Что мы видим в данном случае? Сначала литератор в своей публикации нарушил этическую норму. Это могло произойти или от незнания нормы, или по оплошности, необдуманно, или намеренно. Поскольку информацию об этом опубликовало популярное печатное издание, она широко распространилась. Если бы подобное нарушение литературной этики произошло в беседе, в кулуарной обстановке и осталось известным только очень узкому кругу лиц, то говорить о наличии литературного скандала было бы нельзя. Но тут другой литератор публично сообщает о проступке и осуждает его, а затем его публично поддерживают другие. В результате действия нарушителя получают общественную оценку (осуждение), что служит укреплению нормы и предостерегает других от нарушения ее. Иногда этим все и ограничивается, а иногда, в случае очень серьезного проступка, «нарушителя» изгоняют из литературы: перестают печатать, приглашать, здороваться и т. д. Таким образом, скандал выводит на свет скрытые проступки и пороки. Проблематизировав норму, поставив ее под вопрос и вызвав ответную реакцию, скандал укрепляет норму. При этом необходимо, чтобы «нарушитель» обладал хотя бы некоторой известностью. Если этот человек мало кому знаком, то его поступок особо не взволнует публику. Кроме того, повод для скандала должен быть неожиданным. Если этот человек нередко поступает подобным образом (как, например, В. В. Жириновский), то новый такой поступок не вызывает резонанса. Отметим также, что обычно в случае скандала значимость проступка преувеличивают.
Итак, для скандала нужны следующие основные условия: 1) нарушение принятых в литературе норм; 2) публичность этого нарушения (то есть наличие наблюдателя, свидетеля); 3) наличие публики (то есть возможность довести до общества информацию о проступке). Существование публики – важнейшая предпосылка возникновения и функционирования скандала. Можно согласиться с А. В. Дмитриевым и А. А. Сычевым, которые отмечают, что «именно публичная сфера является важнейшей предпосылкой существования скандала: он может полностью реализовать свой преобразовательный потенциал только в рамках демократического государственного устройства и развитого гражданского общества»178.
В России далеко не всегда существовали эти условия. При наличии предварительной цензуры подобные нарушения пресекались на стадии рукописи и не попадали в печать. Даже если что-то по недосмотру цензора и публиковалось, информацию об этом цензура не дозволяла печатать, и только в редких случаях публика узнавала об этом из слухов.
Это вполне закономерно. Ведь в самодержавном государстве скандалов не должно было быть. Скандал показывал бы, что в стране есть сферы, не контролируемые властью, и мог вывести наружу проступки самой власти. Поэтому лишь в редких случаях, когда имели место ошибки цензуры или вольные толкования опубликованных текстов, случалось нечто похожее на скандал. Но публичного резонанса эти случаи не вызывали. Напомню о двух таких случаях. Первый – публикация «Философического письма» Чаадаева в «Телескопе» в 1836 г., после чего журнал был закрыт, а Чаадаев по воле Николая I объявлен сумасшедшим. Менее известен второй случай. В 1846 г. в газете «Северная пчела» была анонимно опубликована баллада Е. Ростопчиной «Насильный брак». В балладе Николай I и Польша были представлены как старый барон и сетующая на его притеснения молодая жена. Через несколько недель власти поняли подлинный смысл стихотворения, и у редакторов газеты Н. И. Греча и Ф.В Булгарина были крупные неприятности (Греч, в частности, был вызван в III отделение). Номер со стихами передавали из рук в руки, балладу переписывали, но это затронуло только элитные слои столиц, а подавляющее большинство читателей газеты, не говоря уже о более широких слоях населения, об этом не узнало, и полноценного скандала не случилось179.
В указанных случаях текст был опубликован и имел к тому же политические обертоны. Если же происходили чисто литературные происшествия, то имели место только микроскандалы, поскольку они носили кружковый характер и не имели резонанса в прессе.
Вот характерный пример. Когда в 1812 г. графа Д. И. Хвостова, имевшего репутацию графомана, избирали в члены Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, Д. В. Дашков произнес якобы похвальную, а на деле издевательскую речь. В частности, он сказал следующее: «Нынешний день пребудет всегда незабвенным в летописях нашего общества: ныне в первый раз восседает с нами краса и честь российского Парнаса, счастливейший любимец Аонид и Феба, гений единственный по быстрому своему парению и по разнообразию тьмочисленных произведений. <…> Он вознесся превыше Пиндара, унизил Горация, посрамил Лафонтена, победил Мольера, уничтожил Расина. <…> Всей Европе, что говорю я, всей вселенной известны его заслуги <…>»180. За это Дашкова исключили из общества, но на его репутацию в свете и в литературе и на его карьеру это никак не повлияло, впоследствии он даже стал министром юстиции.
Вот другой случай. В 1847 г. в Санкт-Петербургском университете по случаю завершения учебного года должна была быть зачитана прощальная диссертация профессора О. И. Сенковского «О древности имени руссов». На акте было много известных лиц, в том числе министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов, попечитель учебного округа, члены Академии наук, известные писатели и ученые. Вместо Сенковского, который якобы был болен и отсутствовал, текст объявленной работы прочел его адъюнкт. В диссертации говорилось, что «славянская нация, и во главе ее русское племя, есть первенствующее между народами, как самое древнее; что вся Европа и большая часть Азии в отдаленной древности была скифская, главное же из племен скифских есть славяне, у древних прозванные скифами-хвастунами потому, что с незапамятных времен привыкли превозносить и славить сами себя. Что касается собственно имени русского, то, по словам автора, рукописи, заключающие самые убедительные доводы древности этого имени, находятся в Испании и заперты в одной башне известного мавританского дворца, Альямбры, куда автор и посылает желающих проверить его сказание (!)»181. Во время чтения диссертации в зале стоял смех. Все почетные гости покинули акт до его завершения, но в печати упоминаний об этом не было, для Сенковского эта эскапада последствий не имела, и скандал опять-таки не случился.
Предпосылкой появления скандалов служат развитие прессы и ослабление цензурного контроля над ней. В Николаевскую эпоху в стране выходило всего лишь несколько газет и журналов, в которых освещалась литературная жизнь, причем они находились под жестким цензурным контролем. Конечно, не следует забывать такой канал распространения информации, как слухи. Характер их функционирования и масштаб действия в России в XIX – начале ХХ в. исследованы очень плохо, причем изучались главным образом слухи политического характера182. На наш взгляд, игнорировать слухи нельзя, но нельзя и преувеличивать степень их распространения в первой половине XIX в. Они охватывали светское общество и научно-литературную среду, высшие слои чиновничества, причем только в столицах и в какой-то степени в немногочисленных в то время университетских городах. До большей части читательской аудитории они не доходили.
Ситуация изменилась лишь в конце 1850-х гг. И сразу же в большом числе стали возникать скандалы. Характерно выразительное программное стихотворение В. С. Курочкина «Литературный скандал» (1861), в котором воспевался скандал как форма социальной критики:
<…> Друзья мои, господь свидетель:
Одну любовь и добродетель,
Одни высокие мечты,
Из лучших в наилучшем мире,
Я б воспевал на скромной лире,
Не тронув праха суеты;
«Лизета чудо в белом свете!» —
Всю жизнь я пел бы в триолете;
Когда же злость ее узнал
(Не Лизы злость, а жизни злобу), —
Прищелкнув языком по нёбу,
Друзья мои, пою Скандал! <…>
Хвала, хвала тебе, Скандал!
За то, что ты перепугал
Дремавших долго сном блаженным, —
И тех, кто на руку нечист,
И тех, кому полезен свист,
Особам якобы почтенным. <…>
Хвала, хвала тебе, Скандал!
С тех пор как ты в печать попал,
С чутьем добра, с змеиным жалом,
Ты стал общественной грозой,
Волной морской, мирской молвой
И перестал уж быть Скандалом. <…>
Хвала, хвала тебе, Скандал!
Твоя волна – девятый вал —
Пусть хлынет в мир литературы!
Пусть суждено увидеть нам
Скандал свободных эпиграмм
И ясной всем карикатуры!183
Скандал с журналом «Век» был описан выше. Вот еще один пример. В 1862 г. в Петербурге произошел очень сильный пожар, и в народе стали циркулировать слухи, что его устроили студенты. Н. С. Лесков в либеральной газете «Северная пчела» поместил статью, в которой требовал, чтобы власти или представили доказательства участия студентов в поджогах, или опровергли клевету на них. Однако многие трактовали статью как обвинение в адрес студентов. Лесков не раз пытался прояснить свою позицию и отвергал обвинения, но все было безрезультатно. В прессе появилось немало откликов, в разговорах выдвигалось предположение, что Лесков – агент III отделения. Не выдержав травли, Лесков уехал за границу и несколько месяцев пробыл там. После возвращения он продолжил литературную деятельность, но его репутация была уже испорчена. Как видим, случается и так, что исходная информация неверна, но механизм скандала все равно срабатывает и, таким образом (пусть и несправедливо ломая человеческую судьбу), укрепляет этическую норму.