499. Перепечатка титульного листа с более поздней датой, которая совершалась на основе цензурного разрешения, была широко распространенной практикой в первой половине XIX в. Ошибка Лисенкова была в том, что он не зарегистрировал в цензурном комитете передачу новых титульных листов на рассмотрение цензору.
В дальнейшем Лисенков старался всячески дискредитировать Булгарина. Так, у себя в книжной лавке в ответ на просьбу показать новые книги он спрашивал: «Вам ума или глупости?» Если покупатель выбирал первое, он давал изданную им «Илиаду» Гомера, если второе – «Сочинения» Булгарина500.
А. Г. КИРКОР И Ф. В. БУЛГАРИН
Контакты одного из создателей Виленского музея древностей Адама Гонория Киркора (Adam Honory Kirkor, 1818–1886) и известного российского журналиста и писателя Фаддея Венедиктовича Булгарина до последнего времени почти не изучались502. Однако они, на наш взгляд, весьма симптоматичны и дают ценный материал для понимания их самосознания и направленности их деятельности.
Познакомились Киркор и Булгарин 27 декабря 1845 г. Киркор, который служил тогда в Виленской казенной палате на незначительной должности старшего столоначальника и увлекался театром и литературой, основное внимание уделял журналистике на польском языке (выпустил литературный сборник «Radegast» (1843), потом сборник в трех выпусках «Pamiętniki umysłowe» («Дневник мыслей»; 1845–1846)), приехал тогда в Петербург, чтобы создать там польскоязычную газету «Echo Newy» («Невское эхо»). Он посетил Булгарина, нужно полагать, не только для того, чтобы завязать контакты с редактором известной газеты, но и чтобы заручиться его помощью для реализации своего замысла. 10 января 1846 г. он подал в Министерство народного просвещения прошение о разрешении издавать газету, а в приложенной к нему ее программе писал, что «в России до сих пор нет журнала или газеты, которые бы служили посредником между Восточною и Западною Русью, искони родными, но не раз расторгаемыми на долгое время историческими событиями и переворотами. Слиянные ныне, после вековых смут, в единое великое целое, два одноплеменных народа успокоились под Русским скипетром и могут приязненно сообщать друг другу плоды умственных произведений, созревавшие в течение веков». С помощью своей газеты Киркор собирался «искоренять вековые предубеждения и предрассудки» и содействовать «скорейшему и полнейшему осуществлению великих намерений мудрого правительства – неразрывному слиянию Руси Восточной с Западною»503. Булгарин пытался оказать ему содействие в получении разрешения, используя свои связи в III отделении. 10 января 1846 г. он просил управляющего III отделением Л. В. Дубельта «о покровительстве <…> г. Киркору, юному литовцу, воспитанному по новой системе, в русском духе, знающему основательно русский язык. <…> Человек он надежный и весьма благонамеренный», добавляя в письме от 15 января, что в замысле Киркора издавать газету на польском языке «нашел то же искреннее желание к примирению и соединению Польши с Россией, которое и меня одушевляет <…>»504. Однако просьбы его оказались тщетными. III отделение не стало вмешиваться, а министр народного просвещения отказался писать представление императору о разрешении издания505.
Вернувшись в Вильну, Киркор опубликовал очерк с описанием визита к редактору «Северной пчелы», где называл Булгарина «земляком» и писал, что «его литературная репутация настолько высока сейчас в России, что его суждение публика воспринимает как изречение оракула»506. Еще во время пребывания Киркора в Петербурге в «Северной пчеле» была помещена его статья «Русско-польский виленский театр» (№ 5 за 1846 г.), а вернувшись в Вильну, Киркор послал Булгарину для его газеты «Северная пчела» еще несколько статей, которые и были напечатаны («“Отцовское проклятие” на виленской сцене» в № 77, «Виленские детские приюты» в № 79; обе были подписаны А. Г. К.). По-видимому, Киркору принадлежит и анонимно напечатанная статья «Письмо к издателям из Вильны о благотворениях и пособии неимущим» в № 84. Лишь одну статью, посвященную польской литературе, Булгарин хотя и назвал «превосходной», но печатать отказался, мотивировав это так: «Неизвестно, нет ли среди упомянутых живущих писателей скомпрометированных людей, и вообще польская литература в России не является à propos [кстати (фр.)]»507. Булгарин наставлял Киркора, что для польскоязычной литературы и польскоязычных изданий сейчас в России трудные времена: с одной стороны, заговорщики постоянно предпринимают попытки поднять восстание в Польше, а с другой – власти «хотят, чтобы в Российском государстве писали и говорили по-русски, а кто этого не желает, должен стоять в стороне»508. Он советовал Киркору, поскольку он хорошо знает русский язык, проявить себя в русской литературе и журналистике509. 15 марта 1846 г. Булгарин писал Киркору: «…если осядете [в Петербурге], я усыновлю Вас литературно – и буду делать, что возможно, чтобы Вы нашли себе карьеру, достойную Вашего ума и знаний!» 510
Однако Киркор остался в Вильне. Но через несколько лет направление его занятий изменилось. В 1849 г. он стал членом Виленского губернского статистического комитета и выступил с инициативой ежегодного выпуска «Памятной книжки Виленской губернии» на русском языке (выходила в 1850–1854 гг.), содержащей статьи по истории и этнографии Литвы. Теперь его интересовали главным образом этнографические, краеведческие и исторические разыскания. На несколько лет его контакты с Булгариным прервались, но в 1852 г. возобновились.
Киркор прислал составленную и отредактированную им «Памятную книжку Виленской губернии на 1852 год» и ряд материалов для газеты, а Булгарин их опубликовал (заметку о гастролях скрипача Аполлинария Контского в Вильне (№ 112) и «Путевые письма» о поездке по Виленской губернии» (№ 244, 246, 247)), а в отзыве на памятную книжку высоко оценил ее, называя «образцом в этом роде» и особо выделяя статью Киркора «Хронологическое показание достопримечательных событий отечественной истории в Виленской губернии до 1852 года», «отлично и систематически составленную, доказывающую ум и рассудительность автора». Похвалив и вторую статью Киркора в этом издании – «Очерки городов Виленской губернии», Булгарин писал, что «эти статьи тем драгоценнее, что подкреплены ссылками на всех авторов, писавших о Литве. Изучив вторую часть Памятной книжки, каждый будет знать город Вильно и вообще губернию, как будто родился в ней и прожил всю свою жизнь»511. В следующем году сотрудничество продолжилось: Киркор опубликовал две статьи под одинаковым названием «Письмо из Вильны» (1853. № 83, 152. Подп.: А. К.) о чугунолитейном заводе М. И. Хрептовича и о театре, музыке и книгоиздании в Вильне, а Булгарин отрецензировал «Памятную книжку Виленской губернии на 1853 год», высоко оценив статью Киркора «Историко-статистические очерки Виленской губернии», которая «и составлена, и написана превосходно и во многом поясняет и русскую общую и военную историю»512. В 1854 г., откликаясь на выход первой части «Памятной книжки Виленской губернии на 1854 год», Булгарин подробно рассказал о ней и о виленских научных и культурных деятелях (Константине Тизенгаузе, Иване Рихтере и др.), виленском театре и т. д. Писал он и про редактора книги, «которого глубокие сведения в литовской истории давно всем известны и которому литературные его труды доставили уважение всех любознательных людей»513. Рецензируя вторую часть «Памятной книжки Виленской губернии на 1854 год» (под названием «Черты из истории и жизни литовского народа»), в которую вошел ряд статей Киркора, Булгарин счел нужным дать общую характеристику его деятельности. Он писал: «Главнейшее участие в издании этой книги принимал ревностный любитель археологии, ученый и даровитый Адам Карлович Киркор, правитель дел Виленского губ. статистического комитета. А. К. Киркор очень хорошо пишет по-русски. Мы откровенно сознаемся, что сами несколько маракуем в литовской истории и что в этом отношении авторитеты гг. Киркора и Нарбута (имеется в виду историк Теодор Нарбут, 1784–1864. – А. Р.), после покойного Богуша (имеется в виду Ксаверий Богуш, 1746–1820. – А. Р.), признаем выше всех современных авторитетов. Все россказни и мнимые доказательства, по сходству слов, родства литовского племени с племенем славянским, более нежели забавны для нас! А. К. Киркор, один из пишущих в нынешнее время о литовском народе и его языке, понимает совершенно свое дело. Непреодолимая страсть в нем к археологии повлекла его к изысканию в земле литовских древностей <…>»514. Далее Булгарин подробно описывал археологические находки Киркора и сообщал, что тот сделал гипсовые слепки своих находок, причем один комплект подарил Булгарину.
Важным эпизодом их сотрудничества стало освещение в газете открытия в 1856 г. Виленского музея древностей. Это был один из первых в Российской империи публичных музеев. Так, Эрмитаж был открыт для публики всего за несколько лет до этого, в 1852 г. Основу фондов музея составило богатое собрание разного рода артефактов, документирующих историю края, принадлежащее графу Евстафию Тышкевичу; он же сыграл важную роль в получении разрешения на открытие музея. Вокруг Тышкевича собралась группа энтузиастов (Киркор, Павел Кукольник (1795–1884), Миколай Малиновский (1799–1865), Людвик Кондратович (1823–1862) и др.), придававших большое значение созданию подобного музея. Все они не находились в оппозиции царскому правительству и политически были вполне лояльны. Они хотели лишь религиозного, языкового и культурного равноправия с православными / русскими в рамках одного государства. Идеал этого они видели в культуре Великого княжества Литовского (в том числе и в составе Речи Посполитой), поэтому основной целью музея выступало сохранение памяти об истории края, прежде всего – Великого княжества Литовского. Е. Тышкевич полагал, что в музее должны быть собраны памятники, которые бы «как в зеркале верно отражали жизнь и деяния литовско-русского народа во всех эпохах его исторического существования»