Ф. Булгарин полагал, что нужно «польское юношество воспитывать в том духе, что Россия благо для них, что братство с русскими для них честь, слава и материальная выгода, что одно средство загладить прошлое есть быть полезным России службою и талантом»533. Считая, что полякам не следует мечтать о политической свободе, бороться за воссоздание независимого польского государства, Булгарин полагал в то же время, что правительству следует отказаться от политических репрессий, действовать мягко и тактично, уважать обычаи народа и позволить ему развивать свою культуру.
Схожих взглядов придерживался, насколько можно судить, и Киркор. Он с юных лет жил в Вильне, окончил тут в 1838 г. гимназию и в дальнейшем, интересуясь театром и литературой, испытал сильное влияние виленской культурной и научной среды и стал историком Вильны и Великого княжества Литовского: проводил археологические раскопки, писал работы по истории, нумизматике, этнографии и пропагандировал научные знания в более широких слоях населения. При этом им двигала любовь к родному краю. В 1861 г. он писал жене: «Я литвин, – никогда не уничтожить во мне этого чувства. Я люблю свою родину со всем вдохновением юноши, со всем самоотречением мужа»534. Справедливо пишет Т. Володина, что для Киркора «“литвинство” заключалось не в крови или этнической принадлежности, оно формировалось в сознании. И история служила в этом деле могучим инструментом; она могла успешно решать задачу конструирования образа Литвы как “идеального отечества”»535.
Как и Булгарин, Киркор всегда был политически лоялен и стремился добиться улучшения положения своего края исключительно мирными методами, прежде всего посредством публикаций в прессе. В основном он делал это на региональном уровне (например, редактируя «Виленский вестник» в 1860–1866 гг.). Когда в 1866 г. царские власти отняли у него газету, хотя он имел право арендовать ее еще несколько лет, и в результате почти разорили его, Киркор тем не менее не примкнул к оппозиции. Более того, он перебрался в Петербург и создал там (совместно с Н. Н. Юматовым) газету с символическим названием «Новое время» (выходила под его редакцией в 1868–1871 гг.), в которой стремился разъяснить россиянам специфику своего края и достичь того, чтобы власти и общество понимали его нужды и стремления536. В частности, он писал: «Исторический опыт убеждает нас, что репрессивными мерами нельзя разрушить того, что созидалось столетиями», поэтому нужно стремиться к тому, чтобы «православный ли, католик или лютеранин – следовали рука об руку одним путем, и как верноподданные одного Государя, сыны одного отечества, пользовались одними и теми же правами, чтобы общерусские интересы одинаково были дороги как уроженцам западной, так и восточной полосы»537. Нередко он подчеркивал необходимость примирения русского народа с польским и выступал против политики обрусения Западного края, против применения там насильственных мер538. В Западном крае газета пользовалась определенной поддержкой. По крайней мере, после объявления подписки в 1867 г., еще до начала выхода газеты, у нее было более 800 подписчиков, причем около 130 из них – из Западного края539; в феврале же 1871 г., незадолго до ухода Киркора из газеты, он писал Юзефу Крашевскому, что в России у него почти нет подписчиков, а в Литве их 1500540. Не исключено, что внимательный анализ его газетных публикаций покажет, что он следовал Булгарину и в жанрово-тематическом плане.
Как и Булгарин, Киркор нередко подвергался критике за лояльность царскому правительству. Так было как минимум трижды. Первый раз это произошло, когда в его типографии был напечатан сборник «В память пребывания государя императора Александра II в Вильне 6 и 7 сентября 1858 г.», в котором были сервильные стихотворение А. Э. Одынца «Przyjdź Królestwo Boże» и статья М. Малиновского «La Lithuanie depuis l’avenement au trone de sa majeste l’empereur Alexandre II». Сборник вызвал у польской эмиграции в Париже обвинения в предательстве. Второй раз – когда в «Виленском вестнике» в 1863 г. вскоре после начала польского восстания появился верноподданный адрес царю от местной шляхты (написанный Киркором совместно с Юлианом Бартошевичем). Третий – когда в «Новом времени» было помещено несколько статей, выдержанных в сервильном духе. Биограф Киркора М. Бренштейн писал, подводя итоги его деятельности: «…трагичной была судьба Киркора. Восстановив против себя многих земляков на родине и почти всю польскую эмиграцию, он не сумел расположить в свою пользу русских. С вершины успеха, в основе которого был хрупкий фундамент соглашательской политики, он рухнул вниз вместе со своей политической концепцией, погребающей под своими обломками с большим трудом воздвигнутое иллюзорное здание народного возрождения страны под царской властью»541.
Стремясь укрепить связь своего региона с империей, обеспечив при этом ему равноправное положение и возможности сохранить и укрепить местные традиции (в религии, культуре, искусстве, быту), Киркор, Булгарин и их единомышленники не достигли успеха. В чем причина этого? В недальновидности царского правительства и русского общества, в радикальной линии поведения многих их земляков или в неверно выбранной тактике? Ответить на подобные вопросы трудно, поскольку долгое время они были сильно политически и идеологически «нагружены», соответствующий материал почти не собирался, не обобщался и не анализировался. Но работа по изучению этих вопросов сейчас идет542, и, будем надеяться, в ближайшем будущем она принесет свои плоды.
НА СТРАЖЕ ЖУРНАЛИСТСКОЙ ЭТИКИ
Для социолога, то есть исследователя, изучающего социальные связи, взаимодействие людей, письма являются неоценимым материалом, поскольку в них такие связи объективируются и материализуются. Внимательное чтение письма и реконструкция его контекста нередко позволяют заглянуть в прошлое, а иногда и будущее каждого из корреспондентов544. В данной заметке мы остановимся на одном из писем Ф. В. Булгарина. Оно адресовано Ивану Петровичу Липранди (1790–1880). Это был очень колоритный человек – сотрудник военной разведки, а потом внутреннего надзора, энциклопедически образованный, наблюдательный, хорошо пишущий545, владелец большой и ценной библиотеки. На позднем этапе своей деятельности он опубликовал интересные мемуары, содержащие сведения о южной ссылке Пушкина, с которым Липранди был хорошо знаком546, а также ряд ценных исследований по военной истории и этнографии547.
Липранди и Булгарин были почти однолетками и познакомились, как следует из публикуемого ниже письма, во время Русско-шведской войны 1808–1809 гг., военные действия которой проходили на территории Финляндии. Булгарин учился в Сухопутном шляхетном кадетском корпусе и в 1806 г. был выпущен корнетом в Уланский великого князя Константина Павловича полк. Он уже успел повоевать в Пруссии против наполеоновской армии, а Липранди, учившийся дома, но получивший очень солидное образование, поступил на службу в 1807 г. колонновожатым в Свиту по квартирмейстерской части. Во время Русско-шведской войны пути их где-то пересеклись, а возникшее знакомство продолжалось до смерти Булгарина. В 1831 г. Липранди поместил статью «Рассуждения о древних городах Кеве и Киевце» в журнале Булгарина «Сын Отечества и Северный архив» (1831. № 30). Булгарин очень ценил и уважал Липранди: по крайней мере, в период острого конфликта со своим бывшим другом Н. И. Гречем обратился к нему с просьбой выступить в качестве посредника548. Помимо упомянутых в 6-й сноске писем Булгарина Липранди сохранилось еще одно, печатаемое ниже. Но, прежде чем обратиться к нему, нужно изложить его предысторию.
У Булгарина были очень сложные отношения с журналистом и литератором В. С. Межевичем (1814–1849). Начинал тот хорошо: окончил Московский университет, печатался в «Телескопе» и был приглашен в 1839 г. во вновь созданные «Отечественные записки» в качестве критика. Однако с поставленными задачами он не справился и был в том же году заменен на Белинского. Местом для публикации остались у него только «Ведомости С.-Петербургской городской полиции», которые он редактировал с того же 1839 г. Вначале он конфликтовал с Булгариным549, но потом поладил с ним и в 1840–1842 гг. печатал в «Северной пчеле» Булгарина и Н. И. Греча рецензии на книги и театральные спектакли, переводы, а также написанные в фельетонном ключе заметки о городских новостях. Однако в конце 1842 г. этот альянс распался, поскольку Межевич вытеснил Булгарина из журнала «Репертуар русского и пантеон всех европейских театров», который в 1842 г. негласно редактировал Булгарин, и с 1843 г. стал его редактором, а вскоре и соиздателем. Теперь между Булгариным и Межевичем возникла вражда. Особенно обострились отношения после того, как по наущению Межевича петербургский обер-полицмейстер С. А. Кокошкин в 1846 г. арестовал на несколько дней за полемику Булгарина с «Ведомостями С.-Петербургской городской полиции» сына Греча Алексея, заведовавшего редакцией «Северной пчелы» во время отсутствия в Петербурге Булгарина и Н. И. Греча