Значим был, таким образом, и жанр. Поэтическое творчество было легко совместить со службой – создание стихотворения не отнимало много времени, да и опубликовать его было несложно, в то время как прозу, особенно крупные вещи, мог писать только человек, располагающий большим объемом свободного времени. При этом никакой гарантии, что повесть или роман будут опубликованы, не было: их могла не пропустить цензура, мог забраковать редактор журнала и т. д., в результате значительный труд мог быть потрачен впустую.
Нужно учитывать и период. Более или менее определенную форму литература как социальный институт приобретает лишь в 1830-е гг., когда в России коммерческие отношения охватывают не только низовое книгоиздание, но и более высокие этажи литературной системы216. С этого времени для адекватного анализа проблемы соотношения службы и литературной деятельности в России нужно обязательно учитывать еще один фактор: литературный рынок. Во многих случаях, особенно во второй половине XIX в., на выбор литератором той или иной жизненной стратегии (и, в частности, на его отношение к службе) рынок оказывал очень сильное влияние. В 1840-е гг. число литературных «ниш» существенно выросло, главным образом за счет создания губернских ведомостей и других государственных региональных газет (редактированием их занимались О. И. Константинов, П. А. Кулиш, А. Я. Кульчицкий, Д. Л. Мордовцев, Я. П. Полонский и др.); появления ряда новых ведомственных периодических изданий; открытия новых средних и высших учебных заведений; включения в программу гимназий и военных училищ в начале 1840-х гг. курса истории русской литературы (что привело к росту числа преподавателей литературы) и т. д.
Но в целом роль подобных «ниш» в литературной системе в 1840-е гг. несколько снизилась, поскольку с ростом числа читателей и, соответственно, периодических изданий и издаваемых книг спрос на литературный труд вырос и литераторы получили возможность обходиться без побочных доходов и жить на гонорар (как это делали В. Г. Белинский, А. Н. Греч, Ф. М. Достоевский, С. С. Дудышкин, В. Р. Зотов, Ф. А. Кони, В. Н. Майков, В. С. Межевич, В. М. Строев, В. В. Толбин, П. С. Усов и др.). Ф. В. Булгарин, который сочетал в своей деятельности роли издателя, писателя, критика и журналиста и не раз писал о важности профессионализации литераторов, в 1833 г. в связи с возникновением журнала «Библиотека для чтения», который издавал А. Ф. Смирдин и в котором стабильно платился высокий гонорар, подчеркивал, что «сословие тогда только может образоваться, когда в состоянии существовать независимо от других сословий, <…> каждая отрасль образованности тогда только может процветать, когда возделывается особенным сословием, посвятившим себя исключительно обрабатыванию одной отрасли. Таким образом держатся науки, искусства, промышленность. <…> Выгоды, доставляемые Смирдиным литераторам, позволят им свободно и досужно заниматься делом, а не урывками, между сном и департаментом»217. Даже П. А. Плетнев, привыкший к другим взаимоотношениям между издателями и авторами (в своем «Современнике» он не платил гонорары), осознавал, что ситуация изменилась; в 1848 г. он писал своему другу Я. К. Гроту: «Я нахожу, что умному литератору, по нынешней системе газетчиков и журналистов, можно даже жить трудом»218. Доля литераторов-профессионалов росла, к середине века их были уже десятки (даже если не принимать в расчет низовых литераторов).
В этом контексте возникает вопрос, какую роль сыграли литературные «ниши»: способствовали ли они профессионализации писателей или, напротив, тормозили этот процесс, представляя собой тупиковый путь? Думается, что однозначно ответить на этот вопрос трудно. С одной стороны, они, безусловно, затягивали становление роли профессионального писателя, поскольку консервировали представления о непрестижности литературного труда, позволяя дворянам, стремящимся заниматься литературой, выступать в обществе в качестве служащих людей, лишь на досуге «балующихся» сочинительством. С другой стороны, они позволяли литераторам получать гонорар как «прибавку» к жалованью. Характерно следующее заявление Ершова в 1841 г. в письме университетскому товарищу: «Литературные занятия для меня, как человека с небольшим учительским жалованьем и с порядочным семейством на руках, представляются <…>, по крайней мере по окончании трудов, средствами житейской прозы. <…> Приятна мысль, что я тружусь и труды мои доставляют пользу моему семейству, – такая мысль много имеет влияния на труды и придает больше решимости»219. Кроме того, у писателя возникали связи в редакциях, он завоевывал определенное литературное имя, что создавало предпосылки для будущей профессионализации.
Возможность реализовать эти предпосылки возникла в конце 1850-х – начале 1860-х гг., когда стали действовать все три охарактеризованных выше фактора. В этот период в связи с проводимыми в стране реформами резко вырос спрос на печатное слово, быстро стало расти число газет и журналов220. Соответственно, выросли и спрос на литераторов, обсуждавших и интерпретировавших идущие процессы, и их престиж. Кроме того, крестьянская реформа 1861 г. способствовала понижению социального статуса дворянства и значимости лестницы чинов. Теперь государство не все контролировало и не диктовало свою систему ценностей, зато резко выросла роль общества, которое ценило литераторов. Гораздо либеральнее стала и цензура. В результате этих изменений открылась дорога к профессионализации, а доля «совместителей» существенно понизилась. Так, в 1860-х – начале 1870-х гг. ряд преподавателей литературы (А. В. Круглов, О. В. Мильчевский, А. С. Суворин, А. А. Шкляревский и др.) ушли из педагогики в журналисты и писатели.
С последней трети XIX в. литературу «делали» преимущественно профессионалы, живущие исключительно литературным трудом и, как правило, нигде не служащие.
РИТОРИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ ОПРАВДАНИЯ КРЕПОСТНОГО ПРАВА В РОССИИ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX В.221
В конце XV–XVII в. рядом государственно-правовых актов крестьяне в России были закрепощены, и в течение достаточно долгого времени крепостное право воспринималось как вполне естественное установление. Практически никто не выступал против него, по крайней мере публично, речь могла идти только о более мягком обращении с крепостными. Лишь во второй половине XVIII в., с проникновением в Россию просветительских идей, ситуация начинает меняться. Обсуждение этого вопроса инициировала императрица Екатерина II, которая в 1765 г., когда было создано Вольное экономическое общество, предложила большую награду за наилучший ответ на вопрос: «В чем состоит собственность землевладельца, в земле ли его, которую он обрабатывает, или в движимости, и какое он право на то или другое для пользы общенародной иметь может?» В большинстве ответов речь шла об экономической невыгодности крепостного права, хотя часть ответов (в основном – российских авторов) содержала выступления против освобождения крестьян222. Так, известный поэт и драматург А. П. Сумароков утверждал, что «свобода крестьян не токмо обществу вредна, но и пагубна!», Степанов, тоже выступая против освобождения, писал: «Крестьяне наши столько отягощены и утороплены, столь больше ленивы, упорны, нерадетельны, злобны, наклонны к обману и воровству, а единственно, по присловице, исполняют платье с ношу, а хлеба с душу, затем что излишнее пропьет, а о размножении хлебопашества попечения не имеют»223. Вопрос этот обсуждался и в созванной вскоре Комиссии для сочинения нового уложения.
Таким образом, процесс обсуждения и тем самым подрыва крепостного права был запущен. Ряд мыслителей начинают подвергать его критике. Отношение к крепостному праву в России в конце XVIII в. можно сравнить с современным отношением к праву людей как владеть животными, так и убивать их для употребления в пищу, изготовления одежды и обуви и т. д. Подавляющее большинство наших современников не видит в этом ничего плохого, в лучшем случае речь идет о гуманном обращении с ними. И лишь немногие маргиналы говорят о правах животных и ставят под вопрос право человека иметь их в своей собственности.
Сторонников крепостного права в XVIII и самом начале XIX в. было во много раз больше, чем противников. Правда, в печати они выступали редко, но в практической деятельности ожесточенно боролись против любых шагов по освобождению крестьян. Например, когда в 1803 г. был подписан указ о вольных хлебопашцах, давший юридическую основу для освобождения помещиками крестьян, Г. Р. Державин, занимавший тогда пост министра юстиции, усиленно уговаривал Александра I не приводить его в действие и пытался отложить его публикацию.
В целом российская власть избегала публичного обсуждения крепостного права и стремилась не пропускать в печать высказывания по этому вопросу, даже оправдывающие крепостное право. Как правило, этот запрет был негласным, но в апреле 1850 г. Николай I повелел следующее: «Сочинения, в которых изъявляется сожаление о состоянии крепостных крестьян, описываются злоупотребления помещиков или доказывается, что перемена в отношениях первых к последним принесла бы пользу, не должны быть вообще разрешаемы к печатанию, а тем более в книгах, предназначенных для чтения простого народа»224. Но были периоды (особенно в начале царствования Александра I), когда этот запрет, по сути дела, отменялся, кроме того, иногда авторам удавалось издать свое сочинение за границей или обойти отечественную цензуру.
Представители просвещенческой идеологии осуждали крепостное право с экономических и моральных позиций и настаивали