Главное управление цензуры, признавая эти меры соответствующими смыслу цензурных постановлений и распоряжений, которые принимались неоднократно в прежнее время, отчасти по воле Государя Императора, нашло полезным привести выше показанные правила в действие по крайней мере на некоторое время и предписать их цензуре к точному наблюдению с объяснением оных редакторам повременных изданий. Но как о дозволении журналов и газет вместе с программами оных, равномерно о запрещении их представляется по общему порядку на высочайшее разрешение государя императора, то Главное управление цензуры предоставило г. председателю испросить высочайшее соизволение Его Императорского Величества и на предполагаемые ныне меры ограничения критики и полемики в повременных изданиях420.
Опираясь на это решение Главного управления цензуры, Уваров подал императору докладную записку, в которой, как он вспоминал впоследствии, «предлагал разделить в периодических изданиях ответственность между авторами и цензорами»421.
Никитенко записал в дневнике 16 декабря: «Князь Григорий Петрович Волконский вчера в цензурном комитете говорил следующее по поводу дела Булгарина. Министр сделал представление государю о необходимости дополнить и изменить цензурный устав. В нем будто дано мало средств для обуздывания литераторов, особенно журналистов. Он ссылался на попечителя, который будто бы требует его помощи, а министр сам имеет мало возможности делать что-нибудь решительное. Очевидно, Уваров хотел расширить свою власть. Говорят, он просил, чтобы ему было предоставлено право немедленно прекращать журналы, как скоро в них найдется что-нибудь бранное.
Государь отвечал, что цензурный устав достаточен и что, следовательно, нет никакой надобности дополнять его, а еще менее изменять. “У цензора довольно власти, – сказал он: – у них есть карандаши: это их скипетры”. За испрашивание же помощи велел сделать строгий выговор князю Волконскому, потому что эту помощь он должен бы найти в своих правах.
Тут что-то много темного. Кажется, князь заранее условился с государем дать делу такой оборот, а министра немножко надули. Что хорошего в этом – то, что цензурный устав остается неприкосновенным. В противном случае Бог знает, к каким еще стеснениям мог бы повести пересмотр его в настоящее время.
В заключение, что выиграл или проиграл Булгарин своим доносом – неизвестно. Князь сказал, что тут есть подробности, которых он не может объявить»422.
14 декабря Бенкендорф направил Уварову новое отношение, учитывающее, видимо, представление министра:
Милостивый государь Сергей Семенович!
Государь Император, узнав, что гг. издатели газет и журналов часто, вместо того, чтобы помещать в своих изданиях разбор сочинений и критику оных чисто литературную и благонамеренную, осмеливаются превращать эту дозволенную критику в личности непростительные и брань неприличную, Высочайше поручить мне соизволил сообщить Вашему Высокопревосходительству, что Его Величество отныне наистрожайше повелел, дабы Устав ценсурный оставался во всей своей силе и чтобы смысл оного ни под каким предлогом нарушаем не был, тем более что Устав этот достаточен для удержания гг. журналистов в пределах общей благопристойности, и чтобы они, разбирая сочинение, не осмеливались касаться личности сочинителя. При этом Его Величество заметить изволил, что неукоснительное исполнение всех предписаний Ценсурного устава будет зависеть от строгого внимания и знания своего дела гг. ценсоров, как равно и от просвещенного и прозорливого направления, которое Ваше Высокопревосходительство будет давать тем ценсорам в исполнении их обязанности.
Примите…423
Граф Бенкендорф (Л. 66).
«Высочайшее повеление о том, дабы Устав ценсурный оставался во всей своей силе и чтобы смысл оного ни под каким предлогом нарушаем не был»424 официально было сообщено цензурным инстанциям. Исполняя его, Уваров 15 декабря отдал распоряжение «о неукоснительном исполнении всех предписаний Цензурного устава к воспрепятствованию в журналах и газетах неприличной полемики» (Л. 67). Известив об этом официальным отношением Бенкендорфа, он одновременно направил ему письмо с разъяснением мотивов своих предложений:
Милостивый государь, граф Александр Христофорович!
Приняв Высочайшую волю, в отношении Вашего Сиятельства от 14 сего декабря за № 4008 изображенную, к исполнению, я считаю себя обязанным изложить Вам, милостивый государь, конфиденциально побуждения, по коим я полагал необходимым усилить власть цензурного начальства некоторыми временными мерами, как я о сем предварительно объяснял Вашему Сиятельству.
В одиннадцатилетнее мое управление Министерством народного просвещения считал я цензуру печатаемых книг, особенно журналов и газет, одною из самых тяжких, но вместе и самых важных обязанностей моего звания. Во все продолжение этого времени и доныне наблюдая за ходом периодической литературы и замечая постоянный ее упадок, я не мог не заметить и систематического ее уклонения от начал, ей предначертанных. В этой вседневной, неровной борьбе цензоров, обремененных трудами суетливыми и подлежащих нападениям со всех сторон и взысканиям всякого рода, с журналистами, считающими ненаказанность свою прямым следствием ответственности цензора, ими же вовлеченного в ошибку, являлись с одной стороны иногда слабости и недосмотры, с другой обнаруживалось более и более если не открытое сопротивление, как в настоящем случае со стороны Булгарина, то по крайней мере беспрерывное стремление уловить всеми средствами цензора и избегнуть точного исполнения неоднократных предписаний начальства и строжайше определяемых взысканий. Обращаясь к правилам, изложенным в Уставе о цензуре (в составлении коего мы с Вашим Сиятельством участвовали), я дозволяю себе заметить, что подобно всем цензурным установлениям, когда-либо и где-либо составляемым, в Уставе мы не могли предупредить всех случаев или заранее предусмотреть те стороны, с коих будут стараться ослабить его действия. У нас эта сторона явно показывается в периодической литературе, поглотившей все другие отрасли словесности или низведшей оную на низшую степень самобытности. В таком положении я обратил внимание и Вашего Сиятельства и Главного управления цензуры на необходимость не только не ослабить, но и подкрепить хотя временными мерами власть цензурного начальства, недостаточно, по моему разумению, обеспеченную и находящуюся по силе вещей в оборонительном уже положении. Эти предположения, как видно из отношения Вашего Сиятельства, не удостоились Высочайшего одобрения и тем самым положен конец всякому дальнейшему рассуждению. Я не останавливаюсь сказать: заявивши всеподданнейше Его Величеству и ныне чрез Ваше Сиятельство повторяя, что по моему убеждению орудие периодической литературы находится у нас большею частию в руках людей, не заслуживающих доверия правительства, – я в ближайшем смысле исполнил одну из главных обязанностей моего звания. – От сердца желаю, чтобы на опыте мои опасения оказались чрезмерными и не были подтверждены фактами; во всяком случае мое неусыпное наблюдение будет и впредь обращено на сохранение, по мере недостаточных средств и быстро возрастающих затруднений, общего духа от заразы, ему грозящей, и от ухищрений недобросовестных двигателей общего мнения, влияние коих тем более уважительно у нас, что они действуют как будто с разрешения правительства и в кругу его наблюдений.
Что касается до письма Булгарина к кн. Волконскому, то я не доводил до Высочайшего сведения о том обстоятельстве, что это письмо было предварительно сообщено Вашему Сиятельству, потому что не считаю, что подобное конфиденциальное сообщение с представлением Вашему Сиятельству распорядиться по собственному Вашему усмотрению касательно самого Булгарина освобождало меня от обязанности доводить до Высочайшего сведения о таких просьбах, в коих содержится так сказать апелляция на Высочайшее усмотрение против распоряжения министерства, мне Высочайше вверенного; каковым правилом я руководствовался в течение 11 лет и до конца службы моей всегда руководствоваться буду. Сверх того я должен был обозначить ясно и точку, с которой я смотрю на положение цензоров и на дух журналистов, а в этом отношении довольно одного этого отзыва редактора «Северной пчелы», чтобы убедиться, как я сказал выше, в том, что орудие периодической литературы находится, к сожалению, большею частию в руках, не имеющих права на уважение начальства и доверие правительства.
Впрочем, так как «Северная пчела» состоит уже в некоторых частях под наблюдением III отделения Собственной канцелярии Его Величества, то не благоугодно ли будет Вашему Сиятельству подвергнуть на Высочайшее уважение мое всеподданнейшее ходатайство о том, чтобы вообще цензурирование «Северной пчелы» было возложено на III отделение, под управлением Вашего Сиятельства состоящее.
Покорнейше прося Ваше Сиятельство довести о всех сих обстоятельствах до Высочайшего Его Величества сведения, я прошу Вас, милостивый государь, принять уверение в совершенном почтении и преданности.
Уваров. 15 декабря 1843 (Л. 68–70)425.
Спустя три дня Бенкендорф ответил на письмо Уварова:
Милостивый государь Сергей Семенович!
Отношение Вашего Высокопревосходительства, от 15 декабря № 1594, я имел счастие в подлиннике представлять Государю Императору, и Его Императорское Величество, для рассмотрения Ценсурного устава, намерен был повелеть учредить комитет из тех самых лиц, которые участвовали в составлении оного426. Но как некоторые из особ тех уже скончались, то Государь Император Высочайше повелеть изволил, чтобы Ваше Высокопревосходительство подробно рассмотрели в Главном ценсурном управлении действующий ныне Ценсурный устав и указали бы те недостатки оного, которые, по приобретенной Вами опытности в течение одиннадцатилетнего управления Министерством народного просвещения, должны быть, по Вашему мнению, исправлены