Таким же образом — через классификацию доминирующих побудительных аффектов — в рамках буддийского умозрения решается вопрос о таком греховном действии, как воровство.
Мотив воровства на почве алчности характеризуется жаждой обладания каким-либо конкретным объектом, принадлежащим другим людям, т. е. жаждой обладать чужой собственностью. Этот неблагой мотив может быть реализован в таких действиях, как похищение всего того, что вор обнаруживает в чужом жилище. Сюда же причисляется и воровство с целью обрести известность и славу. (Из современности можно привести в качестве примера использование чужой интеллектуальной собственности.)
Воровство ради спасения своей собственной жизни или жизни друзей также мотивировано алчностью, т. е. страстным влечением и впредь испытывать чувственный опыт. Такова глубинная природа мотива сохранения жизни. Тот, кто ворует в этом рождении, оправдывая свои поступки крайней нуждой, полагали теоретики Винаи, в будущей жизни окажется в тисках еще более невыносимой нищеты.
Воровство из ненависти осуществляется под воздействием желания причинить вред своему недругу через лишение собственности.
К воровству по «идеологическим причинам», т. е. на почве невежества, относятся различные виды отчуждения собственности и денежных средств в пользу государства на основе законов. Это и конфискация имущества преступников, и налогообложение в пользу варны брахманов, осуществляемое на основе религиозно-идеологического принципа «все в этом мире дано жрецам богом Брахмой». Идейные обоснования подобных видов «воровства» лежат вне буддийской религиозной доктрины и на этом основании интерпретируются буддистами как невежество, обусловленное ложными воззрениями.
Грех воровства — это присвоение чужой собственности с помощью силы или тайно, этот грех имеет место в тех только случаях, когда вору абсолютно точно известно, кого он собирается ограбить. Как и в случае убийства, грех воровства — это всег да сознательное действие, при котором субъект греховного деяния четко осознает, не что именно он хочет похитить, а против кого собирается действовать тайно и с помощью силы.
Так, ограбление ступы, буддийского реликвария лишь по видимости представляет собой действие, не имеющее конкретного адресата. Не следует думать, что подношения донаторов буддийской святыне не являются чьей-либо собственностью. Именно Будда — владелец всех даров, которые с почтительностью жертвуют преданные буддисты ради обретения религиозной заслуги.
Присвоение личных вещей и одеяния покойного монаха до совершения ритуала, предусмотренного в сангхе в подобных случаях, также рассматривалось как воровство. Объектом воровства здесь выступает конкретная монашеская община. Если же вещи покойного монаха похищаются после того, как сангха провела соответствующие ритуалы, то ограбленной считается высшая Сангха, т. е. все Будды и их Благородные последователи.
Особенность приведенных выше видов воровства (похищение даров, приносимых ступе, и имущества покойных монахов) состоит в том, что оно направлено не против конкретных физических лиц, а против буддийских институтов, освященных авторитетом доктрины, и греховность воровства как такового усугубляется святотатством.
Следующее греховное действие — прелюбодеяние. Будучи продиктованным таким неблагим мотивом, как алчность, прелюбодеяние есть овладевание чужими женами ради насыщения чувственности. К этой же категории прелюбодеяния принадлежит совращение женщин с целью обретения известности или спасения себя и друзей.
Прелюбодеяние на почве ненависти обусловлено не захватнической страстью, а желанием причинить врагу дополнительные страдания.
Прелюбодеяние, совершенное по «идеологическим причинам», в качестве своего обоснования имеет отличающиеся от буддийских представления о норме в отношениях между полами. Так, практика инцеста, якобы существующая, как полагали знатоки Винаи, у парсов, осуществлялась в силу отсутствия религиозного запрета на сексуальное сожительство с родственниками. Наоборот, та же порочная практика в рамках брахманистской традиции освящалась обычаем госава («уподобление быку»), допускавшим инцест в течение года с целью приобрести мужское потомство, если сыновья не рождались в нормативном браке. Буддийские теоретики отказывались принимать во внимание, что брахман, вынужденный практиковать обычай госава, магически уподоблял свое поведение повадкам быка (передвигался на четвереньках, употреблял подножный корм и т. п.), желая тем самым перенести на себя оплодотворяющую силу этого животного.
Невежеством, считали знатоки Винаи, также обусловлены сексуальные действия мужчин, уверенных, что истинное предназначение женщин — принадлежать всем мужчинам.
Итак, буддийская интерпретация сущности прелюбодеяния как греха базируется на однозначном неприятии мотивов этого действия.
В содержательной части прелюбодеяние включает в себя четыре вида сексуальных сношений, каждый из которых в равной степени неприемлем с точки зрения буддийской религиозной доктрины. Это сексуальные отношения с родственницами по линии отца и матери и сожительство с чужой женой, со своей матерью или дочерью. Таким образом, совращение чужих жен по степени греховности приравнивалось к инцесту.
Половые сношения, осуществляемые «в ненадлежащем месте», т. е. в храме, в монастыре, в присутствии третьих лиц, также считались греховными, ибо неблагая мотивация в этом случае дополняется бесстыдством.
Супружеская жизнь регламентировалась относительно способов сексуальной практики (оральные и анальные сношения категорически запрещались) и времени ее осуществления. Запретными для половых отношений считались периоды беременности, лактации и время, когда женщина добровольно придерживается обета воздержания.
Отметим, что, подобно иным видам прегрешений, прелюбодеяние считалось таковым, если у субъекта греха было четкое осознание того, что сознательно предпринятое им сексуальное действие осуществляется именно с женщиной, не являющейся его женой, т. е. с женщиной, принадлежащей другому мужчине.
Дальнейший перечень половых прегрешений раскрывает новые грани буддийских представлений о нормативном аспекте половой жизни. Так, землевладелец, совративший монахиню, вступившую в пределы его владений, совершал тем самым бесспорно греховное деяние. Недопустимыми считались также и добрачное сожительство со своей объявленной невестой, и посягательства опекунов на вверенных их попечению девиц, и половые связи царей с девицами, у которых не было другого покровителя. Этот подвид прелюбодейных действий фиксирует различные варианты неправедного использования мужчиной своего положения — вместо того чтобы оберегать честь вверенных ему или оказавшихся не по своей воле в его власти девиц-мирянок и монахинь, он использует свой статус в неблагих целях совращения.
Грех лжи — это словесное действие, предпринятое обманщиком с целью сформировать у слушателя искаженное представление о чем-либо, хотя последний изначально имел об этом правдивую информацию. Именно в такой трактовке проявилась в полной мере доктринальная обусловленность буддийского взгляда на ложь. Лгун, в частности, своим сообщением мог исказить ранее сложившуюся у слушателя истинную картину реальности, что, собственно, и представляло сущность данного греха.
Согласно буддийской трактовке, ложь может быть сообщена не только словами, но и посредством телесных действий (жестами). Самостоятельный вид лжи — это ложь-молчание. Например, если монах во время покаяния перед сангхой умалчивает о своих прегрешениях, то он впадает в грех лжи.
Примечательно, что в данной трактовке лжи отчетливо прослеживается рефлексия буддийских теоретиков на то, что молчание также может играть роль сообщения, — промолчать в ситуации, где следует признаться в совершенных прегрешениях, означает дать ложное сообщение об их отсутствии. Это обстоятельство свидетельствует о наличии в рамках буддийского умозрения представлений о речевой коммуникации как о знаковой системе, включавшей молчание на правах знака.
К словесным видам греховных действий примыкает клевета. Сущность клеветы — произнесение слов, мотивированное загрязнившими сознание аффектами, с целью внести вражду, раскол между людьми. Для того чтобы клевета достигла своей неблагой цели, т. е. могла состояться как грех, слушатели должны понимать ее смысл, а объект клеветы должен быть именно тем лицом, относительно которого и замышлялась клеветническая акция. В противном случае имеет место действие, также не одобряемое, но квалифицируемое как пустая болтовня.
Прегрешение, именуемое «грубой речью», констатируется лишь в том случае, если грешник осознанно настроился на оскорбление конкретного лица и адресат грубости способен понимать язык оскорбителя.
Иными словами, грехи лжи, клеветы, «грубой речи» не могут быть чреваты неблагим кармическим следствием, если, к примеру, ложь, клевета и оскорбления изрыгаются на санскрите в адрес глухонемого перса, никогда не обучавшегося этому языку.
Отдельный интерес представляет буддийская трактовка пустой болтовни — словесных действий, аффективно мотивированных, но не содержащих признаков лжи, клеветы и оскорбления. К этому классу неодобряемых действий относится прежде всего бахвальство монахов перед мирянами, чтобы те в свою очередь были более щедры на подаяние. Лирическое пение также рассматривалось как пустая болтовня, поскольку тексты песен, никому конкретно не адресованные, должны вызывать эротические переживания.
К пустой болтовне причисляются и бессмысленные жалобы и сплетни. В современной терминологии это тип коммуникации, обозначаемый как «тавтологический диалог», в котором не происходит ни обмена информацией, ни уточнения позиций говорящих, поскольку в словесной форме лишь воспроизводится некий отрицательный аффективный настрой относительно предмета коммуникации.
Самостоятельную разновидность безнравственного поведения представляет собой употребление опьяняющих субстанций как подвид греха небрежения нравственными наставлениями Бхагавана.