389. Кроме того, его не удовлетворяли уровень критического подхода к источникам и степень доказательности утверждений историка, он подчеркивал необходимость не просто излагать то или иное событие, но и включать его в общий контекст происходящего. Он демонстрировал, что трактовка Бориса Годунова как злодея не соответствует фактам, в том числе и приводимым самим Карамзиным; психологическим трактовкам Карамзина, объясняющего то или иное событие исходя из черт характера и стремлений правителя, Булгарин противопоставлял анализ исторических обстоятельств; в ряде мест он исправлял изложение Карамзина на основе польских исторических источников, не использованных историографом; опираясь на свой опыт военного и неплохое знание военной истории, отмечал ошибки Карамзина в этой области. В своей рецензии он выступал также за привлечение зарубежных свидетельств о России, учет международного контекста, использование фольклора как исторического источника.
Лагерь Карамзина ополчился на Булгарина из-за этой рецензии. А. И. Тургенев писал Вяземскому 28 апреля 1825 г.: «Булгарин – паяц литературы. Видел ли ты, чего он требует от историографа? Вынь да положь великих людей в старой России! Карамзин не сердится и не может на него сердиться, но за публику нашу огорчается; но поляк этого знать не должен. Ему то и на руку. <…> поляк безмозглый, да и только; чего от него требовать и почему Карамзин должен быть для него священен? Чем более возвышает он собою Россию, тем более должен бесить польского паяца». 22 мая, через месяц, Тургенев писал ему же, что, встретив Булгарина, он «вспомнил на ту минуту похвалы его Шишкову и ругательства Карамзину и сказал ему, что он подлец <…>»390. Когда вышло продолжение рецензии Булгарина, Тургенев писал Вяземскому 28 мая: «Каков Булгарин в новой выходке на Карамзина! Мы читали эту статью вместе <…> с Карамзиным <…> и Карамзин радуется его критикою, особливо там, где он сомневается в чистой нравственности историографа»391.
В 1829 г. в статье, посвященной «Истории русского народа» Н. Полевого, Булгарин четче сформулировал свое отношение к книге Карамзина. Он писал, что Карамзин «заставил всю русскую публику читать отечественную историю, которая прежде доступна была одним ученым или известна по иностранным писателям». Для этого он «красивое и сильное изображение действий, т. е. красноречивое повествование, предпочел и учености, и глубокомыслию. <…> Везде, где действуют страсти, где порок или добродетель сильно поражают, Карамзин превзошел многих историков в рассказе. Он рассказывал как Тацит и Тит Ливий. Но где идет дело о политических сношениях, о географии, статистике, торговле, юриспруденции и вообще о так называемых сухих предметах, там Карамзин едва слегка касается предметов и, кажется, боится, чтоб не наскучить». Поэтому его «История…» «не удовлетворяет потребностям нашего века, потому именно, что ученость, знание прав и глубокомыслие по воле автора принесены в ней на жертву ораторству и романическому эффекту, или, как говорит Карамзин, красоте и силе в изображении действий. Объяснимся короче: История Карамзина от того неудовлетворительна, что в ней вовсе нет политики и философии»392.
В целом Булгарин был близок по подходу к романтической историографии, стремившейся представить исторический процесс как осмысленное целое. Он приветствовал «Историю русского народа» Н. Полевого, указывал на важность исторической критики, ссылаясь на либерального французского историка Проспера де Баранта (который подчеркивал, что необходимо выявить закономерность в истории, изучить причины и следствия событий) и на немецкого историка Арнольда Геерена (основное внимание при изучении древности уделявшего не политическим, а экономическим, юридическим и финансовым аспектам)393.
К «Истории…» Карамзина у Булгарина были и идеологические претензии. Хотя оба они были просветителями и сторонниками сильной самодержавной власти, но при этом Карамзин считал, что нужно опираться на аристократию и осуществлять медленный эволюционный процесс преобразования страны с учетом ее специфики, а Булгарин был за опору на широкие массы населения, «народ» и за быстрые реформы, направленные на ускоренную европеизацию страны. Это проявилось, в частности, в том, что Карамзин достаточно критически отозвался о реформах Петра I в «Записке о древней и новой России» (1811), историческая концепция которой легла в основу «Истории…», а Булгарин всегда в панегирических тонах писал о деятельности Петра I, который, «по воле Всевышнего, пересоздал» Россию: «…что было до Петра в России? Мрак, из которого должно было сотворить свет, нестройная масса, которой надлежало дать форму и жизнь»394.
Кроме того, Булгарину было неприятно, что в труде Карамзина поляки изображены в негативном свете. Напомню, что Карамзин относился к ним резко отрицательно; в «Мнении русского гражданина» (1819), обращаясь к императору Александру I, он писал: «…никогда поляки не будут нам ни искренними братьями, ни верными союзниками»395.
Подобное отношение к Карамзину (то есть восхваление его как литератора и интерпретацию его «Истории…» как литературного, а не актуального научного текста) Булгарин сохранил до конца своих дней. В 1840-х и 1850-х гг. он часто апеллировал к авторитету Карамзина, используя его как символический ресурс в борьбе со сплотившимися вокруг «Отечественных записок», а потом и «Современника» молодыми литераторами, составлявшими тогда основу русской литературы.
КРУГИ ПО ВОДЕ, ИЛИ БОЛЬШИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ОДНОГО ПИСЬМА Ф. В. БУЛГАРИНА396
Журнал «Отечественные записки» в 1839 г. был возобновлен (а по сути – создан заново под старым названием) в значительной степени для борьбы с «Северной пчелой» Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча, причем в основе этой борьбы лежала критика не столько самой газеты, сколько личностей ее издателей, особенно Булгарина. В союзе с «Отечественными записками» выступала созданная в 1840 г. на основе «Литературных прибавлений к “Русскому инвалиду”» «Литературная газета» (в 1840 г. ее издателем-редактором, как и «Отечественных записок», был А. А. Краевский, в 1841 г. она перешла к Ф. А. Кони, а с 1844 г. ее опять редактировал Краевский). В этих изданиях постоянно (в журнале из номера в номер) появлялись как негативные характеристики произведений Булгарина, так и насмешки над ним или намеки на те или иные обстоятельства его жизни. В. Г. Белинский (основной критик «Отечественных записок») не раз писал, что романы Булгарина малохудожественны и кроме «Ивана Выжигина» не имели успеха у читателей, обвинял Булгарина в самохвальстве, меркантильности, в стремлении к монополизму в литературе. Многократно повторялись утверждения, что Булгарин устарел.
Особой остроты эта борьба достигла в 1843 г. Н. А. Некрасов в майском номере «Отечественных записок», рецензируя очередные выпуски булгаринского сочинения «Очерки русских нравов, или Лицевая сторона и изнанка рода человеческого», не стал разбирать и оценивать их, посвятив заметку разоблачению «проделок» Булгарина – саморекламы и нападок на журналы, которые критически относятся к его творчеству: «Задолго до появления в свет нового “сочинения” г. Булгарина “Северная пчела”, состоящая под его редакцией, с радостным биением сердца спешит довести до сведения почтеннейших читателей, что один из издателей ее изготовляет весьма приятный подарок, долженствующий сделаться украшением русской литературы; тут же вскользь отдается преимущество перед всеми другими тому роду литературных произведений, к которому будет принадлежать новое “сочинение” г. Булгарина, и громко порицаются все сочинения в этом роде, писанные литераторами, которых г. Булгарин считает своими соперниками», и т. п.397 Редактор «Литературной газеты» Ф. А. Кони пошел еще дальше: 9 мая он поместил статью, в которой утверждал, что Булгарин устарел и что «творения этого великого сочинителя всегда оказывались без всякого творческого достоинства, без жизни, с тупыми остротами, с избитою моралью, проникнутыми одною, ясно высказанною претензиею, сбыть их поскорее почтенной публике», переходя, таким образом, от оценки творчества Булгарина к оценке его личности, что не дозволялось цензурным уставом. Более того, он вспоминал, что Булгарин служил в армии Наполеона, намекал, что Булгарин берет взятки за публикацию хвалебных материалов, писал, что вышедшее под именем Булгарина многотомное издание «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях» включало том «Статистика», который составил Н. А. Иванов, а тома исторического содержания Булгарин подготовил на основе «выписок из тетрадей дерптских профессоров», и т. д. 398
Рассерженный Булгарин решил апеллировать к попечителю Петербургского учебного округа и главе Петербургского цензурного комитета князю Г. П. Волконскому. 11 мая 1843 г. он написал письмо с жалобами на нападки в «Отечественных записках» и «Литературной газете», представляющие собой, как он писал, «одни личности, сплетни, клеветы, высказанные языком, который ныне не употребляют самые бранчливые лакеи и кучера». Причину этих нападок Булгарин видел в следующем: «…думают, что меня можно безнаказанно оскорблять, потому что я поляк, нигде не служу, сильных родных здесь не имею и никогда не жаловался – а между тем Карлово стоит всем костью в горле – и вот составилась партия, чтобы действовать против меня общими силами с ценсорами <…>»399