься, в глаза попадет.
Дима зажмурился, чувствуя, как по щекам текут предательские слезы. Вскоре его лицо было обильно вымазано зеленкой.
– Шухер, девки идут, – вдруг приглушенно сообщил Ковальчук, и Дима почувствовал, как руки, держащие его, отпустили. Ничего не видя перед собой, он с трудом поднялся.
– Давай, садись, дурачок, – добродушно произнес Черкашин, усаживая Шлангина на лавку. Где-то неподалеку слышался веселый девичий смех. И (о нет!), кажется, среди других голосов Дима услышал смех Ани. Он опасливо разлепил веки. Точно…
Их тоже было трое, три подружки, в том числе и Тополева. Увидев взъерошенного Диму, измазанного зеленкой, они притихли, но это длилось всего секунду, после чего раздались смешки.
Черкашин с фальшивым участием пригладил торчащие волосы Димы:
– А я и говорю, девушки. Мол, Димыч, ты че, в таком виде собрался в школу? Все-таки ответственный день!
– Аттестат получать, – с серьезным видом кивнул Лаликян.
– Он, наверное, хотел вам понравиться, дамы, – подхватил Ковальчук и сально подмигнул Ане.
В это мгновение Дима поднял глаза, и их взгляды пересеклись.
Аня, к его удивлению, вовсе не улыбалась. Она презрительно скривила губки, исподлобья глянула на Ковальчука и процедила:
– Совсем не смешно, Ковальчук. Ты что, скрытый садист?
Ее подружки прыснули от смеха.
Ковальчук, кажется, покраснел.
– Ладно, идите, девчонки, – сказал Черкашин. – А мы постараемся уговорить, чтобы наш герой не шел в таком виде в школу. Иначе директриса от шока ласты склеит.
Девушки ушли, а Дима смотрел им вслед, будто побитая собака.
Аня даже не обернулась.
– Пока, Шланг, – хмыкнул Лаликян. – Встретимся в школе.
– Ты будешь в центре внимания, – хихикнул Черкашин. – Все бабы сегодня будут твои.
– Не смывай свой «макияж» до выпускного вечера, – посоветовал Ковальчук. – Тебе очень идет зеленый цвет, дружок.
И, хихикая, они скрылись из виду.
Дима потер лицо, ощутив влагу на ладонях. Это были слезы.
«Мрази… твари конченые! Убить вас мало!»
Эта мысль билась в его мозгу загнанным зверьком.
Он медленно поднялся и тут же охнул – боль в ноге была невыносимой. Потрогал зад, с ужасом почувствовав громадную рваную дыру в брюках. Как же он домой дойдет?! Хорошо, хоть трусы не искромсали…
Что же делать?! О том, чтобы идти в таком виде в школу, не могло быть и речи. Он лучше умрет, чем покажется с порванными штанами и зеленой физиономией перед учителями.
Хромая и подволакивая распухшую ногу, Шлангин заковылял домой.
Ему повезло – мама была в гостях, Вика смотрела мультики, а отчим еще не вернулся с работы, так что никто его не видел. Закрывшись в ванной, Дима принялся отмывать лицо. Чего он только не перепробовал, проклятая зеленка никак не хотела сходить, но он все равно остервенело тер щеки и нос. К непрекращающейся боли в ноге добавилась резь в коже, которая уже буквально начала слезать, словно кожура с апельсина.
Нога не проходила, и к утру лодыжку раздуло так, что она стала похожа на бревно. Мама наконец обратила на него внимание, и Диму отвезли в травмпункт, где ему озвучили неутешительный диагноз – перелом. После чего поставили титановый штифт и наложили гипс.
Потом мама, конечно же, нашла время и сходила в школу за аттестатом. На выпускной вечер Дима, понятное дело, не попал. В то время как его одноклассники вовсю отрывались на теплоходе, он лежал в постели и тупо смотрел в потолок. Правда, ближе к одиннадцати вечера его телефон оживленно пикнул, принимая сообщение.
Это было селфи от Лаликяна. Три ненавистные рожи на фоне ночной Москвы ухмылялись прямо ему в глаза.
«С праздником, Шланг!» – гласила подпись под фотографией.
За этим было еще несколько изображений, и на одном из них была даже Аня, где ее обнимал Черкашин… Это было уже слишком.
Подвывая от беспомощной ярости, Дима слез с кровати и, прихрамывая, поплелся на кухню. Там он взял столовый нож, затем включил горячую воду в раковине и, всхлипнув, с силой полоснул себя по запястью. Потом еще раз… и еще…
Его успели откачать. Но едва ли Шлангин был рад этому, когда открыл глаза после того, как пришел в себя.