1. Юность и преступление Эдипа
(по Софоклу «Царь Эдип»)
Жил никогда в Фивах царь Лай, сын Лабдака, из рода Кадма. Был он женат на Иокасте, дочери Менекея, потомка одного из исполинов, возникших из посеянных Кадмом зубов дракона. От брака с Иокастой у Лая не было детей, и потому он обратился к оракулу Аполлона в Дельфах. Такой ответ дал Аполлон царю Фив:
Лай, сын Лабдака! ты молишь богов даровать тебе сына;
А между тем тебе лучше б остаться бездетным.
Боги исполнят прошенье, но ведай: сыновнею рукой
Жизни ты будешь лишен – так по воле Крониона-Зевса;
Клятва Пелопса свершится.
Когда-то Лай, изгнанный из родной земли, был дружелюбно принят Пелопсом, царем Писы, и долго прожил у него; но за оказанное ему гостеприимство он отплатил добродушному царю преступной неблагодарностью – похитил у него сына Хрисиппа и увез с собою. Мальчика он подверг насилию, так что в итоге ребенок покончил с собой, не вынеся позора. За это-то похищение Пелопс и поразил Лая губительной клятвой – пожелал ему погибнуть и от руки собственного сына. Вот почему прорицание оракула привело в ужас Лая. Стал он избегать своей жены, прятаться от нее по ночам, не ночевал он больше в супружеской постели. Иокаста, молодая жена его, недоумевала о причинах внезапного охлаждения к ней супруга. И однажды за ужином налила она мужу полный кубок неразбавленного вина, затем стала подливать… А когда Лай напился до бесчувственного состояния – вынудила его исполнить свой супружеский долг.
Когда прошел положенный срок, у них родился сын. На третий день по рождении младенца, отец связал ему ноги, железным гвоздем проколол ему ступни, забросил за плечо как ягнячью тушу и велел жене забыть о том, что у нее был сын. Сам же он отдал новорожденного рабу с тем, чтоб тот бросил его на пустынных Киферонских горах: надеялся он, что младенец, от которого он ждал себе в будущем погибели, умрет на Кифероне от голода или будет растерзан дикими зверями; а если бы он даже вопреки ожиданиям уцелел, то его не трудно было бы опознать по искалеченным ногам.
Однако раб Лая, пасший его стада был милосерднее царственных родителей несчастного младенца и не решился исполнить поведения своего господина. Он передал ребенка другому пастуху, рабу коринфского царя Полиба, часто пригонявшему стада своего повелителя на Киферон. Коpинфский пастух отнес младенца к своему царю, и так как Полиб был бездетен, то он, вместе с женой своей Перебеей, решился усыновить принесенного ему ребенка. Найденыш был назван Эдипом, то есть «пухлоногим».
Так Эдип, отвергнутый своими жестокосердными родителями, нашел родительскую любовь и заботу на чужбине. Здесь рос он, окруженный заботами чужих ему людей, и готовился стать наследником славного престола. Став юношей, он видел всеобщее уважение к себе, – все считали его лучшим гражданином Коринфа, но неожиданно одно незначительное событие смутило мир и счастье его юности. Раз на веселом пиру какой-то запьяневший юноша назвал Эдипа «подменышем», поскольку он совершенно не был похож на своих родителей. Оскорбленный этим словом, Эдип едва смог дождаться следующего дня и ранним утром отправился к своим родителям расспрашивать их о своем несходстве. Всячески старались успокоить его родители, но тайны ему не раскрыли. И Эдип, не получив желанного объяснения и тяготясь сделанным ему упреком, тайно отправился в Дельфы – узнать о своей тайне от оракула. Оракул не разрешил его сомнений, но предсказал ему ужасную судьбу: ему суждено было убить собственного отца, вступить в брак с родной матерью и стать главою преступного, ненавистного людям рода!
Услыхав страшное предсказание, Эдип решился, скрипя сердце, покинуть навсегда дом своих родителей, чтоб избежать предсказанных ему несчастий. Он не возвратился в Коринф, а пошел из Дельф неизвестной ему дорогой, руководясь на своем пути одними небесными звездами. Так, после счастливой юности, проведенной в доме коринфского царя, Эдип снова стал одиноким, бездомным скитальцем. Грустный, странствует он по неизвестной ему Фокиде, не зная даже, куда приведет его избранный путь. Раз шел он по дороге из Давлии в Беотию. В пустынной стране, на распутье, где сходятся три дороги, повстречалась ему процессия: на колеснице сидел мужчина преклонных уже лет, с поседевшими волосами: перед ним сидел глашатай, правивший колесницей, а позади нее шли несколько слуг. Дорога была узкая.
Возница и старик, сидевший на колеснице, хотели столкнуть путника с дороги. В гневе ударил юноша возницу и хотел продолжать свой путь. Но когда поравнялся со стариком, то получил от него удар по голове бичом. Юноша в свою очередь нанес посохом такой удар старцу, что тот выпал из колесницы и тут же испустил дух. Пылая гневом, странник бросился на спутников убитого и перебил их всех, за исключением одного лишь раба, успевшего спастись бегством.
Эдип продолжал свой путь, не особенно задумываясь о случившемся. Он не считал себя виноватым: не он начал бой, его заставила биться необходимость. Ему и в голову не приходило, что убитый им был отцом его, Лаем, бывшим царем города Фивы.
Вскоре Эдип пришел в Фивы, где знали уже о смерти Лая: раб, спасшийся бегством, принес в город весть о кончине своего господина. Но жители Фив поражены были в то время таким бедствием, что не могли долго горевать о смерти Лая. Страхом и трепетом объяты были фиванцы. Вблизи города, на скалистой горе, поселилась Сфинкс – крылатое страшилище, высланное на землю из темных недр ее. Голова и руки были у чудища женские, туловище львиное, и на этом крылатом туловище – хвост дракона. Стоном и плачем наполнились Фивы и все их окрестности. Сфинкс предлагала фиванцам загадки, терзала и пожирала всех, не сумевших разрешить их. Так погибло много жителей города и окрестных мест. Сын Креонта, брат Иокасты, правивший государством после смерти Лая, сделал попытку разгадать загадку Сфинкс и освободить родной город от тяготевшего над ним бедствия; но и этот доблестный юноша, лучший из всех фиванских юношей, пал жертвой чудовища.
Когда Эдип узнал, каким бедcтвиeм поражены Фивы, он решился попытать счастья и предстал пред Сфинкс. Сфинкс предложила ему такую загадку:
– Есть существо – поутру оно ходит на четырех ногах, в полдень на двух, а вечером на трех. Вид его изменяется более, чем у какого-нибудь другого существа на земле: когда оно бывает о четырех ногах, силы и быстроты в нем менее, чем в другое время.
– Это человек, отвечал сфинксу Эдип: на заре своей жизни, в годы слабого, беспомощного детства, он ползает на руках и ногах, – взрослый, ходит на двух ногах, на закате же дней, в пору дряхлой старости, ему нужен бывает костыль, и тогда он на трех ногах.
Загадка была решена, и сфинкс в отчаянии бросилась со скалы в море: определено ей было не жить, если какой-нибудь смертный решит ее загадку.
Ликующие фиванцы в благодарность за спасение города от чудовища, сделали Эдипа своим царем и отдали ему руку Иокасты. Так воссел Эдип на престол своего отца, павшего от его же руки, и вступил в брак с своей матерью. От этого то преступного брака произошло беззаконное, ненавистное людям потомство.
2. Последствия преступлений Эдипа
(из Софокла „Царь Эдип")
Много лет царствовал Эдип в земли фиванской, любимый своими подданными, чтимый всеми за свою мудрость и доброту. Он был окружен цветущею семьей; Иокаста родила ему четверых детей: двоих сынов – Полиника и Этеокла, и двух дочерей – Антигону и Исмену. Но не забыли боги его преступных деяний и не оставили их безнаказанными. Хотя преступления Эдипа были совершены им по неведению, невольно; но ими нарушались и оскорблялись самые основы нравственного бытия человека, потому-то боги и обличили, наконец, деяния Эдипа и покарали его. По воле богов, фиванская земля была поражена страшным мором: тысячами умирали люди, падал скот на полях, гибли хлебородные нивы. В такой беде Эдип послал в Дельфы шурина своего Креонта спросить оракула, чем может избавиться город от тяготеющего над ним бедствия. Народ же фиванский толпами ходил по храмам и собирался у алтарей богов, принося им жертвы и моля о спасении.
Раз толпа народа, предшествуемая жрецами, собралась на площади, пред дворцом Эдипа. Старцы, дети и юноши – все, с молитвенными ветвями в руках, сели на ступенях алтарей, курившихся жертвенным фимиамом. Думали и надеялись фиванцы, что мудрый царь найдет средство спасти от беды свой народ. Эдип вышел к народу и, обратившись к почтеннейшему из старцев, жрецу Зевса, осведомился о причине появления народной толпы перед дворцом.
– Ты видишь, царь, – отвечал жрец Зевса, – какое бедствие тяготеет над городом: гибнуть поля и нивы наши, мрут стада на пастбищах, пустеют жилища людей, Аид же наполняется стенаниями и плачем фиванцев. Пришли же мы к тебе с просьбой: мы считаем тебя первым из людей; ты однажды уже спас город наш от гибели; молим тебя и теперь, измысли спасение городу Кадма.
– О, бедные дети мои! – отвечал Эдип. – Не безызвестно было мне, зачем собрались вы здесь; знаю, что все вы скорбите и болеете, но из всех вас никто не болеет так, как я: каждый из вас страдает лишь за себя, моя же душа болит и скорбит и за меня, и за весь народ фиванский. Вы не спящего пробудили меня от сна своими мольбами и воплями, – нет, денно и нощно скорбел я и плакал о вашем горе, измышлял средства спасения и, что мог придумать, тотчас же привел в исполнение. Я послал шурина моего Креонта в дом Феба в Дельфы, чтоб он спросил, чем можно спасти город наш от бедствия. Заботит меня теперь, отчего он так долго не возвращается. Когда же Креонт принесет нам веление оракула, я исполню все, что прикажет бог, – иначе я был бы дурным царем.
Едва Эдип кончил свою речь, явился Креонт, украшенный, как подобает вестнику бога, лавровым венком, и сообщил народу веление оракула: фиванцы должны открыть живущего среди них убийцу Лая и, как осквернителя страны, предать его смерти или навсегда изгнать с фиванской земли. Эдип стал осведомляться о том, как именно погиб старый царь, и узнал, что Лай был убить разбойниками на пути из Фив в Дельфы, что, вместе с царем, убиты были и все его спутники, за исключением одного, который успел спастись бегством. Ужас, наведенный на Фивы сфинксом, был причиной того, что фиванцы не занялись в то время обстоятельным расследованием дела. Раб, сообщивший гражданам Фив весть о смерти царя Лая, солгал, сказав, что господин его был убить разбойниками: ему стыдно было признаться, что всего лишь один человек пересилил и перебил такую толпу царских спутников, а его самого заставил искать спасения в бегстве.
Не предчувствуя, что сам он и есть тот убийца, которого повелел отыскать оракул, Эдип ревностно принялся за розыски. Он распустил собравшийся вокруг его жилища народ и призвал к себе на совет народных старейшин. Лишь только собрались старейшины, царь сообщил волю богов и потребовал от них содействия в розыске преступника.
– Если кому из вас, – говорил им Эдип, – известен убийца Лая, тот должен тотчас же назвать его. Если убийца сознается сам в своей вине, он будет наказан только изгнанием. Кто же из страха за друзей своих укроет виновных в убийстве Лая и тем самым станет их соучастником, тот будет изгнан из этой страны; я воспрещаю ему участие в жертвоприношениях и служение богам, воспрещаю и всякое общение с гражданами. Если же убийца Лая утаится и не обличит себя перед нами, пусть поразит его мое проклятие, да влачит он жизнь свою в болезнях и муках, и дни его да окончатся в несчастьях. Если бы я сам заведомо укрыл злодея-убийцу, пусть и меня поразит произнесенная мною клятва.
Старейшины уверяли царя, что они неповинны в смерти Лая, что им неизвестны виновные в убийстве и что прежний царь, по слухам, убить какими-то путниками. Посоветовали они ему обратиться к прорицателю Тиресию, вещему служителю Аполлона: прозорливый старец Тиресий скорей, чем кто-либо иной в Фивах, сможет открыть убийцу.
Эдип отвечал старейшинам, что он, по совету шурина своего Креонта, посылал за прорицателем, и неизвестно, почему тот до сих пор не явился.
Но приходит, наконец, слепой старец Тиресий, руководимый мальчиком. Он давно уже прозрел все духом, но не хотел говорить своего вещего слова, дабы не погубить чтимого царя и род его; потому-то и медлил предстать пред собранием старейшин. Эдип принял старца с почетом, сообщил ему изречение оракула и просил помочь родному городу – указать виновного в смерти Лая. Выслушав речь царя Эдипа, вещий старец стал тужить о том, зачем покинул он свое жилище и явился пред народом.
– Увы! – воскликнул он, – как страшно знание, когда оно приносит гибель. Не подумал я об этом, а не то никогда не пришел бы сюда. Отпусти меня домой, повелитель; поверь, и ты, и я – мы оба легче снесем свою судьбу, коль ты меня отпустишь.
Эдип был поражен ответом порицателя и стал просить его еще усерднее, чтобы он ради народного блага открыл все, что знает. Вместе с царем и народ умолял прозорливого старца и бросался к ногам его, но Тиресий остается непреклонен.
– Пусть пылаешь ты, царь, на меня гневом, но никогда не скажу я ни слова про то, о чем меня расспрашиваешь: не хочу обнаруживать твоих злосчастных дел.
Раздраженный упорством Тиресия, Эдип, действительно, пришел в великий гнев и бросил в лицо прорицателю горькие упреки:
– Не ты ли сам, – воскликнул Эдип, – был, как мне кажется, сообщником убийцы; не будь ты слеп, я сказал бы, что ты своею рукой лишил Лая жизни.
Оскорбленный столь чудовищным упреком, Тиресий, в свою очередь пришел в гнев.
– Так думаешь ты? Держись же своего слова. С этой поры ты не должен говорить ни с ними, ни со мной, ибо ты сам – царь Эдип и есть нечестивый осквернитель этой страны, ты сам – и есть тот убийца, которого ищешь. Я скажу тебе еще более: ты не знаешь еще, как осквернишь то, что тебе всего дороже. Обличит Аполлон все содеянное тобою.
При этих словах прорицателя нетрудно было бы вспомнить Эдипу о том, что было ему предсказано никогда дельфийским оракулом; но гнев и страсть ослепляли злополучного царя.
Когда Тиресий возвестил, что Аполлон готовить пагубу преступному Эдипу, в нем зародилось подозрение: ведь Креонт был в Дельфах, Креонт же первый подал ему совет обратиться к Тиpecию, – несомненным показалось Эдипу, что Креонт домогается царской власти и действует против него заодно с коварным кудесником. Полный скорби и гнева, посетовал Эдип на вероломство своего друга и родича, прорицателя же Тиресия назвал злодеем и обманщиком, способным прозревать только свои собственные выгоды.
– Когда страна страдала от Сфинкс, – говорил разгневанный царь, – провидец был слеп: не он тогда разрешил ее загадку; а теперь этот слепой и жадный кудесник хочет столкнуть меня с престола, надеясь стать поближе к престолу Креонта. Поплатится же он за это слезами.
Бесстрашно отвечал царю оскорбленный Тиресий и снова подтверждал слова свои и грозил Эдипу страшною карой богов и гибелью. Выведенный из терпения, Эдип прогнал безумного прорицателя.
– Родители твои, – отвечал Тиресий, – никогда не считали меня безумным.
При этих словах Эдип вспомнил о неизвестности своего происхождения; он начал было расспрашивать вещего старца о своих родителях, но Тиресий не дал ему ответа и велел мальчику, который его водил, вести его прочь от Эдипова дома.
4. Обличение преступлений Эдипа
Едва успел удалиться Тиресий, как появился Креонт. Он слышал, какими упреками осыпал его Эдип, и пришел защитить себя от этих наветов, убедить его в своей невинности. Но ослепленный царь не внимал никаким доводам, а продолжал упрекать Креонта в вероломстве и предательстве и грозил ему смертью. На громкие крики спорящих выбежала из дворца Иокаста, супруга Эдипа и сестра Креонта. Узнав о причине распри между мужем и братом, она постаралась успокоить и примирить их между собою. Уступая просьбам жены и всего народа, Эдип изъявил согласие отпустить Креонта живым, но не мог примириться с ним и изрек над ним свое проклятие.
Только по уходе Креонта узнала Иокаста подробно, из-за чего началась вражда между ее мужем и братом; узнала она и что вещий Тиресий назвал Эдипа убийцей Лая. Как умела, стала она успокаивать мужа.
– На слова прорицателей, – говорила она, – не стоит обращать внимания. Вот и моему Лаю было когда-то предсказано дельфийским оракулом: «примешь, мол, ты смерть от руки сына», а вышло совсем не так: как гласит молва, на самом деле его убили разбойники на распутьи, где сошлись три дороги. Сын же его не прожил и трех дней, как Лай, связав младенцу ноги и проткнув их гвоздем, велел отнести его в пустынные горы; там он и погиб – так что не мог он, следовательно, быть отцеубийцей, как предсказывал оракул в Дельфах.
Упоминание о распутье, где сошлись три дороги, еще более смутило Эдипа.
– Ты, кажется, сказала, что Лай был убит на таком месте, где сходятся три дороги? Где же это место?
– Место это находится в Фокиде, там, где сходятся дороги из Дельф и из Давлии.
– А давно это было?
– Незадолго до того времени, как ты принял власть над Фивами.
– Каких лет был супруг твой и каков он был видом?
– Он был высокого роста, в и голове его показалась уже седина, видом он немного отличался от тебя.
– Еще один вопрос, скажи мни: Лай отправился в путь с немногими, или его, как царя, окружала многочисленная свита?
– Всех спутников у него было пятеро, считая и глашатая; но колесница была одна, и на ней сидел сам Лай.
– Гope мне! Теперь мне все становится ясно! Кто же рассказал тебе все это, кто принес в Фивы весть о гибели Лая?
– Весть о его смерти принес раб; он один лишь и спасся из всех спутников Лая. С тех пор, как раб этот увидал, что над страною царствуешь ты, он неотступно просил меня послать его в поля пасти стада: хотелось ему жить как можно далее от Фив. Я исполнила его просьбу, – он был всегда самым верным слугой нашего дома.
Терзаемый тоской и отчаянием, Эдип отдал приказание привести к нему старого раба как можно скорее.
Между тем он рассказал жене о том, что с ним случилось на распутье, вблизи Давлии.
– Одна лишь надежда остается у меня, – в заключение сказал Эдип – ты говоришь, что мужа твоего убили разбойники; и если это правда, то Лай пал не от моей руки. Но боюсь, как бы проклятие, которое изрек я сегодня, не пало на мою голову. А если мне придется быть изгнанным из Фив, куда обратиться несчастному?.. Не могу я отправиться в мою родную страну, в Коринф, поскольку мне предсказано, что вступлю я в брак с моею матерью и буду убийцей отца.
В то время, как Эдип с нетерпением ожидал прибытия раба, от которого надеялся узнать подробнее о смерти Лая, а Иокаста, убедившись в невозможности успокоить мужа, отправилась молить Аполлона о защите, явился вестник из Коринфа и объявил, что царь Полиб умер и что граждане Кoринфа хотят звать на царство Эдипа. Радостно позвала Иокаста мужа.
– Вот новое доказательство лживости всяких предвещаний: Полиб, отец твой, умер своею смертью, а не от руки сына, как предсказывал оракул.
Эдип разделил радость жены: он чувствовал себя теперь свободным от страха быть отцеубийцей; боялся он теперь другого предсказания оракула: предвестия того, что он вступить в брак с собственной матерью.
Услыхав от Эдипа эти слова, вестник воскликнул:
– Что же я медлю и не скажу тебе! Знай, юноша, что ты ведь вовсе не сын Полиба и Меропы! Я своими руками принял тебя от раба царя Лая в то время, как пас Полибовы стада на Кифероне. Помню: ноги твои были крепко связаны и изуродованы железным гвоздем. Отнес я тебя в то время к Полибу, и он принял и воспитал тебя как собственного сына. Затем-то я и пришел теперь; дай, думаю, снесу ему весть о смерти Полиба; когда станет наш Эдип коринфским царем, не забудет меня.
Тут только уразумела Иокаста судьбу своего мужа. Она заклинала Эдипа отказаться от дальнейших розысков, и когда тот отверг ее мольбы, она назвала его «несчастным» и с воплями убежала во внутренние покои своего дворца.
Эдипу же казалось, что жена просила его бросить расспросы потому, что опасалась, как бы не обнаружилось его бесславное происхождение. Еще раз подтвердил он перед всеми, что не успокоится до тех пор, пока не объяснит себе совершенно своей загадочной судьбы.
Наконец, появился раб Лая, которого Эдип ждал с таким нетерпением. Старик тотчас понял, зачем его призвали в Фивы, и на вопросы Эдипа отвечал медленно, уклончиво и неясно; но когда царь стал грозить старику наказанием, тот открыл все: иокаста отдала ему младенца с приказом – забросить его в пустынных горах Киферона; младенец тот был сын Лая и Иокасты, и родители хотели его лишить жизни, страшась бед, предсказанных богами: было им предсказание от оракула, что сын их убьет своего родителя. Он же, грешный, не решился убить ребенка, а отдал его коринфскому пастуху, который и отнес несчастного младенца в чужую сторону.
– Горе мне, горе! – воскликнул Эдип: – Ясно мне теперь стало все! О, свет, в последний раз тебя я вижу в этот день! Родился я от тех, от которых не должно бы мне было родиться; жил я с теми, с кем не мог жить, и умертвил того, на кого бы не смел поднимать руки!
Так говорил злосчастный царь и с воплями удалился во внутренние покои своего дворца.
Пораженный ужасом и горем, народ остался перед царским дворцом, дожидаясь, чем окончится страшное дело.
– О, род людской, род смертный! – слышалось на площади. – Как малоценна жизнь и судьба твоя! Где такой счастливец, который, блеснувши счастьем, не упал бы потом с высоты? Видя злополучную судьбу твою, о Эдип, никого на земле нельзя почитать счастливым. Достиг ты полного блаженства, когда сгубил вещую деву с кривыми когтями и стал нам щитом от смерти. С той поры, став царем могучих Фив, ты был чтим паче всех в стране нашей. А теперь – кто несчастней тебя, кому так изменяло счастье, кого повергала судьба в столь ужасные беды? О, благородный Эдип! лучше бы было никогда не видать нам тебя, хоть благодаря тебе мы и вздохнули свободно.
В то время, как народ говорил эти скорбные речи, из дворца Эдипа вышел один из слуг и рассказал о том, что случилось в царских палатах. Покинув площадь, Иокаста быстро вошла в свое жилище. Издавая стоны и терзая руками волосы, прошла она в опочивальню. Вошла и, заперев все двери, стала она призывать умершего Лая и горько плакала над ложем, на котором рожала детей от мужа и от сына. Как умерла она, служители не видали, ибо все внимание их привлек Эдип: быстро вбежал он и стал метаться по комнатам, требовал себе меча и спрашивал, где найти ему жену, что была матерью и ему, и его детям. Никто из служителей не мог сказать ни слова. Тогда, как будто увлекаемый невидимой силой, кинулся он к двойным дверям, сорвал их с петель и быстро вбежал в супружескую опочивальню.
Тут увидал он свою жену: несчастная удавилась, накинув петлю на шею. Страшно вскричал он, увидав труп Иокасты, и развязал шнурок, на котором висел ее обезображенный труп. И когда он уже лежал на полу, Эдип сорвал с одежды золотые пряжки и стал бить ими свои глаза, говоря: за то, что не видали зла, которое терпел я и сам творил, пусть не смотрят впредь на тех, кого не должно бы было им видеть. Так говоря, бил он острыми пряжками свои очи, и кровь ручьем лилась по его щекам.
Объятый ужасом, народ слушал еще рассказ служителя, как из дворца вышел сам Эдип – слепой, с лицом покрытым кровью. Он обратился к гражданам и стал молить их – изгнать его, отягощенного позором, в пустыню, где не видал бы его глаз человеческий, побить его камнями или бросить в море. Народ с глубоким состраданием внимал скорбным речам злополучного и любимого царя. На просьбу его об изгнании и о смерти фиванцы отвечали, что судьбу его решит Креонт, оставшийся стражем их земли.
При имени зятя Эдип вспомнил, какую обиду нанес он ему еще недавно; но благородный Креонт забыл обиду и не помышлял о мести. Он попросил Эдипа удалиться во внутренние покои дворца и объявил ему, что поступит так, как укажет дельфийское прорицалище. Опираясь на руку Креонта, Эдип удалился, слыша изъявленияя глубокого сострадания со стороны присутствовавшего народа. Так, один день разрушил все счастье именитейшего из людей фиванской земли, и судьба его была глубоко поучительна для свидетелей его злоключений – уразумел тут народ, что тогда только можно почитать смертного счастливым, когда он дойдет до предела своей жизни, не изведав бед и скорби.
3. Смерть Эдипа. Антигона
(из Софокла „Эдип у Колона")
В первом порыве скорби, после обличения своих невольных злодеяний, Эдип желал умереть, или быть изгнанным в пустыню; но никто из фиванцев не согласился тогда исполнить просьбы злополучного царя; когда же, с течением времени, смягчилась скорбь его сердца и когда сам он примирился со своею судьбой, тут фиванцы нашли нужным изгнать из своей земли несчастного старца: верилось им, что его присутствие оскверняет страну и привлекает на нее несчастья.
Сыновья Эдипа, Полиник и Этеокл, были в то время уже взрослыми и могли бы воспрепятствовать изгнанию отца; но так как они желали присвоить себе власть над городом, то не сопротивлялись решению горожан и, по изгнании Эдипа, разделили между собою и с Креонтом власть над Фивами таким образом, что каждому из них приходилось царствовать поочередно по году – через два года в третий. Убогим странником вышел слепой Эдип из города, над которым некогда царствовал, и, прося подаяния, пошел бродить из города в город, из одной страны в другую. Погибнуть бы злополучному старцу, если бы не было у него двух доблестных, благородных и любящих дочерей. Антигона, старшая из дочерей, последовала за отцом и, бродя с ним по бесплодным пустыням и глухим лесам, была неотлучной водительницей старца; трудную скитальческую жизнь с отцом она предпочла спокойному пребыванию в доме вероломных братьев.
Эдип и Антигона
Исмена же, младшая дочь, осталась в Фивах: здесь она, насколько могла, служила делу отца и время от времени подавала ему вести о том, что делается в городе и в доме ее братьев.
После долгих странствований по различным странам, Эдип вместе с дочерью пришел в Аттику, в местечко Колон, находившееся на расстоянии получаса езды от Афин. Здесь, на скале, находилась роща, посвященная Эвменидам. Было раннее, тихое утро; мирно покоилась природа, мир проник и в многоскорбное сердце так долго страдавшего Эдипа.
– Кто почтит сегодня убогим даром странника? – спросил Эдип у ведшей его дочери: – немногого прошу я, но готовь принять и меньше, чем прошу; с меня и того будет довольно. Приручен я к терпению страданиями, и давним временем, и мужеством души. Но остановись, дитя мое; найди, где бы мне присесть – в священной роще или в ином месте посади меня, и осмотрись, куда зашли мы с тобою.
Антигона увидела перед собой городские башни и предположила:
– Город этот, должно быть, Афины; роща и же, в которой мы находимся, – священная роща: лавр, олива и виноград растут в ней густою чащей, и соловьи поют в этой чаще свои сладостные песни.
Антигона посадила отца на камень, а сама хотела идти разузнать, как называется место, где они находились. Тут приблизился к рощице один из обитателей местечка Колона; жители этого местечка должны были хранить рощу Эринний и не допускать ее осквернения.
Эдип хотел расспросить о месте, где он находился; но подошедший обыватель прежде всего потребовал, чтобы старец вышел из священной рощи: никто из смертных не смел вступать в нее.
„Как же называется это место, чужеземец, – спросил Эдип, – и какому богу посвящено оно?
– Роща эта – достояние ужасных богинь, дочерей Земли и Мрака; народ наш называет их Эвменидами – благодушными.
– Пусть же милостиво примут они, благодушные, молящего о защите; мни не сойти уже с этого места, – таково решение судьбы моей.
Житель Колона решил оставить старца в покое и сказал, что должен уведомить о нем своих сограждан; Эдип же стал просить его рассказать подробные об этом месте.
«Вся окрестная страна, – сказал колонянин, – посвящена Посейдону и огненосцу – титану Прометею; место же, на котором ты стоишь, посвящено Эвменидам и называется медными вратами Аттики, опорою Афин. Ближние селения считают своим основателем героя Колона и носят его имя. Царь же земли нашей живет вот в этом городе, в Афинах; имя ему – Тезей, он сын Эгея.
– Не сходит ли кто к нему, – спросил Эдип, – и не призовет ли его ко мне? Царь ваш за малую помощь приобрел бы великую награду.
Усомнился колонянин и не поверил, чтобы немощный старик мог оказать услугу афинскому царю; но благородная наружность слепого старца внушала невольное уважение к нему, и колонянин, оставив Эдипа в священной роще, пошел в селение оповестить сограждан о пришествии в страну их чудного старца.
Эдип же познал, что он пришел в то место, где ему суждено было умереть и найти себе вечное успокоение. Никогда Феб, предвещая ему постигшие его впоследствии несчастья, предсказал также, что после долгих блужданий по земле придет он, наконец, в святилище великих богинь, и место их будет ему пристанищем, где он упокоится и окончит свою жизнь. И тогда великое благо будет, прибавил оракул, тому, кто примет тогда скитальца, и великое горе тем, которые его отвергнет. Теперь, вступив в рощу Эринний, Эдип познал, что они-то и суть те богини, о которых предрекал ему оракул; что Эринний, преследовавшие его всю жизнь теперь примут его дружелюбно и дадут ему мир и успокоение.
Поэтому, оставшись наедине с дочерью, он обратился с такой мольбой к богиням-мстительницам:
– Сжальтесь надо мною, грозные, блаженные богини! У вас первых нашел я приют в здешней стране: вами – ясно мне это – приведен я в эту рощу. Дайте же мне мир, богини, как обещал никогда Аполлон; положите предел моей жизни, если не думается вам, что я мало еще страдал, – я, бывший весь свой век рабом страданий! Услышьте меня, о дочери первобытной Тьмы! Услышь и ты, досточтимый город великой Паллады! Сжальтесь над бедною тенью Эдипа; не тот уже я теперь, что был прежде.
Едва успел Эдип окончить молитву, как явилась толпа колонских граждан, почтенных старцев – узнав от своего соплеменника, что никому неизвестный убогий странник проник в рощу Эвменид, колоняне поспешили изгнать его оттуда.
При приближении колонских граждан, Эдип по его просьбе был уведен дочерью в глубь священной рощи: боялся он, чтоб его не изгнали из места, где ему надлежало обрасти успокоение
Подойдя к краю рощи, колоняне принялись совещаться.
– Где он, куда он, нечестивец, скрылся? – восклицали они. – Это явно какой-то бродяга, зашедший к нам из дальней страны: иначе не посмел бы он вступить в рощу грозных богинь, которых мы страшимся даже называть по имени. Не взирая в ту сторону, мы проходим мимо святилища и раскрываем уста для того только, чтобы прошептать молитву; он же теперь, мы слышим, вошел в глубь рощи. Как ни глянем, нигде не видим его. А ну выходи оттуда, нечестивец!.
Эдип по началу таился, но когда колонцы стали называть его дерзким поругателем святыни, он не вытерпел и мгновенно вышел из рощи. Колонские старцы, стоявшие вдали, ужаснулись при виде страдальца.
– Кто это?.. Кто ты, сделал несчастный старец? Ты, должно быть, слеп от рождения? Но по виду твоему думаем, что несчастьe твое – не недавнее! Но, да избежишь новых зол, выйди из рощи, подойди сюда, здесь можно невозбранно вести речи в священной же роще не произноси ни слова.
Эдип повиновался требованию колонских граждан. Он взял с них обещание, что никто, вопреки его воле, не изгонит его из страны, и Антигона тихо и осторожно вывела его за руку из рощи Эвменид. Приблизившись к старцам и отвратив, по требованию их, лицо от священной рощи, Эдип сел на камень. Только теперь стали расспрашивать его старцы, кто он и откуда. Эдип сначала уклонялся от ответов и просил старцев не пытать его вопросами, но наконец должен был уступить им.
– Известен ли вам кто-нибудь из дома царя фиванского Лая?
– О ужас!
– И из рода Лабдака?
– О Зевс! великий Зевс!
– Не знаете ли несчастного Эдипа?
– Так это ты?
– Не страшитесь того, что сказал я.
– Горе, о горе! Несчастный!..
Полные тоски, безмолвно стояли перед Эдипом старцы и не знали, что делать им; Эдип же в нетерпении ожидал, что скажут колонские граждане, услыхав его страшное имя. Наконец, старцы потребовали, чтоб Эдип вместе с дочерью немедленно удалился из их страны: устрашились они, как бы пребывание у них преступного Эдипа не навлекло бы на их страну гибельного гнева богов. Тщетно напоминал им Эдип о данном ему обещании, тщетно молила их Антигона, – старцы требовали, чтоб он немедленно оставил страну их. – «Итак, лжива всеобщая молва, начал тогда Эдип, – будто Афины благочестивее всех других городов Эллады и всегда готовы принять под защиту и злополучного чужеземца, и несправедливо преследуемого и молящего о помощи!»
Объяснил Эдип колонянам, что преступления его невольные, что дела свои он скорее выстрадал, чем совершил, что он приходит к ним святым и чистым, неся с собою благо их стране.
– Вот, когда придет ваш правитель, вы убедитесь в словах моих», – сказал он в заключение.
Тут только смягчились колонские граждане и согласились дожидаться прибытия царя.
Между тем Антигона увидала, что вдали по дороги, к месту, где они находились, едет женщина, сопровождаемая служителем. Ехала она на прекрасном коне, лицо ее было прикрыто широкими полями шляпы. Долго всматривалась в эту женщину Антигона и, наконец, признала в ней сестру свою Исмену. Велика была радость Эдипа и дочерей его, но и много скорбных, горьких слез пролили они при этом свидании.
Наконец, Эдип спросил дочь о причине ее прибытия в Колон. Стала тогда Исмена рассказывать ему про братьев: сначала предоставили они престол Креонту, ибо страшились гибельной судьбы, тяготевшей над их домом; теперь же какой-то злой бог внушил в их преступные сердца желание царствовать над всей фиванской землей. Младший брат лишил Полиника престола и изгнал его из отчизны; Полиник же, как рассказывают в Фивах, бежад в Аргос, там снискал себе новое родство, друзей и союзников и идет с войском на Фивы в намерении покорить землю Кадма или же пасть в битве. Исмена сообщила отцу, что фиванцам было сказано от оракула: тогда лишь они останутся победителями в предстоящей им войне, когда в земле их будет Эдип, живой иди мертвый, – в нем вся сила их.
– Губили тебя прежде боги, – закончила Исмена, – теперь же возносят.
– Грустно, пав юношей, подняться старцем, – отвечал ей Эдип.
Между тем фиванцы всерьез решили овладеть Эдипом, и Креонт отправился уже из Фив искать его. Но не хотел Креонт впустить Эдипа в свою землю, а имел намерение поместить его где-нибудь на границе, дабы не привлек он гнева богов и гибели на родную страну. Так же и фиванцывовсе не хотели погребать Эдипа в своей земле, а лишь на границе ее. Разгневанный Эдип твердо решился не следовать за Креонтом.
Наконец, пришел и афинский царь Тезей. Он тотчас дружески приветствовал Эдипа и с участием спросил, какую нужду имеет он в нем.
– Я готов сделать для тебя все, что могу, – сказал великодушный царь Эдипу: – сам я перенес много горя в то время, как рос на чужбине.
– Я же принес тебе в дар свое несчастное тело, – отвечал старец. – Нет в нем красы, но много принесет оно тебе пользы, если схоронишь его в своей земле.
Одного только попросил Эдип у Тезея– приюта на последние дни жизни и погребения по смерти; могила его будет стражем и защитой Аттики.
– Ты думаешь, Тезей, – говорил Эдип, – что услуга, о которой я прошу тебя, дело маловажное? Нет, тебе предстоит немалая борьба. Фиванцы, изгнав меня из своей земли, теперь хотят перевезти меня к себе насильно. Знают они от оракула, что им суждено потерпеть великое поражение на этой земле, у моей могилы, в то время, когда возгорится вражда между ними и вами. Мой холодный, погребенный в земле труп напьется их горячей крови, если только Зевс – еще Зевс, и Феб – сын Зевса.
– Кто же может отвергнуть благосклонность такого человека?» – с удивлением отвечал Тезей. «Исстари наши роды были связаны узами дружбы; ты пришел к богиням как молящий о защите, и не малый дар несешь ты мне и всей земле нашей. Поэтому я охотно дам тебе в моей стране убежище и защиту. Коли хочешь оставаться здесь, я велю охранять тебя этим мужам; если же предпочтешь идти со мною в город, иди свободно.
Эдип пожелал остаться в Колоне: ведал он от оракула, что здесь он из гроба одержит победу над изгнавшими его из своей земли; боялся он только одного, чтобы фиванцы, напав на него, не увели его за собою. Тезей успокоил его, уверив, что народ афинский не допустить совершить такое дело, и затем вместе со всем присутствовавшим народом пошел к алтарю Посейдона: намерен он был принести богу великую жертву.
Так обрел себе, наконец, Эдип надежную защиту и мог уже спокойно оставаться в Колоне. Старцы колонийские, оставшиеся хранителями его, стали ему восхвалять красоту окрестных мест и величие своей отчизны.
– Пришел ты, друг, – говорили ему старцы, – в самую лучшую местность этой богатой конями страны, в белый Колон. Здесь, в глубине цветущих долин, сладкозвучней, чем где-либо, поют соловьи, – любят они темную зелень плюща и обильную плодами, тенистую чащу виноградных доз, в которую не проникает никакой бурный ветер; ходит по той чаще неистовый бог Дионис в хоре нимф, своих божественных кормилиц. Поимый небесною росой, расцветает там прекрасногроздный нарцисс и золотистый шафран; никогда не иссякают здесь без умолка журчащие потоки Кефиса: обновляясь и оживая, льются они по широким полям. Любят край наш хоры муз и Афродита с золотыми вожжами. Здесь растет дерево, какого не производила ни одна из стран Азии, не производил и великий остров Пелопса, – украшенная блестящею листвой олива. Ни юный летами царь враждебной земли, ни престарелый вождь враждебной рати не сгубят этого дерева: вечно блюдет его всевидящий взор Зевса и светлоокой Афины. И еще другою красотой нашей земли можем мы похвалиться, дарами великого бога: конями и морскою силой. Ты, владыка Посейдон, сын Кроноса, даровал нашей земле эту славу: здесь впервые создал ты узду для укрощения коней, и дивно летит по морским волнам многовесельный корабль, послушный рукам человека, сопровождаемый хором бесчисленных нереид.
Между тем прославленному могуществу Афин предстояло серьезное испытание: из Фив в Аттику прибыл Креонт в сопровождении многочисленной вооруженной охраны. С ласковыми речами обратился он к колонскому старейшине, устрашенному его появлением.
– Хилый старик, пришел я сюда не со злым намерением, не для того, чтобы дозволить себе насилие над вашим городом, который я считаю славнейшим в Элладе. Нет, хочу я мирно убедить моего зятя, любезного мне Эдипа, возвратиться в родные Фивы.
3атем столь же ласково обратился Креонт к злополучному слепцу и именем всего фиванского народа умолял его возвратиться. Притворно изображая глубокую скорбь о бедствиях старца, о скитальческой и нищенской жизни юных дочерей его, Креонт заклинал Эдипа не обнаруживать более перед светом семейного позора, а скрыться в кругу милых ближних.
Эдип же проник в тайный смысл льстивых речей своего шурина, прежде так мало обращавшего внимания на их родство, и, не тая гнева, раскрыл его злые замыслы:
– Пришел ты не с тем, чтобы возвратить меня семье; на границе фиванской земли хочешь ты бросить меня, чтоб избавить свой город от гневной кары афинян. Но не бывать этому, а будет то, что в стране твоей навеки поселится моя мстительница-тень. Нечестивым же сыновьям моим из всего наследия достанется не больше, чем нужно мертвым. Это я знаю лучше, чем знаешь ты: то Зевс открыл мне и вещий сын его Феб. Уходи же и оставь нас: не худо мы проживем и здесь, когда будем довольны.
Как только увидел Креонт, что Эдип проник в его намерения и что мирным путем с ним не сладить, он обратился к насилию. И прежде прибегал он к этому средству; так, еще до начала беседы с Эдипом велел он своим вооруженным людям схватить и привести к себе Исмену, которая, до совету колонских старцев, была послана отцом на священное место холма, чтобы совершить там возлияние Эвменидам.
В гневе открыл он это Эдипу и в то же время готов был захватить с собою оставшуюся с отцом Антигону. Тронутые воплями и мольбами Эдипа, старцы стали сопротивляться Креонту, но были слишком слабы перед вооруженною силой.
На громкие крики их не вдруг пришли к ним на помощь сограждане. Антигона была уведена, и отчаяние овладело Эдипом. Креонт же обратился к нему с наглой речью:
– Ну вот, старик, отняты у тебя твои посохи; не будет тебе теперь в пути опоры. Но так как ты желаешь взять верх над друзьями и отчизной, то побеждай. Поздно узнаешь ты, что ни прежде не сделал ты себе добра, ни ныне. Назло друзьям, поддался ты гневу, а гнев всегда был тебе на погибель». Так сказал Креонт и хотел удалиться, но старцы стали удерживать его и требовали, чтобы дал он свободу дочерям слепца. Тогда Креонт дерзнул схватить и самого Эдипа.
Страшное проклятие изрек тогда Креонту старец:
– Пусть Гелиос всевидящий даст тебе испытать на старости такую же участь, какую терплю я.
Тем временем на призыв колонян вовремя подоспел Тезей, и когда услышал он от Эдипа, какие насилия совершил Креонт, тотчас же послал он в погоню за похитителями конный и пеший отряды. Креонту же, как своему пленнику, повелел следовать за собою и указать, где скрыл он – если скрыл – дочерей Эдипа. Воины, посланные Тезеем, одолели фиванцев и отняли у них обеих девушек. Креонта же великодушный Тезей отпустил на родину.
С трогательною радостью встретил Эдип милых дочерей и не мог выразить всей своей глубокой благодарности Тезею за доброе дело. Но все еще не успокоился 6едный старец. Недавно изгнанный, презренный, теперь по воле богов стал он предметом домогательств, желанным гостем. Полинику, который с аргивским войском приближался уже к Фивам, было предречено, что лишь тогда восторжествует он над врагами, когда отец будет на его стороне. И вот войско отправило самого Полиника в Колон. Боясь, что отец немилостиво примет его или даже отвергнет совсем, Полиник припал к алтарю Посейдона, желая выказать свое благочестие и вместе с тем предохранить себя от обиды. Когда услышал Эдип, что близ него находится сын, так тяжко перед ним согрешивший, он не хотел допускать его к себе; но Тезей и Антигона убедили Эдипа выслушать сына. Громко рыдая, упал Полиник к ногам старца. Не помышлял он, что встретит отца в таком жалком виде; бедный, стоял перед ним слепой старец в ветхой, грязной одежде, и всклокоченные волосы его развевались по ветру.
– Сознаюсь я, злосчастный, забыл я об отце моем, – каялся Полиник. – Но для всякой вины у Зевса есть милость. Милостив будь же и ты, отец мой! Прости мне, в чем я согрешил перед тобой. Молчишь ты, отвращаешь от меня лицо. О, не отпускай меня от себя без ответа!… Сестры! попытайтесь хотя бы вы тронуть отца, да не презрит он приближающегося к нему под защитой бога, да не отгонит его от себя, не молвив слова.
А в ответ ему Антигона сказала так:
– Сам ты поведай ему, злосчастный брат, что привело тебя сюда; быть может, речь твоя и развяжет ему уста.
И разсказал тогда Полиник отцу, как свергнут был с престола и изгнан из Фив, как изгнанный Этеоклом, нашел он в Аргосе, у царя Адраста радушный прием и как породнился с этим могучим властителем; как аргивское войско, выйдя с ним против Фив с целью возвратить ему престол, грозно раскинулось уже по земле Фиванской. И стал Полиник просить отца идти с ним на Фивы и своим присутствием доставить ему победу.
– Чью сторону ты примешь, если верить богам, с тем и победа будет. Умоляю, последуй за мной. С тобой без труда низвергну я с трона ненавистного брата; тебя на троне я утвержу и утвержусь сам. Но без тебя я – и спастись-то не в силах.
– О, нечестивый! – сказал в ответ ему разгневанный старец. – Ты был виной того, что я лишен отчизны, что я ношу рубище, вид которого трогает тебя до слез. Но не помогут слезы; я должен подчиниться року. О, дети-изверги! На гибель вы обрекли меня. Лишь этим дочерям, кормилицам моим, обязан я тем, что еще жив. Но скоро отомстит обоим вам мой дух-каратель. Не удастся тебе разрушить Фивы; скорее падешь ты, в крови родного брата запятнанный, а брат – в твоей крови. От взаимных ударов падете вы. Прочь с глаз моих, презренный! Неси проклятие, которое я на тебя призвал! Иди и возвести твоим соратникам и всем кадмейцам, что детям в дар определил Эдип.
Устрашенный проклятием отца, Полиник удалился. Антигона хотела было еще кроткими речами уговорить брата не нападать с аргивским войском на Фивы и предотвратить исполнение страшных проклятий отца; но не хотел Полиник выказать себя трусом, не желал он отступать без боя и оставлять своему ненавистному брату обладание городом. И вот, увлекаемый неодолимой силой отцовского проклятия, устремился он на верную смерть в роковой войне против родного города.
Не удались фиванцам их попытки увести Эдипа из места, в котором он должен был умереть. Приблизился, наконец, час его кончины. Раздались глухие удары грома, и все присутствовавшие исполнились ужаса; самому же Эдипу гром тот служил знамением близкой смерти. Стал он звать Тезея, удалившегося от него для окончания жертвоприношения, боялся он, что Тезей не застанет его в живых. Трижды прогремел гром, и старцы Колона громкими голосами стали звать своего царя. Пришел Тезей и узнал от Эдипа, что удары грома – знамение близкой кончины его.
– Хочу умереть, не обманув тебя и граждан афинских в том, что обещал», – сказал Эдип. Место, где надлежало умереть ему, он надеялся найти сам, без вожатого; Тезей не должен был говорить никому, где находится могила Эдипа, – она будет ему защитой от всех врагов. Еще нечто должен открыть Тезею Эдип, но лишь наедине и с условием, чтобы Тезей хранил открытое, как великую тайну, и передал перед смертью старшему сыну, а тот – своему наследнику. Простившись со страной Афинской и с гражданами города и благословив их, Эдип, сопровождаемый Тезеем, дочерьми своими и несколькими служителями, отправился на место, где он должен был умереть.
Но – чудо! – слепой и дряхлый старец пошел бодро, без помощи вожатого; как бы ведомый незримой рукой; дошел он до того места, где находился темный спуск в подземное царство. Здесь сел он, снял с себя убогое одеяние, велел дочерям принести воды из священного источника, омыть его тою водой и надеть на него чистые одежды. Когда все это было исполнено, из подземной глубины послышались раскаты.
Дочери Эдипа бросились к отцу и громко зарыдали; он обнял их и сказал:
– Дети мои, с этой поры у вас не станет отца, у вас будет отнят тот, кто любил вас больше всего в мире.
Долго проливали слезы страдалец Эдип и его дочери, а когда стихли их рыдания, из подземной глубины послышался голос, наполнивший ужасом всех присутствовавших.
– Скорее, Эдип! – вещал таинственный голос, – что медлишь так долго?
Услыхав это, Эдип подозвал к себе Тезея, вложил руки дочерей своих в его руку и просил его не покидать сиротеющих дев. Затем простился с своими детьми и со всеми бывшими с ним и отослал их прочь, оставив при себе одного Тезея: только Тезею можно было присутствовать при последних минутах страдальца. Громко рыдая, оставили сестры умирающего отца. Когда они с своими проводниками отошли от него и, немного спустя, оглянулись назад, Эдипа уже не было видно. Тезей же стоял, заслонив глаза рукою: словно перед ним явился страшный, невыносимый для зрения призрак; потом увидели, что он простирает руки к земле и поднимает их к небу – так творил он молитву подземным богам и богам Олимпа. Но какой смертью скончался Эдип, этого никто не видел кроме Тезея. Не был страдалец убить огненосной стрелой Зевса, не был унесен бурей: может быть, земля, расступившись, дружелюбно приняла его в свое незримые недра, или какой-нибудь вестник богов мирно низвел его в темную подземную обитель теней, и здесь страдалец, примиренный с мстительными Эринниями, обрел себе вечный мир и покой? Известно лишь, что с той поры неведомая никем могила его была во все времена крепким оплотом для Аттической земли.
Фиванские войны
(по Эсхилу „Семеро против Фив", по Еврипиду „Финикиянки").
1. Бегство Полиника. Семеро вождей идут на Фивы
С тех пор, как царь Эдип в отчаянии вырвал себе очи, родные его, чтобы люди не видали позора царственной семьи, стали скрывать его во внутренних покоях дворца. В связи с малолетством сыновей Эдипа Фивами стал править Креонт.
Целые годы не выходил печальный слепец из дворца предков своих, и мало-помалу стала подкрадываться к нему старость. Правда, время нисколько примирило Эдипа с судьбою, – он стад спокойнее; но по временам обнаруживался еще в нем прежний неукротимый дух: малейшее оскорблениe, малейшая невнимательность глубоко огорчали больное сердце Эдипа. Сыновья, уже взрослые, не всегда оказывали ему должное уважение. Однажды, за семейным обедом, на котором Эдип, как глава семьи, занимал первое место, Полиник осмелился коснуться вещей, составлявших родовое и священнейшее достояние Эдипа. Без отчего позволенья он вынул из поставца серебряный стол, принадлежавший когда-то благочестивому Кадму, и поставил стол этот перед старцем; потом вынул из ларца золотой кубок убитого Эдипом Лая и наполнил его ароматным вином. Этеокл, брат Полиника, все это видел и допустил. Как только отец узнал, что перед ним поставлены прадедовские драгоценности, напоминавшие ему об убитом Лае, лютой скорбью исполнилось сердце его, и в гневе на столь непочтительных и безжалостных сыновей изрек он над ними страшное проклятие: «Никогда не поделите вы отчего наследия, никогда не прекратится распря и война между вами».
Так сказал старец, и с тех пор под различными предлогами, сыновья стали держать его в заключении, и обедал он отдельно от семьи. От каждого жертвенного животного сыновья посылали ему, как главе семьи, лопатку, почетную часть; но однажды, по рассеянности или по другой причине, прислали худшую часть – бедро. Эдип отбросил присланное и воскликнул:
– Горе мне! На позор мне прислали сыновья мои этот кусок!
И стал он молить Зевса и других богов, чтобы вражда из-за отчего наследия низвела нечестивых сыновей его в область Аида. Услышали боги мольбу оскорбленного старца и мстительницы – богини Эриннии восстали против сыновей его.
Чтоб отвратить исполнение отчего проклятья, Полиник и Этеокл согласились царствовать в Фивах поочередно, каждый по году. Но скоро обоими овладело прежнее властолюбие, Этеокл поднял против брата своего знамя восстания и изгнал его из фиванской страны. Полиник 6ежал в Аргос, где у царя Адраста думал найти себе убежище. В бурную ночь прибыл юноша к запертым дверям дворца Адраста и в приврате хотел проспать ночь. С той же целью пришел ко дворцу и другой юноша, сын калидонского царя Ойнея, Тидей, бежавший с родины в связи с совершением какого-то убийства. Юноши повздорили из-за ночлега, зашумели, принялись драться и стуком своего оружия разбудили Адраста. Когда Адраст увидел юношей, схватившихся как лютые звери, и заметил у одного из них на щите изображение льва, а у другого вепря, – он тут же вспомнил об изречении оракула, завещавшего ему одну из дочерей своих выдать за вепря, другую за льва. И вот Деипилу выдал Адраст за Тидея, а Аргейю – за Полиника, пообещав помочь зятьям своим с оружием в руках возвратить каждого в отчизну и восстановить их права.
Вскоре затем Адрастом был предпринят поход на Фивы. Всех родных своих, знатных вождей страны, приглашал он к участие в походе; но больше всего хотелось ему привлечь шурина своего Амфиарая, славившегося по всей Элладе храбростью, благочестием и даром прорицания. Амфиарай и Адраст воевали когда-то друг с другом из-за обладания Аргосом. Адраст был побежден и 6ежал в Сикион.
Впоследствии они помирились, и Адраст снова сел на аргивском престоле. Амфиарай же вступил в брак с Эрифилой, сестрой прежнего своего противника, и с зятем своим заключил такой договор: «Если когда-нибудь возникнет между нами несогласие, посредницей у нас да будет Эрифила». Вот и представился такой случай. Адраст потребовал от Амфиарая, чтобы шел он с ним против Фив, Амфиарай же не соглашался, ибо, имея дар провидеть будущее, он знал, что поход окончится совершенной гибелью войска. Тогда Полиник подарил тщеславной и корыстолюбивой Эрифиле ожерелье и тем подкупил ее: спор между супругом и братом решила она не в пользу супруга. Таково было роковое действие ожерелья, над которым тяготело проклятие Арея: дому, владевшему им, приносило оно гибель. И вот теперь изменница Эрифила, с полным сознанием того, что делала, послала мужа своего на верную смерть. Амфиарай вынужден был уступить;
Узнав же об его участии в походе, охотно снарядились в поход и остальные родичи Адраста: потомок Прета, неустрашимый герой-исполин Капаней, могучий Гиппометонд, племянник Адраста, Парфенопай, сын аркадянки Аталанты, нашедший в Apгосе новую родину, и Ифисов сын Этеокл. Все эти витязи (с Полиником и Тидеем их было семеро), предводимые Адрастом, выступили в поход, и каждый из семерых вел свою дружину. Юные, неустрашимые герои решились или обратить в развалины семивратные Фивы, или пасть под их стенами. Не обратили герои внимания на неблагоприятные пророчества Амфиарая: на погибель свою последовали они за юношей, над которым тяготело отчее проклятье.
Когда приготовления к походу были окончены, герои собрались в доме Адраста, который почтил их богатым угощением. На этом пиру сказано было не одно смелое слово; самонадеянные, отважные, все юные герои горели желанием как можно скорее испытать свои силы в борьбе с гордым фиванским народом. Один Амфиарай, хоть был и грозный воитель, не радовался предстоявшей войне. Грустный, простился он с семьей и на прощанье сыновьям своим дал такой завет:
– Когда вступите в юношеский возраст, отомстите за отца изменнице матери: за презренное золото послала она отца вашего на верную смерть.
И на этот раз никто в собрании героев не обратил внимания на мрачные пророчества Амфиарая. В блестящих доспехах, полное ратного мужества, выступило из городских ворот гордое аргивское воинство, и впереди всех Адраст на прекрасной своей боевой колеснице, везомой дивными конями: Кером и Арионом.
Прибыв в лесистую Немейскую долину, войско напрасно искало источник в этой всегда обильной водою стране. По повелению Диониса, в Фивах рожденного бога, нимфы песком засыпали все источники этой страны. После долгих, бесплодных поисков встретили, наконец, аргивяне мужи скитающуюся женщину с ребенком на руках. То была Гипсипила. За то, что во время общего избиения мужей на острове Лемносе Гипсипила спасла отца своего Фоанта, лемнийские жены продали ее на чужбину, и вот царская дочь стала служанкой немейского царя Ликурга и жены его Эвридики и нянькой сына их Офельта.
Герои обратились к ней с просьбой указать им источник. Уложив малютку под тенью дерева, она по густому лесу повела их к единственному оставшемуся источнику.
Радостно утолили здесь воины жгучую жажду, но, когда возвратились к месту, где оставила Гипсипила малютку, они не нашли уже его в живых, – его истерзала огромная змея, лежавшая у ступеней алтаря. Громко зарыдала в отчаянии Гипсипила.
Печальные и изумленные, окружили ее герои. Тогда Капаней бросил в змея копье и пронзил ему шипящую пасть.
Скоро прибежали туда несчастные мать и отец малютки.
Не помня себя от горя, Ликург с мечом в рук бросился на Гипсипилу, желая убить ее, но Адраст и Амфиарай успокоили его и спасли девушку. Потом герои собрали разбросанные кости малютки и погребли их. Амфиарай и на этот раз возвестил друзьям своим горькую участь.
– Как малютка Офельт, – сказал он им, преждевременно погиб от зубов змея, так в цвете лет погибнете и вы от фивян, происшедших от посеянных Кадмом драконовых зубов.
Потому и назвали герои малютку Архемором, т. е. преждевременно погибшим. В честь его отпразднованы были великолепные погребальные игры, носившие впоследствии название немейских и повторявшиеся чрез каждые три года. Распорядители этих игр в память об Археморе носили черные траурные одежды.
2. Осада Фив
Весело отпраздновали герои воинские игры, и перестал уже тревожить их мрачный образ Архемора, С прежним мужеством, полные надежд, радостно продолжали они путь. Hе доходя Фив, расположились они на цветущем берегу Асопа и отсюда послали в Фивы Тидея, поручив ему попытаться примирить Этеокла с братом. Тидей один вошел во вражеский город, один вступил в дом Этеокла, куда собрались в ту пору на пир знатные кадмейцы. Бесстрашный предстал он пред ними и высказал, что было ему поручено. Фиванцы отвергли Тидеевы предложения, но пригласили его пировать с собою.
С негодованием отказавшись от приглашения, он стал вызывать всех гостей поочередно на поединок и одолел всех до единого. Вознегодовали на это фиванцы и, когда Тидей уходил из города, хотели коварно погубить его. Пятьдесят знатных кадмейцев с двумя вождями во главе напали на него из засады; но всех поразил их неукротимо-отважный Тидей. Одного лишь Меона, Гемонова сына, пощадил герой, чтоб отнес он домой весть о позорном поражении фиванцев.
После всего этого о примирении нельзя было и думать. Гнев и вражда возгорались с обеих сторон с новой силой. Аргивяне подошли к фиванским стенам. Когда после нескольких жарких схваток в открытом поле фиванцы были оттеснены к стенам, аргивяне стали готовиться к приступу. Семеро вождей закололи Арею и другим богам в жертву быка и над черным щитом омыли в жертвенной крови свои руки. Поклялись они кровожадным богом Ареем или овладеть Фивами и разрушить Кадмовы твердыни, или пасть и напоить фиванское поле своей кровью. Предчувствуя близкую смерть, предреченную Амфиараем, венками и прядями волос увешали они колесницу Адраста на память о себе милым ближним. Слезы навернулись на глаза героев, но ни у одного из них не вырвалось ни единого жалобного звука. Бесстрашные, как разъяренные львы, горели они лишь одним желанием – желанием кровавого боя.
Затем семеро вождей бросили жребий и таким образом решили, кому на какие из семи фиванских ворот сделать с дружиной нападение. Этеокд, взявший на себя защиту родного города, через провидца Тиресия проведал о близкой опасности, а от посланного им разведчика узнал обо всем, что происходило во вражьем стане. Взволновался город; страха исполнились все фиванцы, и лишь один Этеокл не терял мужества: он потребовал, чтобы к защите родины приготовились все способные носить оружие, даже старцы и несовершеннолетние. А когда увидел он перед дворцом своим толпы плачущих дев и жен, то с укорами отослал их по домам, чтобы жалобными воплями не смущали мужей. Затем принес Этеокл богам жертву, моля их о спасении города и обещая, если спасут, возжечь им священную гекатомбу. Еще раз послал он соглядатая высмотреть, как расположилась аргивская рать.
Около царя Этеокла собрался тем временем уже весь вооруженный народ, когда возвратился разведчик и принес царю такие вести:
– Претовым воротам грозит уже яростный, смелый Тидей. Он готовь был перейти реку Исмен, но провидец Амфиарай, прозревший недоброе во внутренностях жертвенных животных, возбранил ему переход. Бранью ответил Тидей мудрому пророку и укорил его в трусости. Трижды потряс он при этом густовласым шлемом своим и звенящим щитом.
На щите его красовалась смелая эмблема: мрачное небо ночное, а на нем – полный сияющий месяц и лучезарные звезды.
– Как ретивый боевой конь, стоит он на берегу реки и требует боя», – говорил разведчик, а в царь Этеокл отвечал ему:
– Не боюсь я Тидея во всех его пышных доспехах. Эмблемы ран не наносят; ни султаны на шлемах, ни колокольчики на щитах не опасны. А та ночь, что изобразил Тидей на щите своем, предвещает, быть может, вечную ночь самому герою – и сама собой укротится тогда кичливость безумца. Противником ему пусть будет знаменитый Астаков сын Меланипп. Наш Астакид терпеть не может кичливых речей, но за то вдвойне храбр он в кровавом бою. Иди же, достойная отрасль спартов, защити от копья врагов родной город.
И вот с дружиной своей выступил Меланипп к вратам Прета.
– Громить Электрийские ворота, – продолжал разведчик, – жребий выпал Капанею, исполину-герою. «Угодно или нет то богам, воскликнул он, – я разрушу, я должен разрушить Фивы; не удержит меня и сам Зевс в гневе своем. И громы, и молнии его мне не страшнее, чем луч полудневного солнца!»
На щите Капанея изображен обнаженный муж с факелом в руке, а пред ним золотая надпись: «выжгу город.
– Когда мужи, – ответствовал Этеокл, – поддаются горделивым помыслам, то в речах своих себе находят осуждение. Страшные угрозы расточает городу Капаней и уже готов их исполнить; смертный, полный презрения к богам, оскорбил он их надменною речью. Вот услышит Кронион его дерзновенные клики: скоро, уверен я в том, поразит его жгучая молния – молния-мстительница, не похожая на солнечный луч.
Пусть противником Капанею будет Полифонт: при помощи богов, он будет верною опорой родному городу». И Полифонт направился к Электрийским воротам.
– У Неитских врат, продолжал соглядатай, – стал с дружиною своей Етеокл-Претид. Неудержимо-стремительны его кони; его щит украшен изображением мужа, быстро восходящего на вражескую башню по лестнице, а под ним надпись: «с башни не сбросит меня сам Арей». Против этого мужа царь послал Мегарея, Креонтова сына.
– К воротам Онкейской Паллады приближается Гиппомедонт, муж исполинского роста. На щите у него страшный Тифон, из огнедышащей пасти изрыгающий черный дым, а по краям щита – грозные змеи. С громкими воинскими кликами выступает впереди дружины своей Гиппомедонт: неистовый, подобно вакханке, томится он жаждою боя; смертью грозить его дикий взгляд». Так сказал разведчик, а в ответ ему царь Этеокл сказал:
– Больше всего я надеюсь на помощь Афины-Паллады. Поборется с надменным героем и Гипербий, доблестный сын Ойнопса: противнику своему не уступит он ни видом, ни мужеством. На щите у него изображен отец Зевс с пламенною молнией. Как Зевс поразил Тифона, так, думаю я, и Гипербий поразит своего яростного противника». И Гипербий с дружиной направился к Онкейским воротам.
– У пятых, Борейских ворот стоить аркадиец Парфенопай. Едва оттенено бородой его прелестное, юное лицо, но в груди у него мужественное сердце. Полный отваги, грозно подступает он к фиванским твердыням, и дерзкий клянется разрушить Кадмов город, будь или не будь на то водя Зевса, клянется копьем своим, а копье для него дороже зеницы ока. На щите у Парфенопая изображен кровожадный сфинкс, поборовший кадмейского мужа».
Против гордого юноши Этеокл выставил мужа, не любившего хвастливых речей, а жаждавшего лишь доблестных дел: то был Гипербиев брат, Арктей.
– У Гомолойских врат стал Амфиарай, блогороднейший и смелейший муж. Громко порицал он столь жаждавшего битвы Тидея; называл его убийцей, опустошителем Аргоса, служителем Эринний, виновником бедствий аргивского народа; упрекал его в том, что он вовлек Адраста в эту роковую войну.
Затем, полный скорби, обратился он к Полинику и воскликнул:
– Да! есть чем помянуть тебя потомству; угодное богам ты замыслил: с чужеземным войском пришел ты истребить город отцов твоих и храмы богов родины. Очистишься ли ты когда-нибудь от той родной тебе крови, которую собираешься ты сейчас пролить обильным потоком? Пусть победишь ты, пусть возьмешь родной город: неужели когда-нибудь будет твоею союзницей в бою опустошенная тобою родина? Моя же участь известна мне: пасть на этом же поле, на чужой земле. Но смело пойду я в кровавую битву, – не бесславная ждет меня смерть».
Так говорил прорицатель, потрясая медным щитом. На круглом щите Амфиарая нет никаких знаков: доблестным желает он не казаться, а быть.
– О судьба! судьба! – воскликнул, услыхав это царь Этеокл. Мудрого, праведного, доблестного мужа, провидца великого соединил злой рок с нечестивыми смертными. Во всяком деле всего хуже сообщество нечестивых: это поле бедствий, на котором пожинают смерть. Думаю я, что не будет он громить наших стен не по недостатку мужества, не потому, что душа его не чужда страха, а потому, что знает он близкую гибель свою, предреченную богом дельфийским. Провидцу противопоставлю я доблестного мужа Ласфена, старца видом, а крепостью юношу.
– У последних, седьмых, ворот стоит сам Полиник. Как проклинает, как злословит он свой родной город! Хочет взойти он на укрепления, провозгласить себя царем; сойтись с тобою, померяться с тобой силами, убить тебя или пасть вместе с тобою; если же останешься в живых, отомстить тебе за свой позор позорным изгнаньем. Призывает Полиник богов своей родины, прося их выслушать его мольбы.
В руки у Полиника медный щит, огромный и крепкий; на нем изображена Дика, ведущая вооруженного воина, а под нею надпись: «я возвращу родине этого мужа: вступить он в обладание домом отчим и родным городом». Как только услыхал Етеокл, что брат его ищет, чтобы с ним сразиться, увлекаемый ненавистью к брату и темной, неодолимой силой отцовского проклятия, он решился выйти против него.
– Увы! – воскликнул царь, – время настало исполниться проклятью отца. Дайте копье мне и колесницу! Пусть сразится теперь вождь с с вождем, брат с братом, как враг с врагом. Пусть в мрачную область Аида низойдет весь Лаев род, если угодно это богам. Предо мною грозная Эринния; «победой насладишься ты, взывает она ко мне, потом умрешь». Давно уже забыли обо мне боги: единственной приятной им от меня жертвой будет смерть. Гибели моей ищет судьба: зачем же малодушно молить ее о пощаде? – Так сказал Этеокл и, поспешил к Диркейским воротам.
– Горе! горе! – воскликнули, увидев его, фиванские женщины и девушки. – Страшное готовится дело: подступает к нам Эринния, богиня-истребительница. Трепещем мы, слыша ее страшный голос! Неумолимая, мрачная Эринния, призванная отцом твоим, готова исполнить проклят, которые в ярости своей изрек Эдип. Спешить она к своему роковому делу. На гибель спешат сыны Эдипа. Острый металл решить их участь; роковой дар Халибской страны, сталь поделит между ними отчее наследье; он, безжалостный, уделит им по клочку земли, где их похоронят: ничего не достанется им из богатого наследства. Когда погибнуть они, поразив друг друга роковым ударом, когда прах земной напоят они преступной, черной кровью, чья рука омоет тогда тела их? О, злосчастный род! к пережитым бедствиям твоим скоро присоединятся еще новые. Много времени прошло с тех пор, как согрешил сын Лабдака. Сам он скоро наказан был за проступок, а вот и внуки должны нести за него наказание. Трижды на этом месте, на этом средоточии миpa, Лаю возвестил дельфийский оракул, что если хочет он спасти Фивы, то должен умереть без потомства; но глас Аполлона не был услышан. Внял злополучный Лай советам безумцев, на гибель свою дал жизнь Эдипу. И вот, с тех пор море зол устремилось на город наш и грозит нам гибелью. Трепещем мы: падут Фивы вместе со своими царями. Трепещем мы, не исполнили бы мстительницы Эриннии проклятие Эдипа!
А между тем под стенами Фив завязалась страшная битва.
Как кровожадные орлы, с громкими криками устремились аргивские герои на фиванские укрепления и стали влезать уже на зубчатые стены; но отчаянное сопротивление оказали им мужественные фиванские воины. И у ворот, где друг напротив друга стояли родные братья, происходила страшная, решительная битва. Но вот, чрез глашатая, Этеокл призвал оба враждующих войска к вниманию и с высокой башни обратился к ним:
– О, вожди Эллады, вожди аргивского войска, и вы, о фиванцы, выслушайте меня! Довольно проливать вам кровь, дайте мне сразиться с братом моим. Убью я его, тогда оставьте за мной власть над Фивами; если же он меня одолеют, пусть берет себе родной город». Громкими кликами одобрения ответили Этеоклу фиванцы и аргивяне. Заключили перемирие, и вожди перед обоими войсками поклялись не нарушать его. Жрецы принесли жертву, и братья, став между двух войск, стали готовиться к поединку. Полиник молился Гере, богине аргивян, прося ее даровать ему победу над братом, Этеокл же – Афине-Палладе, защитнице Фив, чтобы помогла она ему копьем пронзить грудь брата, пришедшего разорить страну его предков. Подали знак к началу поединка.
Страшно, как ярые клыкастые вепря, бросились друг на друга братья с копьями, но осторожно каждый прикрывал себя щитом и отклонял удары. Но вот Этеокл споткнулся о камень, и на одно мгновение тело его оказалось лишено защиты. Полиник воспользовался этим мгновением и, подскочив к брату, пронзил копьем ему бедро. Возликовало аргивское воинство. Но в то же мгновение, увидев, что плечо брата раскрыто, раненый Этеокл быстро метнул копьем в это не защищенное место. Конец древка надломился в кольчуге, и вот, лишенный копья, Полиник должен был отступить. Проворно схватил он тяжелый камень, бросил им в копье брата, и сломал копье. Взялись тогда братья за мечи и, прижав щит к щиту, снова вступили в бой. Тут Этеокл придумал хитрость: отклонив почти уже нанесенный брату удар, он, прикрываясь щитом, отступил на шаг назад, но в то же мгновение неожиданно устремился на брата и нанес ему в живот такой страшный удар, что меч прошел до самого хребта: отклонился тогда Полиник в сторону и, истекая кровью, повергся в прах. Уверенный в победе, Этеокл откинул в сторону меч свой и бросился к павшему брату, чтобы снять с него доспехи; но Полиник, испускавший уже предсмертное хрипение, держал еще в руке меч.
Собрав последние силы, глубоко вонзил он меч свой в грудь ненавистному брату, и пал Этеокл на землю. Тесно прижались братья друг к другу и вместе испустили дыхание, не примирившись, не окончив распри. Исполнилось проклятие Эдипа.
Перемирие, заключенное войсками ради поединка, было не продолжительно. Только что полегли братья на месте боя, как с новой силой устремились аргивяне на городские укрепления. Креонт, снова вступивший в управление страной, обратился за советом к старцу Тиресию, и провидец, после долгих колебаний, возвестил ему, что на том месте, где Кадм когда-то убил Ареева дракона, должен быть принесен в жертву Арею Менойкей, сын Креонта – только эта жертва и может примирить бога с ненавистным ему фиванским народом. Гневный, требует он себе в жертву потомка спартов, а лишь один Креонт с детьми и принадлежит к этому роду по отцу и по матери. «Когда падет юная голова Менойкея, – возвестил провидец, – поможет Арей осажденному городу и спасет его от гибели».
Ужаснулся Креонт и воскликнул:
– Свою жизнь охотно отдал бы я за родной город, но не пожертвую сыном; не обрушу на себя такого страшного бедствия. Пока весь город не узнал об изречении провидца, беги, сын мой, из города, беги из области Фиванской – в Дельфы, в Калидон, в Додону! Спасайся от гибели».
Менойкей, спокойно слушавший Тиресия, сделал вид, что намерен исполнить веление отца, и удалился, но не за тем, чтоб оставить родину, а чтоб умереть за нее. «В то время, как без всякого зова оракула мужественно встречают смерть фиванские мужи, думал благородный юноша, неужели я как трусь, убегу я из страны моих предков и, спасая себя, предам брата, отца и родной город? Где бы я ни жил тогда, жребием моим был бы позорь. Нет, жизнь моя принадлежит тебе, моя родина!»
И вот поспешно направился он к кадмейским твердыням, к той мрачной пропасти, где жил когда-то дракон. Здесь пронзил он мечом себе грудь и, истекая кровью, упал с зубчатой стены в пещеру дракона,
Весть о том, что Менойкей принес себя в жертву Арею, оживила утомленных фиванцев: с новыми силами стали они отражать атаки аргивян от стен и башен. А в рати аргивян, что воевала под стенами Фив, страшно свирепствовал бестрепетный сын Гиппоноя. Длинную лестницу приставил Капаней к зубчатой стене и, прикрываясь щитом от копий и камней, сыпавшихся на него, уже взбирался на стену.
– Сам Громовержец не удержит меня пламенною молнией!» – надменно воскликнул он, и уже былд почти наверху зубчатой стены, как вдруг разразился над ним удар грома. Загрохотала земля от того удара. И, закружившись, упал Капаней бездыханный на землю.
Ужас объял аргивян, и в беспорядке обратились они в бегство, фиванцы же, ободренные знамением Зевса, пешие и конные, устремились из городских ворот в открытое поле и там нанесли аргивянам страшное поражение. Все горделивое войско было разбито с гордыми своими вождями. Тидея ранил Меланипп.
Когда, полумертвый, лежал Тидей на ратном поле, Афине, постоянной его защитнице, Зевс дал позволение обессмертить героя за его нечеловеческую храбрость. Амфиарай, провидец, ненавидевший Тидея, увидел богиню и, уразумев ее намерение, поспешно отрубил он павшему Меланиппу голову и бросил ее Тидею. В ярости своей раздробил ее сын Ойнея и выпил и высосал мозг. Как только увидела это Афина, отступила она от него, оскорбленная этаким зверством – и умер страшный жестокий и безжалостный Тидей.
Самого же Амфиарая Периклимен преследовал до Исменского брода и уже хотел в спину бегущему вонзить копье, как упала на землю молния Зевса, расступилась земля, и благочестивый прорицатель с конями и колесницей и с возницей своим Батоном погрузился в расселину. На том месте, где поглотила Амфиарая земля, возник оракул. С той поры по воле Зевса герой-прорицатель из глубины возвещает смертным будущее. Из всего аргивского войска остался в живых только Адраст. На быстром, черногривом коне своем Арионе ускакал он в Аттику.
3. Погребение аргивян
(из Еврипида „Просительницы")
Узнав о поражении войска, матери убитых аргивских героев поспешили в Фивы и вместе с Адрастом умоляли фивян выдать дорогие им трупы, чтобы с честно предать их земле. Но надменные победители отказали им в просьбе: «Тела врагов наших, покушавшихся обратить в прах семивратный город, пусть, не преданные земле, будут добычею хищным птицам и псам». Тогда Адраст и престарелые аргивянки решились идти в Аттику и просить царя Тезея, чтобы вступился он за их права: божественные и человеческие законы нарушает тот, кто отказывает в погребении даже убитому неприятелю. Прибыли они в Элевсин, где находился великолепный храм Деметры и Коры. Эфра, мать Тезея, намеривалась в том храме принести Деметре жертву и помолиться об урожае хлеба. Входя во святилище, увидела она, что на ступенях соседнего с ним алтаря сидят престарелые аргивянки с малолетними своими внуками в траурных одеждах и с оливковыми ветвями в руках. У входа в храм стоял, проливая слезы, старец Адраст, с покровом на голове. С участием спросила Эфра у незнакомок, кто они и зачем в таком глубоком трауре, и как только услышала о причине их появления, поспешно отправила вестника в Афины за своим сыном. Тронутая до слез, печальная сидела Эфра с плачущими аргивянками, когда, поспешивший на зов матери, пришел в Элевсин царь Тезей.
– Скажи мне, мать, что неожиданное приключилось? Кто эти чужестранки в черных одеждах с остриженными, в знак печали, волосами? Что значат эти слезы, эти жалобные вопли?»
– Ты видишь, сын мой, убеленных сединами матерей тех героев, что пали недавно под Фивами; а вот и предводитель тех героев, Адраст, властитель аргивский: сам он лучше разрешит твое недоумение.
И пал тогда царственный старец к ногам Тезея и так говорил он:
– Знаешь, конечно, ты, властитель афинский, какой несчастный поход совершил я: все мое войско разбито и с доблестными вождями своими полегло под стенами Фив. Просил я фиванских граждан выдать мне тела убитых, чтобы мог я с честью предать их земле. Но преступно-надменные, они отказали мне в справедливом желании. И вот к тебе я пришел, доблестный властитель афинян! По всей Элладе слывешь ты за – благочестивого друга злополучных и гонимых: помоги мне предать земле моих соратников; я совсем обессилел с тех пор, как под Фивами пала вся моя армия.
Долго Тезей не решался обещать свою помощь Адрасту, затеявшему войну вопреки знамениям бессмертных. Но когда сама мать Тезея, Эфра, рыдая, бросилась к ногам его, Тезей обещал свою помощь, но лишь в том случае, если даст на то согласие афинсий народ, ибо в Афинах власть царя ограничена волей народа. В сопровождении Адраста, Тезей возвратился в свой стольный город и без труда испросил у благородного афинского народа согласие на свое предложение. Афиняне, всегда готовые подать обиженным помощь, согласились идти войной на Фивы если тела убитых не будут выданы Адрасту мирным путем.
Тезей воротился в Элевсин, чтоб отправить отсюда посольство к царю Креонту, как ему сообщили, что прибыл посол из Фив.
Надменно и дерзко подошел посол к царю и так заявил ему:
– Я и весь фиванский народ запрещаем тебе, властитель афинский, давать убежище Адрасту в Аттике; хоть ты и обещал ему свое содействие. Нарушь свое обещание и изгони его из страны своей: что тебе и афинскому народу до аргивян? Если ты последуешь моим словам, Тезей, тогда ты мирно будешь править своим городом; если же нет, то страшная гроза разразится над тобой и твоими союзниками.
Спокойно и без страха отвечал Тезей на угрозы фиванца:
– Ступай и скажи царю своему Креонту, что не властелин он над нами и, знаю я, что не так он силен чтобы подчинить своей воле город Афины-Паллады. Требуете вы невозможного, и потому спор наш решится оружием. Но не я начинаю войну; и не из-за Адраста буду я воевать с вами, – нет, верный обычаям эллинов, хочу я, не обижая вас, предать умерших земле: всю Элладу оскорбляет тот, кто у мертвых отнимает право на могилу.
Едва лишь удалился посол, как вооружились, по повелению Тезея, все афиняне и, с царем во главе, выступили в поход против фиванцев. В боевом порядке ждало уже их у стен семивратного города фиванское войско, загородив собою тела аргивян, из-за которых возникла борьба. Еще раз Тезей заявил фиванцам, что не для убийств и пролития крови пришел он, а для того лишь, чтобы предать погребению умерших, как того требует святой обычай эллинского народа.
Креонт же в ответ ему – ни слова. Вооруженный, стоял он, ожидая нападения афинян. Началась битва. Впереди всех афинян устремился на врагов Тезей. С тяжелой палицей, отнятой некогда у Перифета, бросился он в самые густые ряды неприятелей, сокрушая все, что ему сопротивлялось. После жаркой схватки фиванцы обратились в 6егство, и по всему городу послышались плач и крики отчаяния. Но Тезей, хоть и победитель, не хотел вступать в город, и после победы он объявил фиванскому народу, что пришел он не разрушать город, атолько требовать выдачи мертвых.
Пала гордыня фиванцев: охотно выдали они тела убитых, и афинское войско перенесло их в Элевферы, чтобы там похоронить их. На семи высоких кострах сожжены были тела воинов семи дружин; но тела вождей взял Тезей с собою в Элевсин, чтоб отдать тела героев матерям их и Адрасту. На одном костре сожжены были все они, кроме Капанеева тела. Капаней был убит молнией Зевса, а по эллинскому верованию труп убитого молнией считался священным. Воздвигнут был другой костер. Когда высоко поднялось уже погребальное пламя, внезапно появилась супруга Капанея, Эвадна.
Узнав о гибели мужа, она ушла, без ведома отца своего Ифиса и родных, из дому. В торжественной, великолепной одежде взошла она на скалу, подымавшуюся над костром, чтобы принять смерть вместе с любимым супругом. Прах Капанея погребен был в Элевсине вместе с прахом супруги и воздвигнут над ними был громадный могильный холм.
Останки прочих героев взяли их престарелые матери с собою в Аргос. С плачем понесли отроки урны с прахом отцов своих, и уже тогда решились они отомстить за них со временем Фивам. Так, на родину возвратились не герои, столь гордо выступавшие в поход, а горсть праха.
4. Антигона
(по трагедии Софокла „Aнтигoнa»)
Став царем в Фивах, Креонт издал повеление, чтобы тело Этеокла, павшего за родную страну, с почестями предать земле; тело же Полиника, вторгшегося в отечество с иноземным войском, с намерением погубить родную страну и ниспровергнуть алтари богов ее, не погребать и не оплакивать, а бросить в поле, на добычу псам и хищным птицам.
Тем же, кто осмелится ослушаться повеления его, Креонт угрожал побиением камнями. Это нечестивое, бесчеловечное поведение фиванского царя возмутило благородное сердце Антигоны, истой дочери Лабдакского рода. Думалось ей, что градоправитель Фив, пуст ь даже и будет победителем не имеет права бесчестить и лишать погребения мертвых: непреложна воля богов, заповедавших остающимся в живых с честью и миром предавать земле усопших. Священная заповедь богов была высшим законом для мужественной дочери Эдипа: пренебрегая повелением Креонта, она решилась исполнить долг свой пред умершим братом, если бы даже это стоило ей жизни.
Отправилась она к сестре своей Исмене и стала убеждать ее разделить с ней труд погребения. Исмена, душа любящая, но робкая, ужаснулась, узнав о непреклонном намерении сестры, и старалась отговорить ее от исполнения задуманного.
– Подумай, сестра, – говорила она Антигоне, – в каком презрении влачил дни свои и погиб наш отец, как бесславно окончила потом свою жизнь мать его и вместе жена. А после того два брата наших умертвили друг друга в злополучной вражде, и теперь изо всего рода нашего остались только мы с тобой; так еще, несчастные, погибнем и мы, если ослушаемся закона и поступим против воли градоправителя! Подумай, ведь мы – женщины, и не нам бороться с мужами; мы зависим от старших и должны повиноваться им, если бы даже они приказывали нам что и что худшее. Нет, молю подземных богов, да отпустят они т вину мою, если я, оставшись покорною власти, прегрешу против них.
Антигона не в силах понять малодушия сестры, из страха отказывающейся от исполнения священной обязанности, и в негодовании ушла от нее, намереваясь тотчас же приступить к делу.
На просьбу же Исмены держать, по крайней мере свой замысел в тайне, Антигона отвечала, что желала бы поведать о своем поступке всему миру, поскольку знает она, что поступок ее будет приятен для милых ей теней.
Между тем Креонт собрал перед своим дворцом народных старейшин и держал к ним речь о том, как будет он править государством; просил он их и убеждал исполнить изданное им повеление – не предавать земле тело Полиника, врага отчизны.
Вдруг вбежал один из стражей, поставленных у трупа Полиника, и рассказал об ужасном деле: тело кем-то уже посыпано прахом, и воля царя, стало быть, оказалась нарушена.
При этом известии Креонт воспылал гневом: первое повеление, отданное им, оказалось попранным. Пришло ему на ум, что враги его подкупили стражей, и он стал грозить им страшными муками и смертью, если они не откроют нарушителей его воли. Страж, принесший известие о погребении Полиника, ушел из дворца, благодаря богов за то, что остался жив, и изъявляет намерение не возвращаться во этот дворец вторично, будет ли открыть преступник или нет. Но, спустя немного времени, он, радостный, возвратился назад, ведя за собою дочь царя Эдипа, Антигону.
– Вот та, – заявил он, – которая совершила преступление! Мы схватили ее в то время, когда она готовилась предать земле тело своего брата». Изумился Креонт и не хотел верить словам стража: непонятно было ему, как могла слабая девушка осмелиться нарушить волю градоправителя.
Словоохотливый страж, обрадованный поимкой преступницы, рассказал все подробности события.
– Когда я передал сотоварищам твои грозные речи, царь, – рассказывал страж, – все они устрашились не меньше меня; смели мы с трупа весь прах, которым покрыла его рука неизвестного нам ослушника твоей воли, и, притаившись за холмом, вблизи трупа, стали ждать, не подойдет ли к нему кто. Долго сидели мы настороже. Вдруг, – время было около полудня, – поднялась страшная буря, столбом вздымалась пыль с земли и наполняла воздух, с свистом носился ветер над долиной и гудел в древесной чаще. Мы сидим и, закрыв глаза, ждем, когда пройдет буря. И вот, когда стихло, открыли мы глаза и видим эту девушку: стоит она над обнаженным телом и горько рыдает, подобно звонкоголосой птице, завидевшей, что из гнёзда ее похищены птенцы. Издает она громкие вопли и проклинает тех, кто обнажил тело от покрывавшего его праха. А потом, набрав сухого пепла, она снова посыпает тело и совершает над ним троекратное возлияние из прекрасной медной чаши. Увидев это, мы тотчас бросились и схватили ее; она же нисколько не испугалась нас и была тиха и спокойна. Когда мы стали уличать ее в прежнем преступлении и в настоящем, она не запиралась и не отрекалась ни от того ни от другого.
Во все продолжение этого рассказа Антигона стояла спокойно, опустив голову; и, когда Креонт стал спрашивать ее, сознается ли она в своем преступлении и было ли ей известно повеление его, она отвечала свободно и безбоязненно, что о его запрещении ей было известно, и что, несмотря на это, она приступила к погребены брата и не отрекается от своего дела.
«Не от Зевса была та заповедь, – сказала она, – и не от богини правды, Дики, обитающей с подземными богами. Не думаю я, чтобы законы твои, законы смертного, могли иметь большую силу, чем неписанные, незыблемые заповеди богов: не вчера и не сегодня явились они, а жили вечно, и никому неведомо их начало. Этих-то заповедей и не хотела я нарушить из страха перед волей и силой человека, в преступлении их не хотела я быть виновной перед богами. Знала я и без твоего решенья, что не могу избегнуть смерти; если же мне придется умереть преждевременно, для меня и в этом будет выгода: разве смерть не выгода для того, кто подобно мне влачит жизнь в бесконечных несчастьях? Потому-то нисколько не прискорбна для меня смерть, меня ожидающая… Но если бы брат мой лежал без погребения, я скорбела бы об этом более, чем о судьбе своей».
Речи великодушной Антигоны кажутся Креонту дерзкими, и гнев его возрастает тем сильные, чем спокойные говорить она.
– Дерзость вдвойне! – воскликнул Креонт. – Сперва она пренебрегла законом, а теперь хвалится своей виной и радуется ей. Но знай: упрямые и дерзкие скорее всех падают духом; крепчайшее, в огне закаленное железо легче другого ломается в куски. Сказать поистине, не я – она будет мужчиной, если сойдет ей безнаказанно такая отвага. Нет, хотя они и одной со мной крови, но не избежать им самой горькой смерти – ни ей, ни сестре ее. Я твердо уверен, что и другая сестра была не без участия в этом деле. Приведите ее ко мне. Я сейчас ее видел: бродить по дому, как помешанная, не помня себя; так всегда смущается преступная душа и смущением обличает свою тайну.
– Если ты хочешь убить меня, – продолжала Антигона, – то чего же ты медлишь? Как в твоих речах мне все противно, так и тебе не могут нравиться ни речи мои, ни поступки. Но знаю я: предав земле тело брата, я стяжала себе великую славу, и эти граждане стали бы хвалить мой поступок, если бы страх не сковывал им языки.
– Из всех кадмейцев никто не станет хвалить тебя за то, что ты сравняла изменника отчизне с тем, кто пал, защищая родную землю.
– Смерть все равняет и примиряет всякую вражду.
– Нет, враг не будет другом и в Аиде.
– Я рождена на свет не для вражды взаимной, а для любви».—
– Ну, так ступай в царство теней и люби там, если ты рождена для любви: а я пока жив, не потерплю, чтобы надо мной властвовала женщина.
В это время у дверей дворца показалась рыдавшая Исмена.
Креонт обратился к ней с гневной речью; называя ее ехидной, спрашивал он: принимала ли она участие в погребении брата? Несчастье придало силы слабой и боязливой Исмене. Не было в ней силы и смелости действовать, но страдать и терпеть ей было по силам. Она признала себя виновной в нарушении закона и заявила, что готова принять наказание равное с сестрой, – не может она жить без сестры. Антигона опровергает признание сестры и берет на одну себя ответственность за все содеянное: не хочет она признать соучастницей своей сестру, которую любит только на словах, а не на деле.
Отвергнутая так сурово собственной сестрой, Исмена пыталась смягчить сердце Креонта просьбами, напоминая ему, что Антигона – невеста его сына Гемона. Вместе с Исменой и старейшины города просили царя пощадить невесту его сына. Но гневен и непреклонен остался Креонт и не склонился ни на какие просьбы:
– Сын мой найдет себе другую невесту, – заявил он. – Вы, служители, уведите обеих дев и стерегите их: от смерти не прочь бывают бежать и храбрецы.
Народ, присутствовавший при допросе и суде над дочерьми Эдипа, принимал в них участие, одобрял в душе поступок Антигоны и скорбел о ее участи, но никто из народа не осмелился перечить воле градоправителя.
Гемон, младший сын Креонта, услыхав, что отец хочет предать смерти его невесту, поспешно пришел в собрание с намерением умолять отца о помиловании Антигоны. Креонт встретил сына такими словами:
– Ты должен, сын мой, во всем уступать воле отца; враги отца твоего должны быть и тебе врагами, а друзья его – друзьями и тебе. Не теряй же ума из-за женщины; с презреньем оттолкни от себя преступницу, которая всенародно презирает мою волю. Я не буду лжецом пред городом и, клянусь Зевсом, предам ее смерти. Если я потерплю непокорность в своем семействе, мне скоро не станут повиноваться и вне моего дома. Нет, не женщине лишить меня власти!»
До сего времени Гемон был всегда покорен своему строгому родителю и ни в чем не выходил из его воли; но теперь, слушая гневные речи отца, стал противоречить ему и защищать Антигону, говоря, что весь город сострадает несчастной девушке, весь народ фиванский втайне скорбит о том, что благородная дочь Эдипа погибнет бесславно за славное дело.
– Не считай одного себя разумным, отец мой, ведь мужу, как ни будь он мудр, никогда не стыдно слушать совета других; не следует быть слишком упорным. Дерево, которое во время разлива клонится к земле, спасает свои ветви; деревья же, стоящие прямо, бывают иногда вырваны со всеми корнями. Пловец, натягивая во время бури паруса слишком туго, опрокидывает ладью свою вверх дном.
– Как, – воскликнул ослепленный гневом Креонт, – мне, в моих летах, придется учиться у мальчишки?! Ты из-за женщины осмеливаешься противиться воле отца?.. Не бывать этому, не возьмешь ты ее в жены живую!
– Так ты решился умертвить ее?.. Смерть ее погубит еще другого!
– Ты смеешь грозить мне?.. Привести сюда преступницу, пускай сейчас же умрет она на этом месте, перед его глазами!
– Не умрет она перед моими глазами – не думай этого, и меня ты не увидишь в глаза с этих пор: безумствуй с послушными тебе друзьями, которым, по сердцу твое безумство!» – С этими словами Гемон поспешно скрылся.
Городские старейшины, присутствовавшие на совете Креонта, предостерегают его: Гемон ушел в крайней и скорби, а в таких летах отчаяние и гнев смущают ум и легко доводят до гибели. Но Креонт оставался глух к предостережениям старцев:
– Пусть делает, что хочет, – сказал он, – ничем не спасти ему преступных дев.
– Так ты хочешь предать смерти обеих дочерей Эдипа?…
Этот вопрос старцев заставил Креонта задуматься. Решил он: Исмену, как не принимавшую прямого у частая в погребении, пощадить, Антигону же предать страшной, мучительной смерти. Заключенная в уединенную пещеру в подземном склепе Лабдакидов, она должна была, по решению Креонта, умереть голодной смертью.
Вскоре вывели из дворца Антигону и, скованную, повели к месту, где она должна была умереть. Мужество и смелость, одушевлявшие девушку до сих пор, ослабли и естественные чувства любви к жизни и страха перед смертью поднялись в ее женственном сердце во всей своей силе. Громко рыдает она и жалуется на судьбу свою: без друзей, без слез участия, отходить она от безрадостной жизни в темный могильный склеп, где живая должна будет ждать смерти среди мертвых.
Безучастно слушал речи Антигоны гневный градоправитель Фивь, не трогается его сердце жалостью к юной девушке, дочери сестры его, невесте сына; коснея во гневе, велел он исполнителям своей воли отвести злополучную на место ее казни.
Народ стоял еще толпой около дворца и втайне скорбел о несчастной судьбе дочери царя Эдипа, как вдруг является вещий старец Тиресий, ведомый юношей за руку. Судьбы градоправителя и граждан города Кадма заставили его покинуть свое уединение и явиться перед народом.
– Ты идешь опасным путем, – объявил он Креонту – послушай, что открыло мне вещее знание. Сидел я в хижине, служащей у меня пристанищем пернатым; вдруг слышу – птицы издают неизвестные мни дотоле громкие крики и странно шумят крыльями. Догадался я, что они бьются и убийственно терзают одна другую когтями. Испугался я, и тотчас стал искать знамения в жертвах на всесожигающих жертвенниках. Из тучных, жиром покрытых бедер не показывалось пламя; влага, истекавшая из жертвенного мяса, дымилась, пенилась и поглощалась пеплом; желчь, вздуваясь, исчезала в воздухе. Дурные это все знамения, великие бедствия предвещают они городу. И город будет страдать из-за тебя: осквернены все наши жертвенники, псы и хищные птицы наполняют их остатками пожираемого ими тела Полиника, которого ты лишил погребения. Боги не принимают более от нас ни жертв, ни молений; птицы гадателей, напитавшись тучною кровью павшего мужа, издают зловещие звуки. Подумай об этом, сын мой! Человеку свойственно грешить, но согрешившего нельзя еще назвать безумным и несчастным. Внимая благим советам, он, если пожелает, сможет уврачевать зло. Перестань гневаться и враждовать с мертвыми, не позорь мертвеца. Совет мой от сердца, – добра я тебе желаю.
Слушая речи вещего старца, Креонт решил, что тот подкуплен его врагами.
– Все вы против меня! – воскликнул гневно градоправитель. – Всеми путями подкапываетесь вы под меня, и даже прорицатели вещают против меня; да, знаю я этих кудесников, известна мне их продажность. Только тщетны все усилия врагов моих: никакие предвещания, никакая сила – истрать они все богатства золотоносной Индии – не заставят меня возвратить честь телу изменника, разве что орлы Зевса похитят его и унесут на Олимп! Тебе же я вот что скажу: и вещие старцы-прорицатели гибнуть в позоре, когда начинают из корысти высокими своими речами прикрывать злые умыслы!
Оскорбленный обвинением Креонта в продажности Тиресий высказал ему всю горькую правду, которую не хотел возвещать.
– 3най же, царь, – объявил он Креонту – не много раз промчат быстрые кони Гелиоса его колесницу, и ты поплатишься смертью одного из кровных твоих; будет тебе кара за то, что ты живую душу бесславно заключил в гроб, а также и за то, что держишь поверх земли непогребенное тело и отнимаешь у подземных богов им принадлежащее. За эти злодеяния покарают тебя вскоре губительные мстительницы Эриннии, и дом твой наполнится плачем и стенаниями; вместе с тобою будет бедствовать и город Кадма. Вот какими стрелами поражаю я твое сердце за то, что ты оскорбил меня. И слово мое не лживо: не уйти тебе от этих стрел. Веди меня теперь отсюда, юноша; пусть царь изольет свой гнев на людей более меня юных; вперед будет скромней на язык и крепче разумом.
С тягостным молчанием смотрели на удалявшегося старца народная толпа и сам Креонт. Наконец старейшины осмелились заметить градоправителю, что предсказания Тиресия всегда сбывались, что, вероятно, и теперь слова его не совсем уж лживы. И сам Креонт поражен был ужасными предсказаниями вещего старца.
Страшная, мучительная тоска овладела им; он уже не упорствует и готов последовать советам друзей, дабы отвратить от себя предсказанные беды.
– Иди, – говорили Креонту друзья, – выведи девушку из подземного склепа и предай земле не погребенное тело; но поспеши, царь, – быстро мщение богов преступникам их заповедей, поспеши отвратить гнев мстительниц.
Оробевший Креонт поспешно позвал слуг и велел идти с ним к телу Полиника: решил он самолично предать тело земле, а потом немедля освободить скованную и заключенную среди гробов Антигону.
Когда Креонт пришел с своими спутниками на холм, где лежало тело Полиника, уже истерзанное псами, принес он молитву Гекате и Плутону, чтоб они милостиво остановили гнев свой; потом омыл труп священной водой, сжег останки его на свежесорванных ветвях и над прахом сделал высокую насыпь из родной земли. Окончив обряд погребения над трупом Полиника, Креонт тотчас же пошел к заложенной камнями могильной пещере, ставшей брачным чертогом юной Антионы. Подходя к могильному склепу, кто-то из служителей Креонта услыхал громкие рыдания и обратил на них внимание своего господина. Креонт ускорил шаги. Вблизи склепа рыдания и плачь были слышнее, чем прежде.
– Горе мне, несчастному, – вскричал испуганный Креонт, – что пророчить мне сердце! Неужели путь, по которому я иду теперь, печальней всех пройденных мною? Это же голос сына… Бегите скорее, поглядите чрез отверстия между камнями, точно ли это голос Гемона, или я обманываюсь?
Побежали слуги, взглянули, и видят: девушка висит в глубине пещеры, вокруг шеи ее петля, скрученная из одежды; Гемон же лежит вблизи нее, держит ее в объятиях и плачет, горько плачет о гибели невесты и о жестокосердом поступке отца. Когда Креонт увидел сына, тяжело вздохнул он, вошел к нему в пещеру и, рыдая, начал звать к себе:
– О, несчастный, что хочешь ты сделать над собой, какую гибель готовишь ты себе? Выйди отсюда, сын мой; на коленях умоляю тебя, выйди ко мне.
Диким взором, с презрениемь, окинул его Гемон и в ответ ему не сказал ни слова. Молча вынул меч и за махнулся им на отца, и едва спасся Креонт от удара бегством. В гневе на себя, несчастный вонзил тогда меч себе в грудь. Борясь со смертью, он все еще обнимал слабеющею рукой труп несевты: кровь его, извергаемая дыханьем из уст, пурпурными струями текла по ее лицу. И когда отлетела от него жизнь, мертвый, он по-прежнему держал труп в объятиях; в обители Аида пришлось несчастному справлять свадебный пир свой.
Сокрушенный горестью, Креонт взял на руки тело сына и, рыдая и проклиная свое жестокосердное упорство и безумие, понес его в дом свой. У ворот дворца он встречен был вестью о новом несчастье. Жена его Эвридика, узнав о смерти своего последнего сына, наложила на себя руки. Во внутренних покоях дворца, пред жертвенником, мечом пронзила она себе грудь, поразив страшным проклятием того, чья преступная вина лишила ее сына.
– Горе, горе мне! – воскликнул Креонт – Цепенею я от ужасной тоски! Зачем никто не поразит меня мечом? Несчастный, я умертвил и сына, и жену: никто кроме меня не виноват в их страшной смерти! Ведите меня отсюда; скорей, скорей ведите меня; я ничего не значу более, я жалкий безумец!
Глубоко потрясенные фиванские старцы, уводя разбитого скорбью Креонта во дворец, говорили друг другу: «Да, поистине, первый залог земного счастья – мудрость; следует покоряться воле богов и чтить все божественное; надменное же велеречие приносит строптивым позднюю мудрость и раннюю гибель».
5. Война эпигонов
Спустя десять лет после похода семи вождей на Фивы, возмужавшие сыновья падших на этой войне, так называемые эпигоны, стали снаряжаться в новый поход на город Кадма, дабы отомстить фиванцам за смерть отцов своих. Старый Адраст принял участие и в этой войне против Фив, хотя преклонные лета его и не позволяли уже ему принять главного начальства над войском. Обратились тогда эпигоны к дельфийскому оракулу и спросили у него, кому вручить начальство над армией. Оракул же пообещал им победу, если во главе их войска будет Алкмеон, сын Амфиарая, доблестью вполне равный своему отцу.
Сам же Алкмеон колебался взять на себя предводительство над войском эпигонов: он считал себя обязанным исполнить сперва завещание отца своего – отомстить за его смерть матери Эрифиле. Поэтому Алкмеон отправился в Дельфы и вопросил оракула, что ему делать. Оракул повелел ему исполнить оба дела: и отомстить вероломной матери, и принять начальство над ратью эпигонов в их походе против Фив.
Эрифила же тем временем получила от Ферсандра, сына Полиника, новый дар – великолепную одежду, которую некогда сама Афина подарила Гармонии во время брака ее с Кадмом; эта одежда досталась по наследству Полинику, и ее-то дарил теперь Ферсандр матери Алкмеона, дабы уговорила она сына идти на Фивы.
Эрифила, в самом деле, стала убеждать и Алкмеона, и брата его Амфилоха принять участие в походе эпигонов, и Алкмеон отложил совершение мести над матерью до своего возвращения из похода.
Таким образом, молодые герои выступили в поход под председательством Алкмеона. Между ними были: Эгиалей – сын Адраста, Промах – сын Парфенопая, Ферсандр – сын Полиника, Диомед – сын Тидея, Сфенел – сын Капанея, Евриал – сын Мекистея. С меньшей силой, чем отцы их, пошли они на семивратные Фивы, но сильна была вера их в знамения, поданные им от Зевса, и в помощь богов. Вступив в фиванскую землю, они начали опустошать окрестные поля и селения, а потом пошли и на самый город. Фиванцы, разбившие никогда в конец войско отцов эпигонов, вышли навстречу им под предводительством своего царя Лаодаманта, сына Этеокла. У подножия горы Гипатон, вблизи Кадмеи, оба войска вступили в битву. Из аргивян в этой схватке пал отважный Эгиалей от руки Лаодаманта. Но, подобно Ахиллу, отомстившему троянцам за смерть Патрокла, немедленно отомстил Алкмеон за своего друга и убил Лаодаманта. После гибели своего царя фиванцы обратились в бегство и засели за стонами своего города.
Эпигоны же приступили прежде всего к погребению павших в битве соратников. Похоронили их на самом поле битвы, насыпали над ними высокий курган (его и теперь еще показывают в той долине) и пошли к вратам Фив. Упавшие духом фиванцы обратились за помощью к старцу Тиресию. По его совету, они послали переговорщика в стан аргивян; сами же ночью, посадив на колесницы жен и детей, тайно покинули город и отправились к ближней, почти недоступной Тилфосской горе, у подошвы которой протекал священный источник Тельфусса. Здесь потеряли они своего прорицателя, вещего старца: умер Тиресий, напившись студеной воды священного потока. С великими почестями похоронили фиванцы прорицателя, жившего так долго и так много раз вещим знанием своим подававшего городу Кадма помощь и спасение. Затем пошли они далее и остановились в Акарнанию[28], где основали город Гестию.
Когда эпигоны узнали, что большая часть фиванцев покинули свой город, они тотчас напали на него, взяли приступом городские башни и ворота и, после непродолжительной схватки с оставшимися фиванцами, овладели Фивами.
Прежде других в город проник вождь эпигонов, мужественный Алкмеон. Обогатившись добычей, стали аргивяне разрушать городские укрепления; жителей же, оставшихся в живых, обратили в рабство. В благодарность за счастливый исход предприятия, они послали часть добычи в Дельфы в дар Фебу за то, что он помог их делу знамениями и советом. Самым ценным из всех даров, посланных в храм Феба, была дочь вещего Тиресия, прорицательница Манто – ее послали аргивяне в Дельфы согласно ранее данному обету принести, по взятии Фив, в дар богу самую ценную часть добычи. Власть над взятым городом, а также и над всею фиванской землею эпигоны вручили Ферсандру, сыну Полиника, единственному в то время потомку Лабдака, и потом, увенчанные победой, пошли назад, в родную страну. На обратном пути эпигонов умер престарелый Адраст, – сгубила его печаль по единственном сыне Эгиалее; дорого поплатился старец за исполнение своего сердечного желания, за унижение Фив.
6. Алкмеон
Возвратившись из-под Фив, Алкмеон стал помышлять об исполнении второй заповеди Аполлона: отомстить преступной матери, погубившей из корыстолюбия своего доблестного супруга и его отца Амфиарая. Вражда Алкмеона к матери возросла еще более, когда он узнал по своем возвращении, что Эрифила из столь же корыстных видов, и его посылала в поход на Фивы. Мечом лишил Алкмеон мать свою жизни. Но как произошло с Орестом, так же было и с ним: хотя он умертвил мать по повелению Аполлона, но матереубийство все-таки не осталось безнаказанным. Мстительная богиня Эринния восстала против него и, преследуя его, изгнала из родной страны. Гонимый безумием, с гибельными дарами фиванцев его матери, он бежал в Аркадио и пришел к Псофиду, в дом царя Фегея.
Царь Фегей очистил его от преступления и отдал за него дочь свою Арсиною. Дары фиванцев Эрифиле подарил Алкмеон молодой жене. Но и в новом отечестве своем матереубийца не нашел себе мира и спокойствия. Присутствие его стало гибельно для Псофиды: по воле богов, страна была поражена бесплодием и мором. Обратился Алкмеон к дельфийскому оракулу и получил ответ, что мира и спокойствия ему надо искать в стране, которая возникла после смерти его матери: только над такою страной не имеет силы проклятие его матери.
Эрифила же, умирая, призывала гибель на страну, которая приютит в себе матереубийцу. Получив от оракула такой ответ, Алкмеон покинул жену и малолетнего сына своего Клития и, после долгих странствований, остановился при устье реки Ахелой. В этом из ила, нанесенного водой во время разлива, не задолго до прибытия Алкмеона, образовался остров. На этом-то острове Алкмеон и обрел, наконец, мир, которого тщетно искал так долго. 3десь поселился он навсегда и, забыв о покинутой жене и сыне, вторично вступил в брак с Каллироей, дочерью бога реки Ахелоя.
Каллироя слыхала о богатых дарах фиванцев матери своего мужа и стала просить у него этих сокровищ. Алкмеон поoбещал исполнить ее просьбу и отправился в Псофиду, к царю Фегею и к первой жене своей, и стал требовать от них гибельные дары, уверяя, что он намерен принести их в жертву АполлонуДельфийскому. Фегей вручил зятю сокровища, но в скором времени узнал от одного из рабов, что Алкмеон женился во второй раз и спрашивает сокровища совсем не за тем, чтобы принести их в дар Аполлону.
Царь Фегей призвал сынов своих, Проноя и Агенора, и поручил им, когда Алкмеон пойдет из их дома назад, подстеречь его и убить. Сыновья Фегея исполнили волю отца, отобрали гибельные сокровища, принесли их сестре своей Арсиное и, гордясь своим делом, рассказали ей, как отомстили они ее вероломному мужу.
Арсиноя же, все еще горячо любившая мужа, несмотря на его измену, впала в безутешную тоску и прокляла братьев. За это отомстили они ей самым жестоким образом: отправили ее в Тегею, к союзнику своему, царю Агапенору, и там предали смерти за то, что она будто бы лишила жизни мужа своего Алкмеона. Так, гибельные сокровища, подаренные фиванцами матери Алкмеона, стали причиной смерти и его самого, и его жены.
Но не только их двоих – сокровища эти погубили весь дом царя Фегея. Когда Каллироя узнала о смерти мужа, в глубокой скорби, сгорая желанием мести, пала она лицом на землю и попросила у Зевса милости. Молила она ниспослать малолетним сыновьям ее, Акарнану и Амфотеру, силу взрослых мужей, дабы смогли они отметить за убийство отца своего. Зевс внял мольбе Каллирои.
Вечером сыновья ее легли спать младенцами, а поутру проснулись цветущими, сильными юношами. Отправились они в Тегею, умертвили обоих сынов Фегея и овладели сокровищами Гармонии, который Проной и Агенор намеревались принести в дар в дельфийский храм Феба. После этого юноши поспешили в Псофиду, проникли в дом царя Фегея и умертвили и его самого, и жену его.
Жители Псофиды, а также и другие аркадцы пустились за ними в погоню, но юноши успели спастись от их преследования, невредимые прибыли к матери и вручили ей сокровища Гармонии. Но, чтобы сокровища эти не привлекли несчастий и гибели и на их род, они, по совету деда своего Ахелоя, сами отнесли их в Дельфы и посвятили Аполлону. Там, в священном доме бога, охранителя смертных, остались навсегда гибельные дары фиванцев матери Алкмеона. По имени Акарнана страна, которую заселили они с братом, названа была Акарнанией. Клитий, сын Алкмеона и Арсинои, после смерти отца, боясь родичей матери своей, бежал из Псофиды и поселился в Элиде.