, и Далю пришлось на несколько лет отказаться от литературной деятельности. Тот же министр в 1851 г. предложил другому своему подчиненному, И. С. Аксакову, «прекратить авторские труды»211 (поскольку ему поступил донос о публичном чтении Аксаковым своей поэмы «Бродяга»), но Аксаков отказался и вышел в отставку212.
Не менее значим был внутренний конфликт, недовольство литератора тем, что приходится тратить время на канцелярские или строевые занятия (этому способствовало распространение романтических представлений о литераторе-гении, противостоящем пошлой действительности). П. П. Ершов так образно характеризовал эту ситуацию в 1844 г. университетскому товарищу: «Муза и служба – две неугомонные соперницы <…> не могут ужиться и страшно ревнуют друг друга. Муза напоминает о призвании, о первых успехах, об искусительных вызовах приятелей, о таланте, зарытом в землю и пр. и пр., а служба – в полном мундире, в шпаге и в шляпе, официально докладывает о присяге, об обязанности гражданина, о преимуществах оффиции и пр. и пр. Из этого выходит беспрестанная толкотня и стукотня в голове, которая отзывается и в сердце. А г. рассудок <…> убедительно доказывает, что плоды поэзии есть журавль в небе, а плоды службы – синица в руках»213.
Выходом и тут нередко становилась анонимная или псевдонимная публикация. Но и псевдоним не давал гарантий. Приведем пример этого. Кастор Никифорович Лебедев (1812–1876), учившийся на словесном отделении Московского университета, хотел стать историком. Он окончил университет со степенью кандидата, выпустил любопытную книгу по методологии исторической науки «История. Первая часть введения: Идея, содержание и форма истории» (М., 1834) и готовился к сдаче магистерского экзамена. Однако он издал памфлет «О Царе Горохе: когда царствовал государь Царь Горох, где он царствовал, и как Царь Горох перешел в преданиях народов до отдаленного потомства» (М., 1834), в котором был высмеян ряд профессоров Московского университета и несколько известных журналистов. Хотя брошюра была напечатана анонимно, авторство Лебедева стало, видимо, известно в университете, и его под благовидным предлогом не допустили до защиты. Он уехал в Петербург и сделал успешную карьеру (сначала в Военном министерстве, а затем в Министерстве юстиции), дослужившись до чина тайного советника и поста сенатора.
Литературой он продолжал интересоваться: много читал, писал пьесы, прозу, но ничего не печатал. В 1838 г. попытался опубликовать цикл статей «Русские письма», что для него плохо кончилось. Вот что он записал в дневнике: «Вчерась мне возвращены мои Письма <…> от статс-секретаря Максима Брискорна (директора канцелярии Военного министерства, где служил тогда Лебедев. – А. Р.). <…> Брискорн хотел доложить графу (А. И. Чернышеву, военному министру. – А. Р.), что он автора сих писем не считает полезным для службы, как чиновника занимающегося отвлеченными предметами. Сочинение может быть издано, но в случае каких бы то ни было замечаний вся ответственность должна упадать лично на автора и министр не может дать своего согласия на их напечатание <…>. Пусть же мои Письма остаются до времени под спудом»214.
В первой половине XIX в. дворяне, которые по тем или иным причинам должны были служить, но в то же время хотели заниматься литературой, стремились найти службу такого рода, которая позволяла бы совместить эти занятия. Служба в подобных «нишах» обеспечивала временем и возможностями для занятий литературой и в то же время снабжала средствами к жизни, а также, что было чрезвычайно важно, продвигала по лестнице чинов, давая в итоге сравнительно высокий статус в обществе.
Прежде всего следует назвать преподавание литературы в средних и высших учебных заведениях. Типичным тут является случай П. П. Ершова. Еще в студенческие годы он выпустил сказку «Конек-горбунок» (1834), которая получила широкую известность. Окончив Петербургский университет, он в 1836 г. вернулся на родину, в Тобольск и в дальнейшем служил там в гимназии: вначале учителем русского языка и словесности, затем инспектором и, в последние годы службы (по 1862 г.), – директором. Одновременно печатался в столичных журналах: «Библиотеке для чтения», «Современнике» и других изданиях. Кроме него, среди литераторов, совмещавших преподавание словесности с литературными занятиями, в этот период можно назвать: И. И. Введенского, Н. Ф. Грамматина, Е. П. Гребенку, П. В. Ефебовского, Н. И. Иваницкого, К. П. Зеленецкого, Н. Ф. Кошанского, В. И. Красова, И. Я. Кронеберга, И. Г. Кулжинского, С. М. Любецкого, М. А. Максимовича, А. Ф. Мерзлякова, Н. И. Надеждина, А. В. Никитенко, В. М. Перевощикова, П. А. Плетнева, С. П. Шевырева и др. Разумеется, преподавание словесности было ближе к литературе, чем канцелярская служба, но и тут нередко возникали противоречия (о чем свидетельствуют процитированные выше слова Ершова).
Драматурги нередко заведовали репертуаром в императорских театрах или возглавляли их (А. Н. Грузинцев, М. Н. Загоскин, Р. М. Зотов, Ф. Ф. Кокошкин, Н. С. Краснопольский, Н. И. Куликов, А. А. Шаховской и др.). Подобная служба позволяла, помимо получения чинов и денежного содержания, без проблем продвигать на сцену свои пьесы.
Еще одна «ниша», связанная с литературным трудом, – редактирование государственных периодических изданий («Московских ведомостей», «Санкт-Петербургских ведомостей», «Журнала Министерства народного просвещения» и т. п.). Так, П. И. Шаликов долго редактировал «Московские ведомости», В. С. Межевич – «Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции». Поэт Н. Ф. Щербина, заняв в 1850 г. пост помощника редактора «Московских губернских ведомостей», писал Г. П. Данилевскому: «Я очень доволен, что наконец-таки добился до исполнения своего желания – вступить в казенную службу, которая одна только дает человеку постоянное и верное обеспечение в жизни, а частные занятия так непостоянны и непрочны. Это я испытал на себе!»215
Многие литераторы служили в Императорской публичной библиотеке (И. П. Быстров, А. Х. Востоков, Н. И. Гнедич, И. А. Крылов, М. Е. Лобанов и др.) и в архивах (А. Н. Афанасьев, Д. Н. Бантыш-Каменский, Д. В. Веневитинов, А. Ф. Малиновский, Д. Ю. Струйский и др.).
Создание исторических сочинений в то время рассматривалось как разновидность литературной деятельности, и некоторые литераторы служили историографами – государственными (Н. М. Карамзин, А. С. Пушкин) или ведомственными (военного ведомства – А. В. Висковатов, А. О. Корнилович, А. И. Михайловский-Данилевский, флота – В. Н. Берх).
Следует отметить и такое своеобразное «совместительство», как служба в цензуре (С. Т. Аксаков, Н. И. Бутырский, С. Н. Глинка, В. В. Измайлов, П. А. Корсаков, А. Н. Майков, О. И. Сенковский и др.). Любопытно, что, судя по всему, подобная служба не порождала у них ролевого конфликта. Необходимость цензуры не ставилась цензорами-литераторами под сомнение, и свою деятельность они рассматривали как средство «очистить» литературу от вредных и непристойных сочинений и в то же время помочь достойным писателям опубликовать свои произведения. Иначе расценивали их деятельность власти: Аксаков, Бутырский, Глинка и Сенковский были уволены за излишний «либерализм» в цензурировании.
Случалось, что литераторы служили даже без получения содержания, например, Ф. В. Булгарин сначала числился чиновником особых поручений в Министерстве народного просвещения, позднее – в Комиссии коннозаводства. В подобных случаях было важно, что у литератора «идут чины» и что он – «человек служащий».
Нередко литератор менял одну подобную «нишу» на другую. Так, В. Ф. Одоевский в разное время служил в Комитете цензуры иностранной, в Императорской публичной библиотеке, в Министерстве внутренних дел редактором издаваемого министерством журнала «Сельское обозрение»; Е. Ф. Корш был библиотекарем в библиотеке Московского университета, позднее последовательно – редактором «Московских ведомостей», «Ведомостей Санкт-Петербургской городской полиции», секретарем редакции и помощником редактора «Журнала Министерства внутренних дел».
На выбор того или иного варианта «совмещения» влияли разные факторы. Важнейшие, помимо степени талантливости, – это социальный статус и имущественное положение литератора. Аристократы и состоятельные помещики могли служить чисто номинально (например, в должности чиновника особых поручений), могли даже занимать очень высокий пост (как граф Д. И. Хвостов), но в любом случае их социальное положение было настолько высоко, что занятия литературой не могли уронить их в общественном мнении. В лучшем случае сочинительство рассматривалось как литературный дилетантизм (который даже поощрялся), в худшем – как некоторая блажь, аристократическая забава. К тому же они не зависели от службы и жалованья и могли без материальных потерь для себя выйти в отставку. Остальные этой возможности были лишены. Имевшие высшее гуманитарное образование могли претендовать на занятие должности преподавателя литературы или истории в учебном заведении, а в случае научных успехов – и кафедры в университете. Драматурги стремились служить при театре (или, с другой стороны, пьесы создавались уже служащими, прежде всего актерами).
Играл роль и такой фактор, как местожительство литератора. Служба в провинции затрудняла контакты с редакциями и с издателями, поэтому провинциальные литераторы нередко публиковали этнографические, фольклорные и краеведческие материалы и наблюдения, особенно после появления губернских ведомостей (в 1838 г.), в программу которых художественная литература и критика не входили, в отличие от названных жанров. Создание подобных текстов поощрялось начальством, тогда как работа над художественными произведениями рассматривалась как пустая трата времени или даже как некоторое вольномыслие.