280.
Тема статьи сложна, многоаспектна и, как сказано выше, слабо изучена. Поэтому изложение будет носить в значительной степени тезисный характер и включать при этом большое число цитат из литературно-критических текстов Булгарина, что позволит, на наш взгляд, представить его взгляды более объемно.
Вначале проследим, как формировались литературно-критические взгляды Булгарина. Этот процесс проходил в несколько этапов. Основа была заложена во время обучения в 1798–1806 гг. в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, дававшем неплохое по тому времени образование. Это учебное заведение имело богатые литературные и театральные традиции, по словам Булгарина, там «преобладал дух литературный над всеми науками»281. В корпусе учился А. П. Сумароков, а позднее, став там преподавателем, он поставил с учениками свою первую трагедию «Хорев» (1749), с 1750 г. кадеты играли пьесы Сумарокова при дворе, а на основе подготовленной Сумароковым в корпусе труппы в 1756 г. был создан первый в России публичный театр. Учащимися корпуса являлись ставшие впоследствии писателями Я. Б. Княжнин, М. М. Херасков, В. А. Озеров, М. В. Крюковский и др. В «Воспоминаниях» Булгарин писал о сильном влиянии, которое оказал на него Петр Семенович Железников (1770 – после 1810), который с 1790-х гг. преподавал в корпусе русский язык и литературу и составил литературную хрестоматию «Сокращенная библиотека в пользу господам воспитанникам Первого кадетского корпуса» (В 4 ч. СПб., 1800–1804)282. Хотя он был классицистом, но с началом деятельности Карамзина проникся духом сентиментализма и стал знакомить кадет с произведениями Карамзина. Хрестоматия его включала, по словам Булгарина, «избранные места и отрывки <…> из лучших русских писателей (в стихах и прозе), из древних классиков и знаменитейших французских, немецких и английских старых и новых писателей, в отличных переводах. Железников извлек, так сказать, эссенцию из древней и новой философии, с применениями к обязанностям гражданина и воина, выбрал самые плодовитые зерна, для посева их в уме и сердце юношества. <…> Книга эта была для нас путеводительною звездою на мрачном горизонте и сильно содействовала умственному нашему развитию и водворению любви к просвещению»283.
Как ни странно это звучит, но следующим этапом развития литературных взглядов Булгарина были годы службы во французской армии (1811–1814), когда он странствовал по Европе, где много повидал, познакомился с французской и немецкой литературой и французским и немецким театром.
Наиболее близки ему были сатирики и авторы нравоописательных романов: Ф. Рабле, А. Р. Лесаж, М. де Сервантес. Он очень высоко ценил «Дон Кихота», считая, что это «образец сатирических романов и совершенство, в полной мере. <…> нравы приняли другое направление» под его воздействием284. Из англоязычных писателей он предпочитал Г. Фильдинга, Л. Стерна, В. Скотта, Ф. Купера и Дж. Г. Байрона, из немецких – Ф. Шиллера, И. Гете и Л. Тика. Высокого мнения он был о современных французских писателях: «гениальном Викторе Гюго»285, «гениальном Евгении Сю»286, «глубокомысленном и остроумном Карле Нодье»287, О. де Бальзаке, П. Мериме, А. де Виньи, Ж. Жанене.
Когда война закончилась, Булгарин оказался в Варшаве, а потом в Вильне, где находился знаменитый Виленский университет, известный своей высокопрофессиональной профессурой и журналистикой. Булгарин посещал университетские лекции, сблизился с университетскими преподавателями, был принят в Общество шубравцев, ставившее себе целью борьбу с пороками польской шляхты (расточительность, сутяжничество, страсть к карточной игре, пьянство и др.) и клерикализмом и выпускавшее остроумную сатирическую газету «Wiadomości brukowe» (Булгарин переводил ее название как «Площадные известия»). Булгарин был принят в это общество и печатался в его газете. Близкое знакомство с польской просвещенческой литературой (басни Адама Нарушевича, басни и романы Игнация Красицкого и др.) оказало сильное влияние на его эстетические взгляды288.
И, наконец, последний этап формирования его литературно-критических взглядов пришелся на конец 1810-х – начало 1820-х гг. С 1819 г. он жил в Петербурге, где вскоре вошел в литературную среду, сблизился с декабристами-литераторами – Бестужевым, Рылеевым, Корниловичем, Ф. Глинкой, а также с либерально тогда настроенным Гречем и с близким декабристам Грибоедовым. Декабристская установка на гражданственность литературы была усвоена Булгариным, и в дальнейшем он никогда от нее не отказывался.
Добавлю, что все это время Булгарин много читал на четырех языках: русском, польском, французском и немецком: литературные произведения, исторические труды, теоретические труды по литературе и литературную критику.
В результате он хорошо знал историю отечественной и европейской литературы и выработал собственную литературно-эстетическую программу. Нельзя сказать, что Булгарин внес какие-то новации в литературно-эстетическую теорию, но в российской критике он был достаточно оригинален.
Тогда в России были как эпигоны классицизма (А. Ф. Мерзляков, В. М. Перевощиков и т. п.), так и романтики (П. А. Вяземский, Д. В. Веневитинов, Н. А. Полевой), но и те и другие в центр своих размышлений о литературе ставили поэзию или драматургию. Дело в том, что русские романтики не были столь последовательны и радикальны, как немецкие и французские, в ряде аспектов они были зависимы от эстетики классицизма, которая исходила из иерархии жанров. Роман в этой иерархии занимал очень низкое место, поскольку авторитетные для классицистов теоретики либо не упоминали этот жанр (как Аристотель, Гораций), либо подвергали его критике (как Буало). Укоренение романа, не регламентированного никакими правилами, во французской литературе XVIII в. проходило с большими трудностями, поскольку его обвиняли в неправдоподобии, аморальности и нехудожественности: «В нем привыкли видеть <…> низкий, презренный жанр, предназначенный не для изысканного, просвещенного знатока, а для необразованного, неразвитого читателя, не гнушающегося столь примитивной духовной пищей <…>»289. Аналогичным образом относились к нему русские теоретики литературы конца XVIII – начала XIX в., например И. С. Рижский, А. С. Никольский, А. Ф. Мерзляков, Я. В. Толмачев290.
Булгарин же и в своей литературной практике, и в теории сделал акцент на прозе, особенно на романе. Хотя он начинал свой литературный путь со стихов (на польском языке; впоследствии он иногда писал и на русском) и нередко рецензировал поэтические произведения, но основу как его творчества, так и литературно-критической деятельности составляла проза.
В 1820–1830-х гг., поддерживая дружеские связи с писателями, принадлежавшими к лагерю романтиков (А. Бестужев, Рылеев и др.), Булгарин положительно отзывался о романтизме и испытывал его влияние. Он признавал, что «все изменяется: язык, словесность, образ мысли, образ жизни. <…> Все эти изменения производит любопытство посредством мысли». По его мнению, в России в XVIII в. образовалась французская школа в литературе, величайший недостаток которой – «совершенное отсутствие природы»291.
Булгарин критически отзывался о ряде положений классицизма:
Школяры и педанты, желая непременно держать умы в тисках вымышленных ими правил для каждого рода словесности, сколотили особые тесные рамочки и требуют, чтоб каждый писатель писал по их мерке. Отступить от этих правил почитается литературною ересью. Но откуда родились эти правила? Они составлены из сочинений авторов, которые писали, не зная других правил, кроме законов вкуса своего времени и своего народа, не зная других образцов, кроме природы. Другие времена, другие нравы. Но школяры, скованные в уме своем цепью предрассудков, непременно требуют, чтоб во все времена, у всех народов поэмы писаны были как во времена Гомера и Виргилия, оды по правилам Пиндара и Горация, трагедии по-расиновски, комедии мольеровским покроем, нравственные романы в виде задач292.
Особенно он отвергал наследие французского классицизма в драматургии, поскольку во французских трагедиях действие «обращается в весьма тесных пределах, сжато излишними приличиями, из которых французы составили себе мнимые законы», а герои их «все одинаково властолюбивы, одинаково влюблены, одинаково злы, несмотря на различие времен и народов»293. При этом он отнюдь не отвергал античную классику и полагал, что «без основательного изучения древних трудно сделаться великим писателем»294.
Впоследствии Булгарин вспоминал о себе: «Мы были одними из первых поборников школы романтической <…>школы гениальной, грамотной, благородной, освобожденной наконец от уз, наложенных на литературу так называемыми классиками, которые, не выразумев трех единств Аристотеля и греческих и латинских поэтов, заключили ум человеческий в тесные рамы школьных правил и условий»295. Но представления о романтизме у него были довольно расплывчатые. Так, он полагал, что романтическими произведениями являются такие, в которых изображены история народа, его нравы и обычаи