№ 4. 5 января. Критика натуральной школы. Равнодушие Ф. Б. к насмешкам в стихах, прозе и изображениях. Россия должна быть самостоятельна в промышленном отношении и не зависеть от Англии.
№ 19. 23 января. История Великого княжества Литовского. Нов. издание: «Записки Виленской археологической комиссии» (ч. 1). Виленский музей древностей.
№ 30. 6 февраля. Описание Императорской публичной библиотеки под управлением М. А. Корфа. В библиотеке есть сочинения Ф. Б., переведенные на польский, чешский, нем., фр., англ., шведский, итальянский и голландский языки – 30 разных сочинений в 78 томах (но нет пер. «Димитрия Самозванца» на шведский, двух романов на испанском языке, «Ивана Выжигина» на арабском языке, переведенного в Египте, и некоторых пер. на славянские языки). Присланные из Тифлиса книги: «История Егише Вардапета» (пер. с армянского; 1853), «О грузинской медицине» Н. Берзенова (1856).
№ 152. 13 июля. Ф. Б. болел с 22 февраля. «…вся слабость России состоит в ее неизмеримом пространстве». Нужно соединить все отдаленные места и дать им доступ к морям. Мнение Ф. Б. о натуральной школе как «искаженной рус. литературе», высказанное по поводу слов Ростислава [Ф. Толстого] о И. С. Тургеневе. Тургенев – «писатель с умом, чувством и с юмором». 20 мая Ф. Б. уехал в Карлово.
№ 173. 10 августа. Толки в Лифляндии о новом русском тарифе и замыслах строить железные дороги. Съезд любителей вокальной музыки в Ревеле.
№ 203. 18 сентября. Нов. книги: «Губернские очерки» М. Салтыкова (автор «очень искусно и с большим знанием дела представил очерки различных характеров многих провинциальных чиновников и промышленников <…>») и «Кавказцы, или Подвиги и жизнь замечательных лиц, действовавших на Кавказе» (тетр. 1–2). Зрелища в Дерпте. Ф. Б. все еще болен.
№ 20. 25 января. Нов. книга: 7-й том Сочинений А. С. Пушкина. Критика издателя П. В. Анненкова за то, что поместил там «страстные выходки» против Ф. Б. и некоторых других лиц. Характеристика своих отношений с Пушкиным. Художник С. С. Ершов нарисовал и издал литографированный портрет императора. Статья в «Journal des Débats» (12 и 14 января) о проекте соединить тоннелем по морскому дну Францию и Англию. Ф. Б. приветствует «нынешнее промышленное направление» в России. «С нынешнего времени началась новая эпоха рус. жизни, и железные дороги – душа». Роль кадетских корпусов для просвещения в России. Нов. книга: «Записки Горыгорецкого земледельческого института» (кн. 6).
№ 95. 3 мая. «(Письмо в Сибирь)». Стоило бы проложить железную дорогу в Сибирь. Если не хватит угля, его можно заменить торфом. С. Д. Струговщиков, Г. Д. Похитонов и Н. И. Водов основали общество для издания полезных книг (для «распространения народного образования»). Сейчас обсуждается вопрос изменения положения помещичьих крестьян, но для суждений по этому вопросу нужно быть «просвещенным помещиком». Воспоминания об О. Сенковском. Нов. книги: «Замечания об Италии, преимущественно о Риме» К.[П.] Пауловича, «Отчет о состоянии общественного здравия и деятельности больниц гражданского ведомства в империи за 1856 г.». Предстоящий бенефис [А. А.] Алексеева.
№ 235. 25 октября. «(Письмо к старому и постоянному подписчику Северной пчелы)». В конце мая поехал в Карлово. Воспоминания о том, как 30 лет назад, продав свое имение «в западном крае России», переселился в Лифляндию, поскольку там уже существовал тот порядок, который собираются ввести в России [то есть крестьяне там были свободны от крепостной зависимости]. Перемены в Дерпте за четверть века. Дерптская жизнь. Нов. книга: «История царствования Петра Великого» Н. Г. Устрялова (Т. 1–3). Нов. виленский журнал «Teka Wileńska» [«Виленская папка»], издаваемый А. К. Киркором.
№ 277. 16 декабря. «Над Россиею всходит заря благоденствия. На всем пространстве ее занимаются вопросом об улучшении быта помещичьих крестьян. Дело великое и благотворное!» Нов. книги: «Письмо села Никольского старосты Кузьмы Федорова Петухова, к помещику своему Ивану Петровичу Белкину, о бывшей в селе мирской сходке, на счет улучшения крестьянского быта. Написано для простого народа <…>», «Руководство к изучению рус. грамоты и счисления» [И. Главинского]. Неоправданный рост цен в России. В Белеве учреждается публичная библиотека в память родившегося там В. А. Жуковского. Электромагнетическая лечебница Р. Векка в Петербурге. Свободные крестьяне должны быть грамотны.
История литературы
НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ
Широко известно о сотрудничестве Ф. В. Булгарина с III отделением606, гораздо скромнее представлена в научной литературе информация о контактах известного журналиста, писателя, филолога и педагога Николая Ивановича Греча (1787–1867)607 с этим учреждением608.
С 1812 г. он издавал журнал «Сын Отечества», а с 1825 г. совместно с Ф. В. Булгариным – газету «Северная пчела». Греч был широко известен в литературных кругах и имел прочную литературную репутацию. И. Н. Лобойко вспоминал, что «журнал Греча “Сын Отечества” со времени [начала] его издания в октябре в 1812 году до 1825 г. был первенствующим русским журналом. Сочинитель, которого статья была в нем напечатана, мог уже считать на авторскую известность и внимание книгопродавцев. <…> Каждое сочинение находило в сем журнале свой приговор. Овладев критикой, Греч присвоил себе суд и расправу над всеми писателями и сделался их грозным судьею. Он никогда не боялся возражений и антикритик и всегда торжествовал над ними силою своей остроумной и насмешливой диалектики. <…> Все, что только было нового в современной жизни России, в ее предприятиях и успехах, в мореплавании, географических открытиях, тем более в литературе, появлялось в то же время в “Сыне Отечества”. И потому журнал этот пребудет самым обильным и самым достоверным источником для истории просвещения и словесности русской в достопамятнейшем ее периоде с 1812 по 1825 год. Журнал этот отличался не только новостию, но и смелостию. То, чего бы нигде печатать не посмели, находило в “Сыне Отечества” радушный прием. <…> Я никого не знал в Петербурге, кто бы мог пленять и забавлять умом и характером, как Греч. <…> Его острословия расходились по всему городу, и беда тому, на кого они устремлялись»609.
Греч проявил себя также как педагог и специалист по грамматике, автор книг «Пространная русская грамматика» (Т. 1. СПб., 1827), «Практическая русская грамматика» (СПб., 1827), «Начальные правила русской грамматики» (СПб., 1828), которые получили широкое распространение и использовались в школьном преподавании. Кроме того, он первым стал публиковать годичные обзоры отечественной литературы610, что потом вошло в традицию, первым выпустил историю русской литературы611, выступал он и в качестве прозаика, опубликовав несколько книг путевых записок, а также романы «Поездка в Германию» (СПб., 1831) и «Черная женщина» (СПб., 1834).
То, что Греч оказывал услуги III отделению, известно давно, но обычно все сводилось к информации о подготовке и публикации им за рубежом статей и брошюр, направленных против иностранных критиков российского правительства и российских порядков612. Единственное исключение – статья И. В. Пороха с указанием на одну записку Греча, написанную по заказу III отделения613. Однако хранящиеся в архиве III отделения документы демонстрируют, что контакты Греча с этим учреждением были гораздо более интенсивными и многообразными и являются колоритным и выразительным примером сотрудничества литератора с III отделением.
В период царствования Александра I Греч был известен как либерал614. Впрочем, и в ту эпоху к нему относились настороженно. Слуга К. Ф. Рылеева рассказывал впоследствии, что Греч, который часто бывал у Рылеева, «имел привычку заглядывать в работы. Поэтому при входе его в комнаты писанные бумаги всегда перевертывались белой стороной»615. Д. Н. Свербеев вспоминал о событиях 1818 г.: «Узнав потом Греча довольно коротко по неблагоприятным о нем отзывам всего петербургского общества, я скоро уверился, что он, служа и нашим, и вашим, т. е. будучи либералом в кругу литературном и тайным агентом тайной полиции, не преминул сообщить кому следует о существовании вывезенной мной из Москвы тетрадки [товарища с рассуждениями об освобождении крестьян]»616.
В 1824 г. из-за причастности к публикации книги пастора И. Госнера Греч попал под суд и лишился своей должности преподавателя (он был оправдан только в 1828 г.)617. После восстания декабристов он стал всячески демонстрировать свою лояльность. По его собственному признанию, он уже «на другой день после петербургской вспышки (то есть после 14 декабря 1825 г. – А. Р.) написал <…> записку о причинах этого возмущения и между прочим сказал, что тому способствовало удаление многих способных людей, в том числе М. Я. фон Фока»618 (с М. Я. Фоком Греч был знаком с 1812 г., когда тот возглавил Особенную канцелярию Министерства полиции). Записку эту Греч подал военному генерал-губернатору П. В. Кутузову для поднесения царю, но так как вскоре было создано III отделение, то записка поступила туда. Как писал Греч, «таким образом она попалась в руки фон Фоку, который узнал из нее мою искреннюю дружбу и уважение к нему, бывшему тогда в немилости и всеми оставленному. Это сблизило нас еще более и доставило мне случай делать, при посредстве фон Фока, много добра и еще более предупреждать зла»619.
Записку эту в архивном фонде III отделения в ГАРФ нам отыскать не удалось, но там есть другая записка Греча на эту же тему, написанная 7 июня 1826 г., после публикации доклада следственной комиссии по делу декабристов и за месяц до издания указа (3 июля) о создании III отделения. Записка эта была опубликована Б. Модзалевским по копии, сохранившейся в архиве журнала «Русская старина», причем подписи под текстом не было, и Б. Модзалевский предположительно атрибутировал ее М. Я. Фоку620. Однако автограф ее написан рукой Греча, содержит в конце подпись, а в начале обращение к Фоку: «Вы требуете у меня, почтеннейший М. Я., отчета в мыслях и ощущениях, возбужденных во мне чтением Доклада Следственной Комиссии. Привыкнув с удовольствием вам повиноваться, я исполню желание ваше <…>». Текст носит черновой характер, содержит зачеркивания и исправления; в III отделении сохранилась и сделанная М. Я. Фоком, с небольшими изменениями, копия621.
Греч писал, что «несчастная <…> шайка нынешних заговорщиков составляла скопище, неведомое народу, чуждое ему и ненавистное» и что главные их черты – «невежество и распаленное воображение». Греч предлагал «невежеству противопоставить просвещение, основательное, обширное. Если б заговорщики читали с пользою историю, то видели бы, что средства, избранные ими, сколь преступны, столь же и недостаточны; они видели бы, что при помощи горсти обманутых солдат (обманутых именно потому, что они боялись изменить присяге) нельзя произвести мятежи, против воли и желания целого народа; что начинщики всех мятежей сами становились первою жертвою народной ярости; что за всяким ниспровержением общественного порядка следовало безначалие, а за безначалием деспотизм ужаснейший». Греч утверждал, что «основательное, строгое, сообразное с целию народное воспитание может на будущее время отвратить повторение подобных заблуждений». Мысль эта оказалась важной и актуальной для Николая I, он уделял обучению и воспитанию большое внимание (тут можно указать и на заказанные Пушкину и Булгарину записки о воспитании, и на многочисленные созданные по его указанию учебные заведения, дающие, как правило, прикладное, профессиональное образование, и на комплекс мер по контролю за преподаванием истории, философии и литературы).
Что касается «распаленного воображения», то Греч предлагал успокаивать его развлечениями. Подобно Булгарину622, он указывал на необходимость дать выход социальной активности в литературе и театре. По поводу декабристов-литераторов он писал, что «не стихи и статьи виноваты в их заблуждении, а невозможность, при стеснительных и нелепых мерах цензуры, заниматься литературою невинною, невозможность пользоваться удовольствиями театральных зрелищ».
Лучшее же средство к ликвидации предпосылок создания тайных союзов Греч видел в укреплении авторитета правительства на основе кодификации законодательства, гласности судопроизводства, контроля над губернаторами, уменьшения налогового бремени и т. д. Особо отметим, что Греч приветствовал «великодушную гласность» в процессе над декабристами. Сформулированное Гречем в этой записке кредо во многом перекликается со взглядами Булгарина623.
Более подробно свои мысли о необходимости гласности для «направления общественного мнения» Греч изложил в другой записке, поданной властям 31 марта 1826 г., которая заслуживает того, чтобы привести ее целиком:
Журналы и ведомости во всех просвещенных землях признаются лучшим средством к направлению общего мнения, к искоренению вредных вестей и слухов, и к распространению полезных мыслей. У нас, кажется, еще не пользовались сим средством. В официальных журналах печатают статьи совершенно официальные, акты, приказы и проч., а издатели частных журналов не смеют сказать что-либо, кроме пустяков и повторения иностранных вестей. Впрочем, если бы и стали что-либо печатать в официальных газетах, то публика не стала бы тому верить. Между тем направление общего мнения и у нас кажется необходимым. У нас нет явной, законной оппозиции, но существует какая-то неутолимая страсть находить дурным все, что ни делает правительство, чернить и унижать его меры и из самого добра высасывать зло. Это происходит по большей части не от злонамеренности, а от смешного самолюбия некоторых людей: хвалить кого-нибудь, отдавать кому-нибудь преимущество кажется им унижать самих себя, а бранить, охуждать, осмеивать министра значит давать знать, что мы гораздо его умнее и что если б нас посадили на его место, то благоденствие России было бы обеспечено навеки. Вред, приносимый таким вралем (который нередко бывает притом человек образованный, остроумный и красноречивый), состоит преимущественно в том, что он увлекает за собою толпу слушателей, которые ленятся сами думать и верят его решительному голосу. От сего распространяются у нас вести и слухи нелепые, нередко вредные и опасные. Для уничтожения и предупреждения оных, кажется, надлежало бы взяться за партикулярные журналы и предоставить издателю оных судить и писать о предметах общего в публике разговора: правительство должно только смотреть, чтоб автор подобных статей не преступал предписываемых ему границ, но внутри оных надлежит ему позволить действовать свободно и произвольно. Каждая такая статья должна быть подписана сочинителем, чтоб публика видела, что оная сочинена не в каком-либо департаменте. Можно позволить печатать и возражения на сии статьи с наблюдением надлежащей меры. Все сие будет очевидно способствовать направлению и очищению общего мнения и уничтожению вредных слухов. Исполнение сей меры кажется удобнее всего начать в нынешнее время, когда общее благо, правосудие, исполнение законов соделались целию всех мер правительства, когда благородная гласность в самом щекотливом деле624 прекратила все вредные об оном слухи и остановила все преувеличения. Если б сии благонамеренные представления были приняты, то издатели «Северной пчелы» нашли бы себя сверх достоинства осчастливленными, сделавшись орудиями великодушного и правосудного правительства в искоренении лжи и мрака и в распространении света и истины625.
Сохранилась также написанная рукой Греча небольшая записка на французском языке об обстоятельствах ареста Пестеля (она датируется 16 июня 1826 г.)626. Услуги Греча были оценены. В марте 1828 г. Бенкендорф ходатайствовал перед министром народного просвещения А. С. Шишковым о приеме Греча на службу членом Главного правления училищ627, в 1830 г. – перед другим уже министром народного просвещения, К. А. Ливеном, о поднесении императору издания французского перевода курса грамматики русского языка, подготовленного Гречем628.
В конце апреля 1828 г., с началом Русско-турецкой войны, Николай I отправился на театр боевых действий, а Бенкендорф сопровождал его. III отделение с мая еженедельно посылало им рукописную «Секретную газету» со сведениями о событиях и слухах в Петербурге, состоявшую в значительной своей части из текстов Ф. В. Булгарина, переписанных (а иногда и отредактированных) Фоком629. Когда в июле Булгарин уехал из Петербурга в Прибалтику, в «Секретной газете» стали регулярно помещаться «Письма Наблюдателя к другу»630. В научной литературе нам известно лишь одно указание на автора этих «Писем…», сделанное в диссертации американским исследователем Дональдом Тумимом, который считает, что они написаны Булгариным631. Однако в этих текстах встречаются упоминания тех или иных петербургских событий, театральных постановок и т. д., а Булгарин, как мы указали выше, в это время был не в Петербурге. Мы полагаем, что «Письма…» с высокой степенью уверенности можно атрибутировать Гречу. В пользу этого приведем следующие аргументы.
«Письма…» написаны весьма литературно, пером опытного журналиста, число которых в Петербурге было тогда очень невелико. Автор их обладает широким кругозором, хорошо осведомлен о событиях за рубежом и о петербургских слухах. Он на «ты» с неназванным адресатом (по всей видимости, Фоком), а по стилю письма очень напоминают цитировавшиеся выше записки 1826 г. Очень похожа на начало записки от 7 июня и вступительная фраза: «Во исполнение данного мною тебе обещания начинаю переписку нашу <…>». Хотя в «Письмах…» затрагиваются разные темы, но много места уделено тому, что было особенно важно для Греча: воспитанию юношества и гласности в прессе. Автор хорошо знает сотрудников Министерства народного просвещения и подробно характеризует ситуацию в министерстве (он даже осведомлен о том, что товарищ министра народного просвещения Д. Н. Блудов не владеет немецким языком), пишет об изгнании профессора Харьковского университета И. Шада из России в 1816 г., о Петербургском университете, Владимирском училище в Петербурге, кадетских корпусах, Царскосельском лицее и т. д.
Наблюдатель с негодованием отмечает, как в Петербурге боятся критики российских порядков в зарубежных изданиях, как строга цензура. Он даже утверждает, что «наше правительство отчасти само виновато непомерному распространению <…> вестей и вздоров. Нет никакого направления общему мнению, кроме коротеньких, наскоро писанных реляций. <…> Люди имеют чувства и воображение, на которые должно действовать <…>».
Характерно, что автор пару раз подчеркивает роль издаваемой Гречем и Булгариным «Северной пчелы» в руководстве общественным мнением (например: «Два коротеньких письмеца, напечатанные в “Пчеле” в июле месяце сего года, обрадовали и оживили всех, были переведены на все языки, напечатаны во всех иностранных газетах и дали благоприятный оборот общему мнению и в России, и в Европе») и хорошо осведомлен о том, что происходит в газете, в то время как другие издания, печатавшие вести с театра военных действий («Русский инвалид», «С.-Петербургские ведомости»), он даже не упоминает.
Наблюдатель в нескольких записках дает отзывы о стиле реляций с фронта (в одних случаях с похвалой, в других критически), что естественно для Греча – филолога и редактора газеты в одном лице.
Ряд положений «Писем Наблюдателя…» чуть ли не дословно совпадает с высказываниями записки Греча, поданной 7 июня 1826 г. Там Греч писал о том, что важнейшими средствами к укреплению позиций правительства являются «1-е. Исправление законодательной части изданием Уложений Гражданского и Уголовного. 2-е. Исправление судопроизводства дарованием оному гласности, выбором и употреблением достойных людей <…>»632. Наблюдатель же пишет, что «составление Уложения есть дело великое, но оно останется втуне без двух условий. Первое условие есть истребление пагубной канцелярской тайны <…> Второе условие есть образование чиновников гражданских <…>». Кроме того, в записке 7 июня 1826 г. восхвалялась «великодушная гласность», и Наблюдатель считает гласность важным средством к пресечению слухов и, кроме того, использует тот же оборот «направление общественного мнения», что и Греч в записке 7 марта 1828 г.
И, наконец, еще несколько важных частных доводов в пользу авторства Греча. Наблюдатель информирован о том, что саксен-ваймарская принцесса Августа говорила петербургскому пастору Ф. Рейнботу, а известно, что Греч был хорошо знаком с ним. Автор записок с ностальгией вспоминает, что «в 1812, 1813 и 1814 годах было позволено печатать все патриотическое: много вздору написано, но этот вздор был полезен. Слабые люди, имеющие надобность в коноводах, читали, успокаивались, веря печатному, а время уходило, и дела шли своим чередом». Это время было знаковым для Греча: он в 1812 г. создал журнал «Сын Отечества», который имел патриотическую направленность, был очень популярен и принес Гречу известность. Наблюдатель пишет: «On se m’arrache [вырывают у меня из рук (фр.)], чтоб увидеть, угостить Гумбольта», приехавшего в Петербург, а Греч вспоминал, что познакомился и сблизился с ним в то время. У Наблюдателя можно встретить немецкое слово «нихтбештимтзагеры», а оно отнюдь не принадлежало к числу ходовых в России в то время. Но как раз Греч нередко использовал его, например в путевых очерках 1817 г. и в письме Булгарину 1845 г. 633Наблюдатель резко негативно отзывается о начальнике одного из отделений Медицинского департамента Г. Е. Евдокимове, а Греч счел нужным сделать его прототипом одного из отрицательных героев своего романа «Поездка в Германию» (1831). Если учесть также, что Наблюдатель говорит о своей нелюбви к полякам и к стихам, а Греч неоднократно высказывался в таком духе634, я полагаю, что можно считать «Письма Наблюдателя к другу» 1828 г. написанными Гречем. Кроме того, ему можно атрибутировать и аналогичные по проблематике, стилю и тону записки без названия, написанные в апреле—июне 1829 г. во время поездки Николая I в Польшу для коронации и тоже характеризующие петербургские слухи и толки635 (Булгарин в это время отсутствовал в столице, поскольку уехал в отпуск в свое имение под Дерптом).
Греч оказывал III отделению и другие услуги. В 1830 г. он подготовил для III отделения проект воззвания к народу по случаю холеры636. В «Северной пчеле» он время от времени печатал статьи, которые получал из III отделения, постоянно консультировался с III отделением в сложных случаях и нередко получал там поддержку. Как писал он сам в мемуарах, при Николае I «при каком-нибудь доносе, промахе или недоразумении идешь к фон Фоку или к Дубельту или прямо к Бенкендорфу и к Орлову, объяснишь дело, оправдаешься или получишь замечание; тем и кончится»637.
В литературной среде было, по-видимому, известно о тесной связи Греча (как и его друга Булгарина) с III отделением. По крайней мере Пушкин, узнав о смерти директора канцелярии III отделения, иронически писал П. А. Вяземскому 3 сентября 1831 г.: «Ф. Фок умер, того и гляди поступит на его место Н. И. Греч»638. (Это не помешало ему, впрочем, в конце того же года обратиться к Гречу с предложением стать его соредактором в проектируемой Пушкиным политической газете639.)
В марте 1832 г., когда III отделению понадобилась характеристика писателя В. Н. Олина, ее запросили у Греча (раньше такие записки писал Булгарин, но в то время он постоянно жил в своем имении под Дерптом и III отделение не пользовалось его услугами). Греч с готовностью выполнил поручение (в письме управляющему III отделением А. Н. Мордвинову от 6 марта он писал: «Во исполнение приказания Его Высокопревосходительства Александра Христофоровича [Бенкендорфа], объявленного мне Вашим Превосходительством в письме от вчерашнего числа, честь имею представить при сем, что знаю об упомянутом в оном человеке» и далее сообщал о «крайней безнравственности» Олина: разного рода литературных проделках и мошенничествах, обмане подписчиков, книгопродавцев и т. п.640).
21 января 1837 г. Бенкендорф писал Гречу:
Милостивый государь Николай Иванович!
Я имел счастие обратить Всемилостивейшее внимание Его Императорского Величества на многолетние полезные труды ваши и благонамеренное направление литературных сочинений, вами издаваемых, и, вместе с тем, всеподданнейше доводил до Высочайшего сведения о постоянном усердии вашем, готовности к составлению и изданию поручаемых вам от меня статей и о той пользе, какую приносят ваши занятия.
Государь Император, удостоив с благоволением принять таковое всеподданнейшее мое представление, Высочайше повелеть мне соизволил объявить вам особенное Монаршее удовольствие за полезные ваши труды. Причем Его Величество изволил надеяться, что и на предбудущее время вы с тем же усердием будете продолжать занятия ваши, тесно соединенные и с пользами просвещения, и с намерениями правительства641.
С 1837 по 1840-е гг. Греч часто ездил за границу, публикуя в «Северной пчеле» свои путевые письма (потом они выходили отдельными изданиями642). Вполне вероятно, что при этом он выполнял правительственные поручения, собирая разного рода информацию. По крайней мере за рубежом его считали русским агентом, и однажды в Париже в 1844 г. кто-то разнес по разным лицам его визитные карточки с надписью на французском языке «Великий русский шпион» (в другой версии – «Первый шпион его императорского величества»)643.
Во времена Дубельта (то есть с 1839 г.) основной формой сотрудничества Греча с III отделением стала контрпропаганда за рубежом, опровержение «клевет» иностранцев на Россию.
30 августа 1840 г. он обратился к Бенкендорфу со следующим предложением:
Лживые и оскорбительные статьи о России, печатающиеся в германских газетах, производят весьма невыгодное впечатление на публику заграничную. Не встречая возражений, они принимаются многими читателями за сущую истину и вторгаются в область истории, как мы видим во многих вновь изданных книгах, где самые нелепые лжи и клеветы, вымышленные злодеями России и спокойствия рода человеческого, приняты за истинные, несомненные события. Статьи, печатающиеся в «Journal de Francfort», не производят действия на германскую публику, сверх того они касаются только до внешних дел России, а клеветники более всего стараются очернить внутренние дела и меры нашего правительства. Во время проезда моего чрез Франкфурт в июле 1837 года составил я, на французском языке, и напечатал в «Journal de Francfort» возражение на ложный и нелепый рассказ о небывалом процессе гусарского юнкера Ангеля, помещенный в парижских газетах. Это возражение было принято со вниманием и прекратило все вздорные толки о сем деле.
Ныне имею я желание принять на себя опровержение всех лживых статей, помещаемых о России, преимущественно в аугсбургской «Allgemeine Zeitung», и печатать оные с подписью моего имени, чтоб уничтожить подозрение, будто какой-нибудь иностранный наемник говорит в пользу России из корыстолюбия. В пример моих возражений представляю при сем опровержение одной статьи «Гамбургского телеграфа». Я полагаю, что статьи сии должны быть сочиняемы не строгим официальным тоном, основываясь, впрочем, на истине и документах, они могут быть писаны слогом простым и при случае насмешливым.
Если же усердное предложение мое будет принято и одобрено, то для исполнения его смею представить следующие средства и пособия:
1. Статьи мои, предварительно рассмотренные и одобренные, буду я посылать лично от самого себя в аугсбургскую «Allgemeine Zeitung».
2. Для того, чтоб иметь материалы для опровержения, прошу я выдавать мне удерживаемые почтовою ценсурою нумера газет и журналов. Я обязуюсь хранить оные у себя как секрет, поверенный мне правительством, никому не сообщать и по миновании надобности возвращать, кому приказано будет.
3. Переводом сих статей на немецкий язык изъявил готовность заняться г. коллежский советник Смит, автор «Истории польского восстания». Я принимаю на себя сей труд охотно без всякого возмездия и в успехе правды буду находить лучшую себе награду. Но г. Смит, человек недостаточный, должен получать за труд свой некоторую плату. Сотрудничество его для меня тем удобнее, что он, в звании ценсора при почте, и без того читает все запрещенные газеты.
Я твердо уверен, что статьи, согретые правдою и честью, написанные чисто по-немецки и подписанные известным именем, отвечающим за свои мнения и показания, принесут существенную пользу и вскоре заставят молчать дерзких клеветников644.
Бенкендорф дал Гречу разрешение получать на почтамте задерживаемые цензурой иностранные газеты и обещал оплачивать труд переводчика. Он писал Гречу в ответ 7 сентября 1840 г.: «Сделав некоторые замечания в первой представленной Вами статье, имею честь покорнейше просить Вас, милостивый государь, чтобы и на будущее время все статьи, кои Вы предположите отправлять в иностранные журналы, доставляемы были ко мне, для предварительного рассмотрения»645. От Бенкендорфа эти статьи поступали к царю, осуществлявшему их редактуру.
В 1843 г., после выхода книги маркиза де Кюстина «La Russie en 1839», Греч написал в качестве ее опровержения брошюру и письмом Дубельту от 31 июля просил у III отделения одобрить это намерение646. Дубельт ознакомил Бенкендорфа с текстом опровержения, и тот сделал ряд постраничных замечаний, после чего Гречу дали позволение на публикацию брошюры (с учетом замечаний). Она вышла на немецком и французском языках.
В письме Гречу от 25 сентября Дубельт передал следующие соображения Бенкендорфа: «…было бы весьма хорошо, если бы и другие литераторы, не по влиянию нашего правительства, а сами по себе следили бы за подобными статьями и опровергали оные. Приискивать же таких писателей и иметь их под своим влиянием неприлично достоинству нашего правительства, которое не менее того всегда с благодарностию обратит внимание на писателей, трудящихся по собственной воле на пользу оного, но не может и не должно вмешиваться в это дело, дабы не показать, что правительство имеет надобность в защитниках»647.
Информация о том, что Греч написал опровержение по поручению правительства, просочилась в немецкую прессу, что вызвало строгий выговор Гречу со стороны Бенкендорфа648. Тем не менее III отделение было довольно брошюрой Греча649. В обществе же репутация Греча была серьезно подорвана. Характерно в этом плане следующее высказывание А. И. Тургенева в письме П. А. Вяземскому 5 (17) сентября 1843 г. из Парижа: «На улице встретил Греча. Сперва не вспомнил, кто он, и оттого подал руку. Он успел сказать мне, что собирается из Гейдельберга в Италию, но что детям вздумалось предпочесть Париж, и он привез их сюда. Русские думают, что это не совсем так, а что он здесь по особым поручениям для русских же; впрочем, о ком этого не думают!»650
В 1848 г., когда в Германии началась революция, Греч договорился с Луи Шнейдером, что тот будет оттуда присылать письма о событиях в стране. Опубликовать их в «Северной пчеле» было нельзя по цензурным причинам, но Греч передавал их в III отделение для информации. Этот канал получения сведений был одобрен III отделением, и через Министерство иностранных дел Шнейдеру стали выплачивать по 50 талеров в месяц, а он в течение ряда лет присылал свои письма (по 1854 г. – через Греча, а в дальнейшем непосредственно в III отделение)651.
В марте того же 1848 г. Греч подал в III отделение записку о положении дел в Польше и о мерах по предотвращению возможных волнений652.
Итак, мы видим, что в Николаевскую эпоху Греч, как и его коллега по журнально-издательским делам Ф. В. Булгарин, был тесно связан с III отделением.
Он не только согласовывал с III отделением тексты статей, вызывающих сомнения в цензурно-политическом плане, и помещал в газете полученные оттуда статьи, что было неизбежно для журналиста в Николаевскую эпоху, но и передавал туда материалы, связанные с его работой журналиста и содержащие полезную для III отделения информацию: письма читателей и присылаемые статьи, которые не могли быть опубликованы по цензурным условиям. Кроме того, он поставлял в III отделение записки аналитического характера и сводки слухов и толков в Петербурге, а также публиковал за рубежом статьи и книги, направленные против зарубежных критиков русских порядков, в защиту российского правительства.
Тем самым в течение многих лет в одной из самых популярных и читаемых русских газет III отделение успешно реализовывало свою политику «направления» общественного мнения, а за рубежом в какой-то степени противостояло критике русского правительства.
Ниже печатаются атрибутируемые нами Н. И. Гречу «Письма Наблюдателя» 1828 г., а также аналогичные записки 1829 г., заголовки которым даны М. Я. фон Фоком. Благодарю В. А. Мильчину за помощь в прочтении и перевод французских фраз в тексте.
Приложение[ПИСЬМА НАБЛЮДАТЕЛЯ]
Во исполнение данного мною тебе обещания начинаю переписку нашу, которая будет состоять из наблюдения в отечестве и из отчетов в том, что вижу, слышу, чувствую и мыслю.
Война с турками идет весьма успешно654. В восемь недель совершено то, что, бывало, делалось в два, три года, а наши армии стоят ныне на том пункте, с которого началась четвертая кампания в 1810 году655. Сие должно приписать сколько храбрости войск, искусству предводителей, благоразумию плана, столько же и личному присутствию там Государя656. Без Него не было бы и половины сих успехов. Запорожцы и некрасовцы не сдались бы никому, кроме русского Царя, главы Церкви, общей нашей матери657. И как благородно Он принял их! Какая великодушная доверенность. Здесь боялись сей доверенности Государя, утверждая, что козакам сим верить не должно. Пустое опасение! Я скорее поверю запорожцу, нежели англичанину. Люди полуобразованные, полудикие скорее почувствуют цену доверенности, нежели полированные дипломаты. Опасения другого рода основательнее: говорят, что Государь слишком вдается в опасности при осадах и в сражениях. Это правда: Он увлекается своею храбростию; Он хочет показать войскам, что сам для славы и пользы отечества готов жертвовать тем, чего у них требует. Но пусть Он в сии минуты вспомнит и о нас. Пусть вспомнит, какие завоевания и победы ожидают Его в кабинете. Наши взяточники стоят турок: война с турками есть наружная язва, которую можно лечить смело, имея к тому средства; безнравственность наших чиновников, дикость, в коей растет поколение нынешнее, есть внутренний недуг гораздо опаснейший, он нечувствительно может добраться до сердца. Для чего не могу сказать Ему вслух: Государь! береги Себя для нас и для Своей славы. Между тем сим опасением, сею нетерпеливостию выражается общее чувство любви и доверенности к Государю. Все смотрят на Него с восторгом и надеждою. Каждый видит в нем своего хранителя и защитника. Всяк чтит в Нем человека благородного и праводушного; всяк смотрит на Него как на родного и боится одной мысли о Его потере.
Одно происшествие нынешней войны произвело здесь неприятное впечатление: это неудачный штурм Браиловский658. Не быв на месте, не имея подробных сведений, не могу судить об основательности господствующих на сей счет мнений. Может быть, и можно было обойтись без сей потери; может быть, надлежало бы обождать действие мин; но дело сделано, и Провидение устроило оное к лучшему, ибо может быть, что в случае удачи штурма мы потеряли бы вдвое более людей. Да поди толкуй с людьми! Обвиняют запальчивость Великого Князя М[ихаила] П[авловича]659, но он не один был тут. Некоторые люди, дальновиднее других, находят, что значительная потеря под Браиловым, как и все в свете, будет иметь и хорошие следствия: русские кровью своею покупают триумфы: если б крепости сдавались без бою, то можно б было в чужих краях обвинить нас в употреблении подкупов или чего другого. И то надобно сказать: если б правительство вздумало скрыть потерю, объявить, что турок погибло 10000, а у нас ранены два казака и лошадь, то восторгам не было бы конца – на одну неделю. Но я нахожу, что сия самая откровенность, сие праводушие приличны правительству сильному и твердому. Правда все переживет. Тем смешнее трусливость некоторых субальтернов660. Государь и брат Его стоят под ядрами врагов; тысячи бросаются бесстрашно на смерть, и это всем известно. А здесь боятся шутовских статей в иностранных журналах. Поверишь ли, что здешнее Управление Министерства иностранных дел661 задержало на одной неделе пять нумеров «Journal des débats»662! И жалко и смешно! Сверх того это и вредно. Что могло быть в них? Разглагольствия какого-нибудь парадного шута в Chambre des Députés663. А публика наша, которой недосуг рассчитывать расстояния, толкует: «Верно, сделалось что-нибудь худое! Верно, дали знать в Париж по телеграфу о какой-нибудь беде в армии». Иностранцы, имеющие случай читать сии запрещенные листы у своих министров664, видят, что в них ничего нет, смеются над глупою трусостию нашего министерства, т. е. его представителей!
От Министерства иностранных дел перейдем ко внутреннему665. Государь назначил на сие место генерал-адъютанта Закревского666, человека умного, честного, деятельного, доброго. От него можно многого ожидать и надеяться. Между тем дебют его не понравился публике, и не без причины. Он бросился, как лютый зверь, на некоторые департаменты и обругал чиновников без разбору. Хорошо ли это? Я согласен, что управляющий Медицинским департаментом667 человек глупый и негодный, что один из его начальников отделений пьяница668, а другой лентяй, баловень Ланского669, женатый на его побочной дочери670; но если это так, то выпроводи их, предай суду, накажи, а не брани без разбору, по доносу одного негодяя671, который добивается места начальника отделения и вкрался чрез полковника Жуковского672 в кабинет министра. Еще замечают, что генерал Закревский слишком занимается мелочами, именно в ученых заведениях. В Ботаническом саду он не спросил, какие там редкие растения, как производится постройка, а заботился только о том, чтоб дорожки были усыпаны песком. В Медицинской академии рассуждал о помойных ямах, а в Статистическом отделении673 о пятне на таблице, которое произведено в наводнение 7 ноября674. Это лишает начальника доверенности и уважения подчиненных. К тому же это напоминает ненавистного Аракчеева, который делал зло по нумерам и обманывал Государя таблицами, исправно начертанными. Опрятность, чистота, наружный порядок нужны, необходимы, но они должны быть последствием внутреннего порядка и благоустройства, а не наружною прикрышкою внутренней бедности, болезни, пустоты и деспотизма.
Другой новый министр есть князь Ливен675, человек честный, благоразумный, истинно благонамеренный. От него ожидают многого, зная, что он сделал для Дерптского университета. Но какая разница! В Дерпте он нашел все готовым, нашел людей умных, ученых, благонамеренных и должен был только поддерживать их, без всяких усильных или чрезвычайных средств. Но что найдет он в Министерстве просвещения: это бугор, нанесенный разными наводнениями и составленный из слоев различной земли, кроме только плодородной или золотосодержащей. Нижний слой составляют инвалиды времен Завадовского и Разумовского676, ничтожеством снискавшие безопасность от последовавших бурь; за ними следуют запоздалые мистики; потом приятели Шишкова677, т. е. морские офицеры и трезвые и пьяные члены Российской академии678. Народ прекрасный! Удивительно ли, что А. А. Перовский679 скоро два года бьется с Ученым комитетом680 и не может составить азбуки! Еще удивительнее будет, если он с сими людьми успеет что-нибудь сделать. Если князь Ливен останется при Соколовых, Красовских, Шихматовых, Толмачевых681 и т. п., то недалеко уедет.
Но я заболтался; пора перестать. Есть у меня еще несколько маленьких анекдотов, но я их берегу на будущее время.
Здесь случилось несколько смертных случаев, которым не надлежало бы случаться при обыкновенном ходе вещей. Несколько человек потонуло, купаясь на берегах Крестовского острова, которые ежегодно поглощают по нескольку жертв. В нынешнем году был в числе их один отличный молодой человек, кончивший курс учения в университете кандидат Клопов, единственный сын почтенных родителей. Для чего бы, кажется, не построить на островах нескольких купален, как при полках, и пускать туда за малую цену? Много слез и бедствий было бы этим остановлено. Еще, кажется, не худо было бы осмотреть прибрежные места Невы и там, где на дне находятся обрывы или ямы, поставить черные флаги с предостерегательною надписью: «Здесь тонут».
Из числа других смертных случаев поразителен был один: молодой каретник Джаксон, англичанин, родившийся и воспитанный в России, человек честный, трудолюбивый, образованный, но небогатый, работал на тайного советника Бакунина683, который задолжал ему несколько тысяч рублей. За несколько дней пред сим Джаксон приходит к Бакунину с просьбою об уплате и вместо денег получает ругательства и оскорбления со стороны его превосходительства. Разочарованный, разобиженный, не видя средств ни к получению денег, ни к удовлетворению нанесенной ему обиды, он впадает в горячку. Чрез четыре дни беременная жена с тремя детьми лишилась супруга и с ним всего в мире!
Теперь расскажу тебе не о смертном, а о живом случае. За несколько лет пред сим (до 1816 года) был в Харьковском университете профессором некто Шад684, человек умный, ученый и трудолюбивый: он был отменно уважаем и любим всеми студентами, и действительно того заслуживал. Он сам любил Россию и Александра685; доказательством сему служит прекраснейшая речь, произнесенная им при торжестве мира в 1814 году686. Он издал здесь в России несколько сочинений на латинском языке687, за которые удостоился награды Императорской фамилии и дружбы многих почтенных особ, в числе коих был покойный митрополит Амвросий688, ведший с ним до конца своей жизни ученую переписку. Сия любовь к нему русских возбудила зависть и злобу некоторых его товарищей, и преимущественно профессора Дегурова (что прежде был Monsieur Degours, а ныне действительный статский советник и ректор С.Петербургского университета)689, который, переменив французское имя свое на русское, вздумал подтвердить права свои на российское гражданство усердными доносами. Он выписал из сочинений Шада, напечатанных с одобрения ценсуры, несколько отдельных фраз, перевел их как хотел на французский язык и по оным обвинил Шада в безбожии, разврате и возмутительных умыслах. Донос сей представлен был в Комитет министров, и там определено было выслать Шада в 24 часа за границу. Он не только не был судим, но даже не был спрошен. Его схватили с малолетним сыном, привезли на прусскую границу и там бросили690. Жена его с дочерью осталась в Харькове. Она хлопотала было о муже, успела получить на дорогу 300 червонцев, но прожила их в России, умерла, а дочь пропала без вести.
Шад, опомнившись от первого испуга, напечатал из Кенигсберга в Иенских или Галлских Ведомостях вызов к врагам своим, обманувшим российское правительство, и требовал, чтоб они явно обвинили и изобличили его в каком-нибудь проступке. Сие осталось без ответа. Шад старался получить место в Германии, но не успел: его бегали как прокаженного691. Ему советовали описать свои похождения в России, изобличить врагов своих, книгопродавцы обещали ему за сие богатую плату, но он не мог на то решиться. Прошлого года узнал он о приезде в Веймар попечителя Харьковского университета А. А. Перовского и бросился к нему с просьбою об исходатайствовании ему, на 70-м году от роду, какого-либо вознаграждения за прежнюю службу и невинно претерпенные гонения. Перовский принял его весьма благосклонно, обещал ему свое покровительство и взялся повезти его сына с собою в С.Петербург, чтоб он сам, при пособии г. Перовского, мог выхлопотать что-нибудь отцу. Сын его, бывший учителем Веймарской гимназии, бросил место, чтоб исходатайствовать оправдание и удовлетворение отцу и отыскать пропадшую сестру свою. Перовский имел при сем добром деле в виду то, что молодой Шад может быть употреблен гувернером и учителем при малолетнем графе Толстом, сыне его сестры692, путешествовавшей с ним вместе. Шад с удовольствием за сие взялся; но по приезде в Россию Перовский переменился в обращении своем, и Шад решился подать прошение на Высочайшее имя, которое поступило в Комитет министров, где воспоследовал отказ.
К довершению бедствий молодого Шада, Перовский объявил ему, что он ему не нужен. Теперь он брошен, на мостовой Петербурга! Одно имел он утешение: узнал, что сестра его жива, что она была призрена каким-то добрым человеком, получила порядочное воспитание и теперь служит гувернанткою у какого-то помещика в Путивльском уезде. Получив, чрез 11 лет, сведение об отце и брате, она писала к сему последнему, что имеет единственное желание увидеться с отцом и усладить дочернею любовию последние дни его жизни. Шад решился кормиться уроками и постараться скопить столько денег, чтоб можно было ему привезти сюда сестру и с нею поехать к отцу.
Я узнал всю сию историю от моего доктора, он видел молодого Шада у приятеля своего аптекаря, живущего у Воскресенского моста, к коему Шад ежедневно ходит учить детей, не за деньги, но за обед.
Думали ль те, которые гнали отца Шада из личных видов, что они несказанно вредили правительству, ибо всякая несправедливость есть для Государства пятно, которого скоро не смоешь!
Вчера получено здесь известие из Тифлиса о действиях наших войск в Малой Азии. Храбрый и искусный граф Эриванский взял приступом Карс694 и, как видно, движется на Эрзрум. Как то это отзовется в ушах Султана695? Известие неофициальное и здесь еще не обнародовано, а потому не все знают об оном, но все, которые узнали, отдают совершенную справедливость как полководцу, так и Тому, кто выбрал его на сие место. Разумеется, что и этот случай не избежит критики. Толкуют: не может быть, чтоб потеря состояла из 35 убитых и 220 раненых. А почему нет? Хорошо направленные выстрелы артиллерии без труда и вреда себе валят толпы неприятелей; из бегущих падает 10, а из нападающих один. Впрочем, мне кажется, не худо было бы всякий раз поименно давать отчет в реляциях, кто из офицеров ранен и кто убит. Так делают в Англии. Это я говорю не для того, чтоб почитать наши реляции лживыми: отнюдь нет! Но для публики нужно удостоверение. Есть латинская пословица: «Свет хочет, чтоб его обманывали, итак, станем обманывать»696. Пословица, достойная веков варварства! Свет этого хочет потому, что его приучили к обманам и лжи. Попытаемся приучить его к правде. Будем чисты и правдивы для Бога, для самых себя и для добрых людей; постараемся сделать нашими словами, намерениями и делами, чтоб на нашей стороне была la majorité697 добрых и чистых людей. Утешительно будет видеть оппозицию, составленную из лжецов, плутов, взяточников и трусов!
Что сказать тебе нового? Прекрасный, но неуклюжий для жизни дом княгини Лобановой на Исакиевской площади продан с публичного торгу, сказывают, за миллион пять тысяч рублей Военному министерству698: там будут помещаться департаменты Комиссариатский, Провиантский, Военно-медицинский и проч. Честь военному министру699 за приобретение сего дома, ибо, как я слышал, нужно заплатить наличными деньгами только половину, а другая переводится в ломбард, между тем как дом стал постройкою в 2 м[иллиона] 700 т[ысяч] рублей. Хорошо, да могло бы быть лучше! Для чего бы Министерству просвещения не купить сего дома, для помещения университета? Департаменты Военного министерства могут быть и на Литейной, и в Коломне, но достойнейшим украшением царской площади был бы университет, как, например, в Берлине дворец принца Гейнриха700. Сказывают, что граф Виельгорский701 предлагал сие в Главном правлении училищ, но глас его умолк в пустыне. Рунич, темнобурой памяти, истратил миллион триста тысяч рублей и настроил разных конур под именем университета702, который теперь рассеян, как после Вавилонского смешения языков: одна часть в Двенадцати коллегиях703, другая в 7-й линии, третья в Семеновском полку. Может ли тут быть порядок, надзор, устройство? И еще великое дело, чтоб университет был подле дворца. У нас гром не грянет, мужик не перекрестится. Одна мысль: «Государь с часу на час может заехать в университет» удерживала бы и попечителя, и профессоров, и студентов, и сторожей на своих местах. Досадно и больно, когда подумаешь, что наши господа министры и подминистры704 думают только о подписи бумаг, о том, как схватить ленту или аренду705, как наступить на ногу другому, как не сказаться дома не только от посетителей, но и от деловых людей, а дела предоставляют одному Государю. Он сжалился над Остзейскими провинциями706 и приказал послать туда хороших учителей русского языка; Он приказал выбрать 25 лучших студентов для отправления их в чужие краи и образования из них профессоров707. Сии повеления исполнены. Сам товарищ министра708 экзаменовал их. При сем экзамене, поверишь ли, отличились студенты с.петербургские против виленских и московских. Из этого отнюдь не следует, чтоб университет здешний был хорош (в нем действительно хороши только части математических и естественных наук), но видно, что успели испортить Московский и Виленский и что при хорошем надзоре, попечении и поощрении С.Петербургский вскоре бы возвысился. Здешние студенты лучше потому, что учились сначала в хороших пансионах и пообтерлись в столице. Поверишь ли ты, что у нас в С.Петербурге, во Владимирском народном училище709, есть учитель (фамилия его Михайлов710), которому мало найдешь подобных в свете, класс его устроен как орган, и порядок единственный, успехи удивительные! И его никто не знает! Нет у него ни креста, ни отличного чина; но, правда, есть кусок хлеба, ибо родители воспитываемых им детей, особенно купцы, населяющие ту сторону города, не дают ему нуждаться.
Здесь, сказывают, учреждается Комитет для устроения протестантских консисторий711, и для того выписывается епископ из Пруссии. Дай Бог, чтоб выбор пал на умного и благонамеренного человека, а не на какого-нибудь ханжу и лицемера. Ты спросишь у меня: да разве эта часть в расстройстве? Не знаю и не слыхал. Здешние лютеранские и реформатские пасторы суть люди честные, поведения примерного, выбраны и любимы прихожанами; на них никогда не было жалоб; порядок они наблюдают; церкви их наполнены слушателями; божественную службу исправляют с благочестием и усердием: так, саксен-ваймарская принцесса Августа712, изъявляя сожаление пастору Рейнботу713, что не может до отъезда своего быть в церкви, сказала ему, что она никогда так не была назидаема (édifiée) в Веймаре, как в его церкви. И действие сих пасторов на прихожан достойно внимания: между протестантами здесь, по соразмерности, совершается менее преступлений и беспорядков, нежели между другими иноверцами. К чему же сие переобразование? Того хотят несколько лиц, чтоб запустить свои лапы: тогда родятся вновь распри и гонения, доносы и преследования. Что скажут остзейские духовные, имеющие свои права, подтвержденные Высочайшею властию? Впрочем, сей комитет может быть и полезен, если только люди в оном будут порядочные, не мистики. Позвольте здешним протестантским пасторам выбрать из среды своей духовных членов сего комитета и исключите мистиков, а вместо их посадите людей знающих и благонамеренных из светских лютеран. Вообще толку в этом не будет: Блудов не знает немецкого языка и не имеет понятия о духовных делах; он слишком горд, чтоб у кого-нибудь спроситься. Карташевский714 есть стрелка часовая, которую движет мистическое колесо. А под конец кто от этого постраждет? Государь, от имени коего эти люди хотят действовать: они устранят от него сердца миллионов протестантских его подданных, которые Его искренно любят и ждут от Него всех благ.
À propos715, расскажу тебе интересный анекдот. В одном обществе говорили о Браиловском штурме. «Поздравьте нас, – сказал бывший при том финляндский капитан Грипенберг, – мы имели случай доказать усердную свою службу России: под Браиловым ранено шесть свитских офицеров, трое из них финляндцы! Как мы счастливы!» Говорили ль бы они так, если б у Финляндии отняты были ее права и законы? Те, которые советуют гнуть в дугу подвластные нам области, суть или неблагонамеренные, или глупцы. Польша живой пример. Это кость в горле, которую проглотить трудно, а выплюнуть жаль.
Я ныне не могу сообщить тебе ничего достоверного о военных действиях. Вот десятый день, что у нас не обнародовали ничего официального. Зная Государя, зная особ, Его окружающих, зная состояние нашей армии, я совершенно спокоен; но многоголовая наша публика! Вчера был я в Итальянском театре717 и наслушался толков. Предваряю тебя, что нет ни одного, что называется, ни одного против Государя и правительства, но все жалуются на образ действия и обнародование действий. Не известно ничего положительного, и потому всякой предлагает свои умствования и догадки. Говорят: убит флигель-адъютант Реад718 подле графа Дибича719, неподалеку от Государя, который сам командовал в сем деле, следственно был в такой же опасности. Боже мой! Да зачем не пишут о сих делах? Есть слухи, что сдалась Силистрия720. Правда ли? Видно, что неправда, ибо нет официальных известий, а курьер приехал. Это досадно и мучительно. Вот какие опасения волнуют публику. В этом нет ничего предосудительного, но для чего бы не предупредить сего? Для чего бы не публиковать по прибытии каждого курьера: «В армии все обстоит благополучно. Главная квартира там-то. Государь здоров». Нелепые толки и слухи сии необычайно усилятся, когда гвардия придет на место действия. Матушки, тетушки, бабушки, сестрицы поднимут вой; я уже заранее затыкаю уши.
Впрочем, вся Россия (кроме, может быть, военных, которые горят желанием заслужить милость Царскую), вся Россия желает, чтоб сия кампания была первая и последняя. Все желают мира, как для выгод своих, так и для возвращения Государя. Он сделался предметом общих надежд и упований. Все уверены, что по благополучном обеспечении мира извне Он займется внутренним благоустройством, юстициею, юстициею! Там-то наши Солиманы, Мустафы и Измаил-паши721!
Еще одно замечание. Ныне представляется случай благородным образом польстить народному самолюбию поляков, этих храбрых, тщеславных, но несчастных шутов, и очень дешевым образом. Известно, что под Варною погиб польский король722 со всем своим войском. Славное было бы дело, если б, по взятии Варны, Krol Polski Mikolaj723 1724 воздвиг памятник храброму, но несчастному витязю и его сподвижникам. Это произвело бы в поляках величайший восторг и привлекло бы Государю сердца многих стародавных панов.
Возвратимся к нашей юстиции. В одном английском журнале, по случаю опасения, что Россия сею войною чрезвычайно усилится, замечено было очень умно, что приобретение какой-нибудь турецкой области не так значительно увеличит ее могущество, как распространение внутреннего ее благосостояния. Вот где наша беда!
Ах, если б Государь воротился! Если б Он мог снова заняться тем, что начал так удачно. Великое дело составления Законов идет успешно. Надеемся чрез малое число лет иметь полное Русское уложение725. Труд великий и бессмертный. Победы Наполеона остаются в книгах и изглаживаются другими. Завоевания его растаяли. Но Code Napoléon726 живет и дарует истинное бессмертие творцу своему! При каждом решении какого-либо дела, при оправдании невинного, при освобождении преследованного вздох благодарности, и без наименования виновника, излетает из груди праведного страдальца; и сей вздох слышат Бог и потомство. Страстно любя Государя как одного из благороднейших людей в Его Империи, горю желанием Ему сей славы. Да не устрашит Его вопль толпы диких, чуждающихся света и желающих возвращения мрака, в котором они грабили и обогащались.
Wer den Besten seiner Zeit genug gethan,
Der hat gelebt für alle Zeiten727.
Составление Уложения есть дело великое, но оно останется втуне без двух условий. Первое условие есть истребление пагубной канцелярской тайны. Ныне судят и решают дела во тьме, не внемля оправданиям и жалобам, которые обыкновенно попадают в руки тех, на коих оне подаются. Невероятные дела происходят в этом отношении – и где? – в Государственном совете. Мне известны многие таковые дела.
Второе условие есть образование чиновников гражданских и просто народное воспитание. Это пункт, на котором поневоле помешаешься. Досадно и больно слышать, когда Государя нашего выставляют врагом просвещения! Этим Он обязан милым своим министрам и попечителям, Шишкову, Новосильцову728 и т. п. Не только в мире, но и на войне просвещение берет верх. Бывают случаи, в которых может быть полезен безграмотный Мадатов, но умные и ученые Дибич, Меншиков, Сухтелен, Грейг729 полезны везде и всегда. Люди из всего могут сделать злоупотребление, и вследствие того, что разбойник зарезал проезжего ножом, должно ли истребить тульские заводы потому, что и там делают ножи. Нет! Учредитель Инженерного училища, Школы подпрапорщиков730 (которая пред прочими корпусами то же, что Англия пред Турциею), чтитель Карамзина, благотворитель его семейства731, покровитель Пушкина – не есть враг просвещения! Пустые на счет сего слухи исчезнут, когда Ему Самому можно будет заняться сим предметом. Ныне, в рядах Второй армии, образуются из молодых офицеров и юнкеров, а может быть и из рядовых, генералы, которые в свое время возобновят славный победами век Александра I и Николая I. Ныне же, под очами того же Государя, я уверен, другие юноши станут готовиться в судьи, правители и распорядители государства и утвердят внутреннее величие Империи, без которого она со всеми победами есть гроб повапленный (Ein übertünchter Sarg).
Со дня на день ждут курьера из армии. После реляции о подступлении под Шумлу733, написанной умно, ясно, отчетисто, мы ничего не получали. Но добрые люди, за недостатком официальных известий, сочиняют партикулярные. Есть слухи о том, что Паскевич разбил сераскира Анатолийского734, что под Шумлою истреблен целый гусарский полк, Александрийский или Принца Оранского, вестовщики не знают735. Кончив прибавление к реляциям, начинают критику самых реляций. Спрашивают: куда девался главнокомандующий армиею граф Витгенштейн736? О нем нет нигде ни слова. Видно, говорят фрондёры, он надоел своими советами. Сожаление, изъявленное о смерти полковника Реада, было справедливое и уместное737, но для чего воздыхают о нем одном, между тем как о смерти двух храбрых генералов, падших под Браиловым738, упомянуто было сухо и холодно? Это происходит от различия в редакции реляций: видно, что они пишутся не одним пером, не одним духом. Нетрудно узнать, по смыслу и выражению, сочиненные под руководством самого Государя.
Здесь, в С.Петербурге, все тихо и спокойно. Слишком даже тихо. Государь увез с Собою все увеселения. Театр тащится медленною стопою. Публичных увеселений нет, да никто их и не ищет. Французскую здешнюю труппу умножают хорошими сюжетами739. Сюда прибыл старик Клозель, актер «Одеона»740, renommé, – говорят французы, – par sa beaute, son talent et sa bêtise741. О нем рассказывают презабавный анекдот. Он приехал на пароходе из Любека. В таможне требовали с него декларации о том, что он везет с собою. Клозель представил на письме и в натуре карманное издание Мольера. На другой день объявили ему, что он должен заплатить 45 рублей штрафу за то, что утаил в декларации, сколько фунтов весят эти книги. Он заплатил штраф, с замечанием: «Un drôle de pays, où le génie est apprécié d’après son poids! Ma foi, je n’ai jamais cru que l’on puisse peser Molièrè à la livre!»742 Вот еще один к множеству глупых и досадных анекдотов о нашей таможне. Другие глупости не так досадны: они остаются у нас, а таможенные нелепости идут за границу с первым путешественником и приводят в посмеяние русских и их правительство. В самом деле, забавна земля в Европе: «Secretary of State»743 переводят «губернским секретарем», а книги пропускают по весу! Занимая начальства подобными делами, крадут у него время, сбивают его внимание, а под шумок пропускают контрабанду!
Достоин замечания следующий подвиг нового министра просвещения. В так называемом Щукином доме, где находится Департамент народного просвещения, многие квартиры занимаются чиновниками оного в флигеле, идущем на Садовую улицу, насупротив Гостинного двора и Ассигнационного банка744. Не знаю, кто-то вздумал вразумить департамент, что выгодно будет отдать эти квартиры под наем русского трактира или кабака (что все равно), а чиновникам дать квартирные деньги, которые составят часть наемной суммы. Тотчас явился охотник-трактирщик, и дело слажено. В бельэтаже дома, принадлежащего Министерству просвещения, посреди Петербурга, открывается герберг745 или так называемая растеряция, с песенниками, девками и прочими хорами и балетами. Но вдруг возникает оппозиция – не от товарища ли министра? не от Главного ли правления училищ? Нет! Человек 60 гостиннодворских бородачей подают просьбу о неводворении в Просвещении сего храма Бахусова, ибо тогда сидельцы их, по соседству с сим новым храмом, сопьются с кругу, будут иметь еще случай и место красть, закладывать и продавать за вино товары. Забавно и интересно будет смотреть на борьбу Просвещения с полициею.
С каким нетерпением ожидаем мы известий из армии! Дай Бог нашему Государю порядочно поколотить турок, принудить их к миру, зажать рот английским лордам-лавочникам и французским белым якобинцам746, и венским нихтбештимтзагерам747, которые так и глядят, чтоб урвать себе клочок из чужой добычи! Дай Бог Ему кончить войну нынешнею кампаниею и приехать на зиму к нам навсегда. Добрые, усердные, преданные Ему истинно россияне примут Его с восторгом, благодарностию и надеждою. Завопиют наши Мехметы, Измаилы, кадии, янычары, улемы748 и дервиши! Взять Ему дубину Петра Великого да образумить и этих турок! Дай Бог Государю преодолеть врагов внутренних, как внешних: Он стоит этого торжества своим правосудием, любовию к добру и благородным сердцем!
Помнишь ли, как у нас убоялись учреждения жандармерии750, как называли сие заведение опасным, вредным и ненавистным? Слава богу, ныне образумились, по крайней мере во многих местах. Мне случилось на сих днях говорить с одним давнишним приятелем, вологодским помещиком, которому тамошний губернатор751 делает честь разными притеснениями. У них находится жандармский подполковник Дейер, родом швейцарец, человек благородного сердца и твердого характера. Один взгляд его, в точном смысле сего слова, приводит в трепет подьячих. Разумеется, что и там не все мерзости прекратились, ибо око человека честного не проникало еще в вертепы ябеды и крючков, но мерзостей сих было бы вдесятеро более без сего надзора. Сердечно радуюсь за вологжан, радуюсь за Государя, которому удалось найти честного человека и поставить его на место. Больно прибавить: опять и этот человек не русский. Разве мы не из того же общего теста? Из того, и может быть из лучшего! Да месили нас плохо.
В том же обществе, где собралось несколько провинциалов, один крымский помещик, приехавший сюда по делу, прочитал в одесской газете752 воззвание графа Витгенштейна к промышленникам, в коем он приглашает их везти в армию припасы, обещая всякое пособие и защиту. «Вот вам пожива! – сказал один помещик северный: – сын мой пишет, что в армии все очень дорого». «Слуга покорный, – отвечал мой полутатарин; ни за что не пошлю в армию провизии. Послали было некоторые, да и наказаны. Теперь их просят в газетах, да и калачом не заманишь. Там так дерут с маркитантов, что вконец разоришься. А прошед все мытарства, становись в строй, да чтобы шалаши и палатки были по форме, на одном возу тащи съестное, а на другом раскрашенные жердочки. Покорнейше благодарим! Пусть жиды этим занимаются». Не знаю, правда ли это, но я сообщаю тебе эту boutade753, чтоб показать, как иногда желание наружного порядка вредит внутреннему достоинству вещи. Впрочем, может быть, это и неправда. Может быть, поколотили одного маркитанта за неопрятность, и все развизжались.
В прошедших Сенатских газетах произвел здесь сильное впечатление указ, коим отданы под суд строители чумного квартала в Одессе754. Нет сомнения, что дело это требует рассмотрения, а виновные подлежат строгому наказанию. Желательно однако, чтоб сие исследование произведено было с величайшею осмотрительностию и чтобы подсудимым даны были все средства к оправданию. Мне заподлинно известно, что граф Воронцов755 имеет личную злобу на маиора Гаю и давно уже в душе поклялся погубить его. Причина сей ненависти есть шутка Гаю, который, года за три пред сим, взяв рисунок монумента дюку де Ришелье756, превратил его в карикатуру: свиток в руке его сделал клистиром, а на голову ему поставил кадушку, в каких носят мороженое. Граф узнал это, рассердился и начал притеснять его. Боюсь, что он успеет погубить невинного. Но если Гаю действительно виноват – поделом вору и мука! Государь! очи всех на Тя уповают!
Ты не поверишь, какую радость причинило здесь известие о прибытии Государя в Одессу758. Мысль о том, что Он находится в безопасности, радует и успокаивает всех, ибо всяк и каждый видит в Нем своего защитника и благотворителя. Не все в том признаются, но в душе своей, конечно, мало людей, которые не были бы в том уверены. Жаль, что цари не могут сами вникать во многое; жаль, что не всегда выборы их бывают удачны. Одно из самых странных назначений у нас было определение генерала Демидова в директоры корпусов759. Говорят, что он человек честный. Может быть, но что он человек глупый, вздорный, невежа, суевер и шут – это не подлежит никакому сомнению. Все подчиненные ему кадеты знают его слабости и смеются над ним. В лагере он несколько раз не мог войти в свою палатку, потому что на пороге положены были накрест две соломинки. Входя в комнату, он высматривает где-нибудь на стене пятно и бросается туда и тычет в него пальцем: попадет в пятно – знак хороший, и он остается; не попадет – худой знак, и он как можно скорее уходит. Он явно проповедует кадетам невежество, говоря: «Учитесь ружью и молитесь Богу, прочее вздор!» Шалунам и дуракам это по сердцу, а в юношах с талантом и умом это зарождает опасное презрение к начальству и либеральные, т. е. мятежные идеи. Кадеты, коим нужно в воскресенье идти на развод, не учатся ничему в течение недели, кроме ружья, и это самое большее. Конечно, для прапорщика не нужно больших наук, но эти прапорщики будут со временем генералами. Учить ружью молодых людей, готовящихся к военной службе, непременно нужно, но это должно быть для них игрушкою, а не главным занятием. Вот, например, в Морском корпусе кадеты учатся ружью ежедневно с 11 до 12 часов утра, и довольно. Когда идти на развод, то учатся еще в субботу вечером. Это не отвлекает их от наук. Вообще воспитание в Морском корпусе, порученное почтенному Крузенштерну760, под ведением Самого Государя, лучше, нежели во всех других корпусах. Не угаснет, а еще более возблистает слава русского флота!
Еще очень соблазнительны и вредны церковные комедии Демидова. Он ужасно зверствует в церкви, пред кадетами; приобщаясь с своими слугами, он на каждого из них сперва подует, потом поцелует его и т. д. А кадетам это очень забавно! Он непременно хочет, чтоб лютеране и католики учились Закону761 по греко-российскому катехизису. К чему это поведет? Сие намерение его причиною неудачного покушения его ввести лютеранский катехизис на русском языке. Для сего относился он к главноуправляющему духовными делами и просил его принять меры к изданию сего катехизиса в русском переводе, ибо ныне де все кадеты из немцев суть безбожники. Блудов спрашивал об этом мнения пасторов. Они отвечали, что сие издание отнюдь не будет противно правилам их Церкви, но что тому есть два препятствия. 1-е, что греко-российское духовенство примет сию новизну с неудовольствием, ибо оно должно иметь по всей справедливости монополию в катехизисах на русском языке, а от лютеранского русского катехизиса могут родиться новые ереси в народе; 2-е, что кадеты из немцев от этого совершенно забудут свой природный язык, ибо ныне только и учатся по-немецки для того, чтоб как-нибудь понимать пастора. Блудов, кажется, понял важность сих доводов. Не знаю, что он отвечал Демидову. Лучший ему ответ был бы: заставляйте немцев-кадетов учиться немецкому языку или, по крайней мере, старайтесь, чтобы его не забывали кадеты, умеющие говорить по-немецки при вступлении своем в корпус. Казна платит тысячи учителям немецкого и французского языков в корпусах; адрес-календари набиты их именами; ежегодно дают им чины и кресты за отличное усердие к службе, а заставь кадет высшего класса прочитать страницу по-немецки или по-французски и перевести кое-как на русский язык. Из десяти едва ли найдется один, да и этот, конечно, выучился дома, а не в корпусе. Ты скажешь: на что им эти языки? Положим, что они не нужны, но тогда не держите учителей, не говорите, что учат языкам в корпусе. В казне останутся деньги и кресты, а кадеты выиграют время для других занятий. Но думают ли об этом директоры? Нимало. У них забота состоит: в чистоте (наружной!), в ученье ружью и в экономии.
Царскосельский лицей существует только по имени: он мало-помалу превратился в военно-сиротское отделение. Воспитанники не имеют никаких книг, кроме учебных, не смеют ничем заниматься в свободное от классов время; не смеют даже оставаться в своих комнатах, а должны гулять кучею или провождать время в праздности в общей зале. От этого в их комнатах чисто, да зато и в головах не будет ни пылинки. Не спорю, что им в прежнее время давали много воли, что некоторых из них избаловали; но зато и какую пользу принесло сие заведение. Двенадцать человек из лицея служат в Канцелярии Государя, во всех министерствах, во многих высших частях лучшие чиновники суть лицейские воспитанники. Барон Корф, князь Горчаков, Вольховский, Саврасов, Ломоносов, два Комовских, трое Безаков, Малиновский, Маслов762 и много, много еще молодых отличных людей служат доказательством, что прежний лицей был, конечно, первый из наших институтов. Когда говорят о лицее, то враги его всегда вспоминают о 14-м декабря. Да помилуйте! Сколько там было лицейских? Один Пущин, да сумасшедший Кюхельбекер. И так за этих двух выродков и за шалости Пушкина предать анафеме все заведение? А сколько там было из корпусов Пажеского, Сухопутного, Морского? Что из этого следует? Может быть, что при нынешнем положении лицея не выпустят из него ни Пущина, ни Кюхельбекера. Это может быть, но достоверно то, что не будет и тех отличных людей, о которых я говорил выше.
Полно об этом. Расскажу тебе забавные похождения по другой части. В новейшее время сделано много хорошего по части таможенной. Контрабанда почти совсем истреблена, уверяют. Но зато какое капральство763! Какой деспотизм! Особенно делают много мерзостей в Кронштате. Женщины подвергаются всякого рода оскорблениям. Одна новоприезжая иностранка, дородная и толстая, возбудила подозрение досмотрщиков, ее насильно раздели – она лишилась чувств. Один английский матрос, упав с марса, переломил себе ногу. Его положили на тюфяк и понесли на берег, в лазарет. Досмотрщики стащили его с тюфяка, бросили страдальца на мостовую, между тем как распарывали тюфяк для осмотра. Черное белье764 женское осматривается не в комнате, не на пароходе, а на бастионе: нарочно расстилают все вещи поодиночке; для этого собирается толпа любопытных, и при всякой нечистой рубахе поднимается хохот, а бедные женщины и девицы плачут. Не одни иностранки, и русские дамы, приезжающие в Кронштат, подвергаются сему оскорблению. Недели за две пред сим управляющий таможенным округом, действит[ельный] стат[ский] советник Вирст765, провожал на пароходе из Кронштата свою племянницу, дочь умершего генерала Рашета766. Лакей нес за нею черное белье в узле. Досмотрщик остановил его и хотел развязать узел. Девица побледнела. Вирст сказал досмотрщику, что он досмотрел сей узел, что это черное белье и что он отвечает. Его, разумеется, пропустили, но Кронштатская таможня, зная недружбу между Бибиковым767 и Вирстом, донесла первому из них, что Вирст воспрепятствовал досмотрщикам досмотреть вещи какой-то женщины, шедшей на пароход. Бибиков официально спросил о том Вирста, и Вирст, как прямой немец, написал к нему, как было дело, и описал во всей истине гнусные поступки Кронштатской таможни с женщинами. Это, конечно, безделки, но сколько производят ропоту. Вспомни, сколько подобная мера произвела и усилила народной ненависти к Наполеону – и это у него делалось женщинами же, а не сторожами, как у нас. Хотят усовершенствовать таможни, но le mieux est toujours l’ennemi du bien768. И теперь, что ты думаешь, не надувают Канкрина769 и Бибикова! Здешний директор таможни Тимирязев770, знаменитый своею капральностию, определил в старшие корабельные смотрители своего родственника 14-го класса Храповицкого771, величайшего в мире болвана. Для этого вытеснен был прежний смотритель, заслуженный подполковник и отличнейший чиновник772, по свидетельству самого Бибикова. С Храповицким будет то же, что с Кронштейном773: когда насосется, тогда отставят.
В Сенате произвели много хохоту две бумаги Закревского. Одною, по Департаменту государственного хозяйства и публичных зданий, он представил об уничтожении рыболовных снастей на низовьях Волги, близ Астрахани, ибо оными чрезвычайно истребляется рыба, ce qui est encore à prouver774; другою, по Хозяйственному департаменту, он представил о допущении сих снастей в рыбных ловлях, принадлежащих Астраханскому приказу общественного призрения; разницы между сими бумагами две недели. Сии снасти дозволены уральским казакам генералом Эмануелем775, а князю Куракину776 Сенатом. Всем же прочим запрещены. Какое равенство пред законом!
Здесь господствует во всех присутственных местах, во всех начальствах военных и гражданских ужасная суматоха и хлопотня по случаю выдачи свидетельств о Знаке отличия беспорочной службы778. Учреждение сего знака была мера благоразумная, великая и весьма полезная. Но дополнение, по коему надлежит вновь представлять аттестат по службе, по мнению многих затруднило получение оного до крайности и без всякой пользы. Кажется, что для сего достаточно было требовать формулярных списков, подкрепленных надлежащими документами. Но теперь должно, по истечении нескольких десятков лет, представлять новые свидетельства из мест, кои отчасти упразднены, в коих дела истреблены пожарами или поступили неизвестно куда, в коих архивариусы давно умерли, а их оплошность лишает людей достойных заслуженной, по закону, награды. Неудобство и притеснительность сей меры очевидны по следующим причинам:
1) Оная отягощает особенно старцев, находящихся в службе издавна. Человек, служащий только пятнадцать лет, легче найдет свидетельства, нежели тот, коему следует сей знак за 40 лет службы.
2) Мера сия бесполезна, ибо если чиновник имеет уже аттестат достаточный, данный ему при оставлении какого-либо места, то команда, выдавшая оный, ныне не даст другого, противного, а только подтвердит первый. Если же у него аттестат недостаточен, то не о чем спрашивать много: это только подает повод к подлогам.
3) Не те только люди лишаются права на получение Знака отличия, кои не заслужили оного, но и те, кои по давности лет, по чужой вине или по другим каким-либо обстоятельствам не могли представить новых свидетельств к прежним.
По мнению многих, надлежало бы изменить сие следующим образом: Знак отличия беспорочной службы выдается чиновнику на основании формулярного списка, коего каждое показание должно быть подкреплено официальным свидетельством того места, в коем он служил; только там требуются новые свидетельства, где прежде не было никаких. Но за службу в течение последних десяти лет до времени издания Манифеста о Знаке отличия беспорочной службы, т. е. с 22 августа 1817 года, и после издания оного требуются дополнительные свидетельства, как оные отбираются ныне.
Сим средством успокоятся старики, сократится переписка, обременительная и бесполезная, и закон будет в полной мере исполняться на будущее время, что, кажется, и было целию оного, то есть чиновники будут поощрены трудиться для приобретения сего знака. Конечно, при сем случае человек пять в империи получат знаки не по всему строгому смыслу закона, но зато украсятся им и сотни достойных людей, кои при нынешних обстоятельствах, лишась от чужой вины заслуженного награждения, только увеличат толпу недовольных, а может быть и крикунов.
Я взял из книжной лавки книгу «Mélanges par Malte-Brun»780 и, перечитывая, нашел, что в ней недостает нескольких листочков. Отправив ее обратно к книгопродавцу с требованием другого, цельного экземпляра, я получил в ответ, что недостающие листки вырезаны ценсурою. Прекрасное исполнение благодетельного закона! В Ценсурном уставе отнюдь не говорится о праве вырезывать листки, как смеют делать сие? Лучше запрети всю книгу. Мне любопытно было знать, чтó вырезала из сей книги ценсура. По оглавлению я узнал, что это статья о Суворове. Чтó в ней могло быть предосудительного? Малтебрун не мог унижать его талантов и успехов, он, конечно, говорил о его варварстве и бесчеловечии? И почему запрещать говорить о сем? Это известно всей России. Известно всему свету, что Александр I ввел человеколюбие, милосердие, пощаду в ведение войн; что Николай I довершает сие великое дело преобразования не одной России, но и всего человечества. Суворов принадлежит истории. Пусть о нем говорят, что хотят. Ошибаются – можно опровергнуть. Но заглушать сии суждения – значит признаваться, что мы их находим справедливыми. Еще вырезано несколько листков из «Mémoires d’une Contemporaine»781! – Мера варварская, папская782! Не позволяйте всей книги; тогда можно сказать: ее здесь не получали. Но вырезать листы есть признаться в слабости. Между тем сие возбуждает еще большее любопытство: листки сии будут привезены сюда тайком; их будут читать с жадностию и комментировать!
Вот новое доказательство, что главное дело не в составлении законов, а в исполнении.
Посылаю тебе реляции. Полученная из-под Шумлы от 26 августа не очень утешительна. Мы простояли там с 9 июля, ничего не сделали, были несколько раз биты – турками! – и теперь ретируемся. Наша публика, непривычная к таким полуудачам, приписывает это влиянию немцев в нашей армии. Я не могу судить об этом; передаю тебе только то, что слышу. Теперь перестали жаловаться, что Государь сам действует, ибо видят, что без Него дела шли плохо. К Нему все чувствуют величайшую доверенность. Два генерала особенно пользуются уважением и любовию публики: Меншиков и Паскевич. Несчастная рана первого крайне опечалила всех, и русских и иностранцев; все принимали в его судьбе живейшее участие и все истинно порадовались добрым вестям о его здоровье. Награда, данная ему Государем784, принята была с восторгом: каждому казалось, что награжден он сам. Удивительно, какую важность приобретает награда от того лица, которому дается! Паскевич идет вперед и бьет турок прямо по-русски. Вспомним, что в 1807 году Гудович не мог ничего сделать против Карса и Ахалцыка; что даже штурм на Ахалхалак был тогда отбит785. В сравнении с действиями Дунайской армии должно взять в уважение то обстоятельство, что там действуют в турецком войске ренегаты786: немцы, англичане, итальянцы, а против Паскевича дерутся чистые турки, храбрые, но глупые и бестолковые.
Ждем известий о Варне. Маменьки, сестрицы, супруги горюют и плачут по своих любезных. Папеньки приосанились. «Что-то мой Степушко!» – говорит один. «Et mon Serge!787 – восклицает другой. – Молодцы, да и только». Не удивляйся, что я так много пишу тебе о войне: у нас это в обыкновенном порядке вещей. Дамы знают подробно течение Дуная и направление Балкана788.
Жомини, да Жомини – а о шляпках ни полслова!789
Не знаю еще, чем кончилось старание Министерства просвещения о распространении трактиров в Петербурге. Знаю только, что один содержатель дает 16540 р. за наем флигеля в доме, где помещались чиновники Департамента просвещения. Против сего восстали гостинодворцы, но Просвещение одержало над ними верх. Теперь возникла другая оппозиция, и, вероятно, сильнее. Пажеский корпус противится заведению сего трактира, основываясь на правиле, по коему трактиры, кабаки и подобные институты не могут быть заводимы близ казарм и военных училищ. Министерство просвещения доказывает необходимость в сем месте трактира тем, что подобный существовал несколько лет близ Пажеского корпуса у Чернышева мосту в доме Копьева791, который идет теперь в ломку. Увидим, кто одержит верх.
Достойно замечания, что в числе комнат, отдаваемых под трактир, находится устроенная при Екатерине II зала Главного правления училищ. Там, на мраморной доске, золотыми буквами написано: «И се виноград, его же насади десница Твоя!»792 Прекрасная надпись для трактира!
Последнею реляциею подтвердилась весть об истреблении части гвардии Егерского полка, о смерти почтенного Фрейтага, любезного Н. Д. Дурново794. Можно вообразить себе, какое действие произведено всем этим! Гартонг, Саргер, Буссе795 оставили семейства, равно как и другие падшие офицеры сего полка; имели многих родственников, друзей, знакомых. Фамилия Дурновых в отчаянии. Негодование всех обращено на Головина796, которого и прежде ненавидели офицеры и проклинали солдаты за его суровость и бесчеловечие. Не зная подробностей дела, нельзя произнесть своего суждения. Потеря сия чувствительна тем, что мы знали бедных жертв, знали коротко, многих из них любили. Но если взять вообще, то, конечно, это не важная и не решительная беда. Если б эти полковые командиры и офицеры были Ивановы, Петровы, Андреевы и т. п., то сказали бы те самые, которые теперь выходят из себя: «Потеря велика, да что делать? На войне то ли еще бывает?» Дух общественный, доверенность к Государю, желание мира, но мира прочного, славного, от сих случаев не ослабли. Есть исключения, но где их нет? Женщины рвутся и плачут; мужчины толкуют и негодуют на Головина, на Сухозанета, на Берха797, но сие в духе самом покорном и преданном Государю. Сей дух еще более был бы виден, если б у нас приняли на себя труд направлять его. Но посмотри, как у нас пишут реляции. В иной вовсе толку нет. О потере Егерского полку сказано темно, холодно и неудовлетворительно. Зачем не описать подробно? Зачем не исчислить имен убитых и раненых? И можно ли сказать, говоря об офицерах гвардейских, «убито до десяти»? Во-первых, они стоили бы, чтоб их пересчитали. Во-вторых, теперь у нас толкуют, что убито гораздо более. Для довершения сих милых толков на почте задержали по нумеру «Journal des Débats», газет берлинских и гамбургских. Вследствие этого сочинили уже, что 8 т[ысяч] чел[овек] турок из отряда Омир-Вриони798 пробились сквозь корпус Принца Виртембергского799 и вошли в Варну. А как это не могло быть без чрезвычайной потери, то распространяются слухи неприятнейшие. Чем прекратить их? Гласностию и прекращением полумер. Ропот обращается на генерала Берха, которого обвиняют в том, что он обманул графа Дибича и Государя, завел их в западню, из которой вылезть нельзя, не потеряв чести. Некоторые жалуются на полицию, что она позволяет толковать. Да как запретить это? Наши отцы, братья, дети несут жизнь свою в жертву. Дай Бог, чтоб жертва сия была не тщетная.
Нет надежды на окончание войны нынешнею кампаниею. Дай Бог нам сил изготовиться к следующей и тогда нанести решительный удар неистовым варварам, не имеющим понятия о правах войны и мира, злодеям, которые, как разбойники, засели в прекраснейшем углу Европы и бесчестят ее своим присутствием. Тогда утешатся и возвеселятся души Петра, Екатерины, Миниха, Румянцева800, Суворова и наших друзей, падших под знаменами Александра и Николая.
Мы ожили. Варна, сколько слышно, сдается. Дай Бог, чтоб капитуляция прибыла сюда скорее, для заграждения уст нечестивых! Благомыслящие люди начинают видеть, что сия осада, имеющая мало себе подобных в истории, ведена была по расчету родительского сердца Государева; что можно было, как говорится, брюскировать803 дело, пожертвовав несколькими тысячами человек; но при Варне командует не генерал, обязанный посылать своему правительству завоеванные знамена, пушки и ключи, а Государь, чувствующий всю важность священного своего звания, всю цену жизни своих подданных, всю тяжесть ответа, который он должен дать пред тем Главнокомандующим, для которого реляции пишутся в сердцах царей. Мысль великая и умилительная! Залог спокойствия света и блаженства России! Но для чего мысль сия не родится во многих головах? Для чего многие еще приписывают нынешние дела совсем иным причинам и предсказывают по ним несбыточные вещи? Этих зловещих воронов можно разделить на два разные клана: первые суть знатные особы, la canaille des salons804, которые, чувствуя презрение к роду человеческому, ставя свои тесные головы превыше всего в мире, порицают все, что делает правительство, пред которым они за крестишко готовы делать величайшие подлости. За ними идет легион повторителей, подражателей. Эти-то люди огорчали нас в 1812 году, эти люди построили, сами того не зная, многих фанфаронов 14 декабря, эти люди несут вздор и теперь. Поверишь ли, выдумали, что Государь послал просить генерала Ермолова805 принять команду над армиею! Выдумали еще хуже, что Государь послал фельдъегеря за Аракчеевым. От этой последней вести, которую разглашали и А. И. Татищев806, и Н. И. Демидов, волосы стали дыбом у всех честных людей. Что мы сделали Государю, говорят многие, что Он хочет отдать нас опять во власть этого человека? Теперь этот слух утихает, и умы успокаиваются. Другой класс крикунов состоит из близоруких патриотов renforcés807, которые, помня век Екатерининский, хотят ныне того же; не лучшего хотят они, но только чтоб теперь поступали по тогдашней манере. Эти, впрочем благонамеренные, толковщики умолкнут при первой пушке с крепости, которою известят их о взятии Варны. Эти добрые люди забыли старинные неудачи, промахи, потери; помнят одну только славу, которая переживает бедствия. Так в 1770 году говорили о Румянцове: «Куда ему за Минихом! Да что он сделает без рогаток808? Надобно знать турок!» – Так будут говорить через 50 лет.
Теперь я начну фрондировать. Наше правительство отчасти само виновато непомерному распространению сих вестей и вздоров. Нет никакого направления общему мнению, кроме коротеньких, наскоро писаных реляций. Правдивость оных подтверждается последствиями, но не все головы устроены логически и математически. Люди имеют чувства и воображение, на которые должно действовать; в некоторых еще есть спящие чувства, которые должно разбудить. Для чего нам не сообщают подробностей из армии? Два коротенькие письмеца, напечатанные в «Пчеле» в июле месяце сего года809, обрадовали и оживили всех, были переведены на все языки, напечатаны во всех иностранных газетах и дали благоприятный оборот общему мнению и в России, и в Европе. Мы, например, в Петербурге знаем, что Государь, съезжая на берег, посещает госпитали, утешает раненых и больных, раздает кресты, деньги и другие награды. Но знает ли об этом Россия? Знают ли тысячи родителей, коих дети несут радостно жизнь свою за возлюбленного Государя? У нас то хорошо, что правительство не мешает врать изустно. Что за чепуху порют! И от этого она рассеивается по воздуху, а не сгущается в тесных комнатах и в тесных головах. Первая радостная весть разбивает последние ее остатки. Но эта мера только отрицательная; надобны средства положительные. В 1812, 1813 и 1814 годах было позволено печатать все патриотическое: много вздору написано, но этот вздор был полезен. Слабые люди, имеющие надобность в коноводах, читали, успокаивались, веря печатному, а время уходило, и дела шли своим чередом. Ты знаешь, какой я враг стихов; но и стихи в сих случаях полезны. А у нас не вышло в свет ни одного стихотворения на случай нынешней войны, ценсура не позволяет. Я помню, какое действие производили оды Державина в войну с турками и шведами810.
Говорят, что правительство должно быть скромно. Скромность, конечно, есть добродетель, но добродетель частных лиц, особенно женщин. И миролюбие есть добродетель; помнишь ли слова Суворова о каком-то камергере: «Славный генерал! миролюбивый генерал!» То же скажем и о скромности. Правительство должно быть твердо, сильно, постоянно, правосудно, откровенно (наше таково и есть), но притом громко; оно должно показывать, что чувствует свое достоинство.
В одном случае все у нас согласны. Все видят, что присутствие Государя нужно в армии, и никто о том не фрондирует. Еще радуются, что он живет на корабле, вне выстрелов. В этом нет разногласия, ибо все, все его любят и уважают, все видят в нем залог счастия России. Скажи самому исступленному оратору нашей дурацкой оппозиции: «Говорят, что Государь не очень здоров», – он побледнеет, перекрестится и скажет: «Сохрани Боже!»
Ура! наша взяла. Неприступная, непобедимая Варна, турецкий Гибралтар812, в наших руках, и без кровопролития. Умолкните, глупые и дерзкие врали! Возрадуйтесь, отцы, матери, жены, братья, друзья наших воинов! Царь ваш, неустрашимый и чадолюбивый, твердый и крепкий, ведет нас к торжествам, но щадит кровь своих любезных подданных. Взятием Варны заграждены уста наших недоученных и переученных политиков, прекращены нелепые толки французских журналистов, которые впрямь и вкось толкуют о чужих делах. Действие сего известия, скромность, с которою оное возвещено в реляции, превосходят всякое описание. Шампанское льется за дружескими столами и в публичных местах. Я проходил вчера мимо конторы «Северной пчелы»: толпы народные ждут реляции. Все берут ее в руки с восторгом и без страха: все уверены, что найдут в ней известия о новой славе России и не увидят вести о погибели близких сердцу. Англичане косятся. Блокада Дарданелл им не по нутру. За что гневаются? Они могут преспокойно возить в Царьград и перочинные ножики, и жилеты, и drap des dames813. А хлеб и прочее постарается поставить туда Андрей Иванович Абакумов814.
Извини, что пишу без толку. Голова кружится. Если бы я при сих событиях сохранил хладнокровие, то не стоил бы быть подданным нашего вселюбезнейшего Николая Павловича!
Я писал уже тебе о кончине Государыни М[арии] Ф[еодоровны]816, погрузившей всех нас в глубочайшую печаль. Знатные и простые люди, богатые и бедные, русские и иностранцы равно Ее оплакивают. Разумеется, что и из этого есть несколько исключений; что есть люди, которые и в Ней не находят того, что Она была. Но в народе и большой публике смерть Ее причинила справедливое сетование о потере благотворительницы многих тысяч людей, но не погасила надежды на продолжение Ее добрых дел. Все обрадовались, узнав, что Государь Сам принял на Себя попечение о Ее заведениях817, ибо все боятся филантропии министерской. Но в тесных кругах некоторых сборищ (coteries), особенно в знати, прокрадываются странные толки. Говорят с боязнию, что М[ария] Ф[еодоровна] унесла с собою согласие Царской фамилии, что К[онстантин] П[авлович]818 повиновался Государю только из уважения к Ней, что он теперь совершенно отстанет от Императорского Дома, что за холодностью последует разрыв, что, по известной привязанности М[ихаила] П[авловича] к К[онстантину] П[авловичу], и он отступит от Государя и т. п. Никто почти не верит сим толкам и предвещаниям, но крайне сокрушаются, видя их распространение. Государь имеет надобность в совершенной, безусловной доверенности народа, а эти толки ее ослабляют. Но что делать? Рот людям не завяжешь, да и то хорошо, что говорят. Иной молчит да пакостит. Другое опасение не так важно, оно даже смешно. Шитые придворные шуты тревожатся тем, что ныне уничтожится и последний остаток этикета при Дворе, который поддерживала еще покойная Государыня, любившая пышность и церемонии. Слабость этих людей доходит до того, что они предсказывают падение, расстройство, унижение России от послабления церемоний и этикета! Дай Бог, чтоб не было другой беды!
Слухи о том, что Аракчеев вновь вступит в службу, продолжаются. Для чего не могу я вслух закричать Государю: «Отец наш! не бери его, если спокойствие миллионов Тебе дорого. Не верь его хвалителям. Любящие истинно свое отечество не станут хвалить человека, который по смерти своей наложницы бросил с горя все дела819 и опять восчувствовал силу заниматься ими, когда умер его благотворитель. Государь! не бери Аракчеева! Россия трепещет от этой мысли! Она любит Тебя, не давай поводу врагам Твоим к возмущению народа против Твоей благотворной доныне власти».
Гвардия ноет в Тулчине820. Государевы воспитанники отличаются. Ты знаешь, как славно действовали саперы, почти все воспитанные в Инженерном училище. И из подпрапорщиков многие отличились храбростию и пали славною смертию за Государя и Отечество. В Инженерном училище начертаны на белых мраморных досках золотыми буквами имена воспитанников, отличавшихся науками и поведением. Желательно было бы, чтоб на черной мраморной доске изображены были имена тех воспитанников, кои жизнь свою принесли в дар благотворителю Царю.
Государь с Государынею, Наследником821 и Великим Князем Михаилом Павловичем отправились отсюда в Варшаву822. Дай Бог им счастия! Наши русские, и площадные и гостинные, не понимают важности сей поездки, считая Польшу наравне с Царством Казанским823. Некоторые даже насмехаются над этою коронациею, говоря, что она вовсе могла бы быть оставлена. Прекрасные понятия! Итак, слово Государево ничто! Итак, присяга, данная Александром I и Николаем I, была одни слова! Все люди, видящие далее своего носа, находят, что сие и необходимо, и в нынешних обстоятельствах весьма полезно. Поляки еще не смеют предаваться совершенной радости, но все, знающие Государя, уверены, что он своею правотою, прямодушием и благонамеренностию приобретет сердца их. Только бы этим пустомелям не зажимать рта: дайте им говорить и писать, что они хотят – право, беды не будет. Молчание и размышление поляка гораздо вреднее его пустомельства.
И у нас толкуют без толку. Особенно занимает всех странная участь Д. В. Дашкова824. Жаль, что этот умный, знающий, благородный человек не мог еще найти места по своим достоинствам и способностям. Жалуются на его спесь, но этот недостаток у нас иногда бывает и необходим. Будь только ласков и снисходителен ко всем, тотчас засядут к тебе за пазуху, и бог знает кто. Блудов едет лечиться – с богом, желаем ему укрепиться во всех отношениях; а между тем мы уверены, что Дашков отправит его дела гораздо успешнее. Ему поможет, между прочим, и хорошее знание немецкого языка, на сем посте необходимое.
Выбор Ф. Н. Энгеля на место А. А. Закревского похваляется всеми; только всех изумило, что не товарищ исправляет должность министра в его отсутствие825. Он де неспособен – так к чему было делать его товарищем?
Князь Ливен перемывает бумаги входящие и исходящие; велит себе представлять о починке какой-нибудь двери в 20 р. в университетском карцере, хотя, бывши куратором, сам о том у министра не спрашивался. А просвещение киснет, сохнет и съеживается.
9 мая откроется экспозиция отечественных мануфактурных изделий826. Жалеют, что Государя нет здесь: говорят, что сия выставка будет блистательная.
Все спокойно, тихо и благополучно. Ожидание того, что будет, сковало все прочие мысли и чувства. Спокойное стояние гвардии на границах также причиняет тишину в беседах, ибо это настоящая наша армия петербургская. Ждут известий из Варшавы829, но с любопытством спокойным и всем довольным.
В этой тиши науки, искусства и литература обращают на себя внимание нашей публики. On se m’arrache830, чтоб увидеть, угостить Гумбольта831. Его учтивость, приветливость и придворный тон нравятся здешней публике. Спасибо Канкрину! Путешествие Гумбольта на Урал если и не произведет больших результатов, то будет весьма полезно. И в Сибири, к счастию и чести России, он найдет в генерал-губернаторе Вельяминове832 человека образованного и благомыслящего. Это не Капцевич833!
Ожидают выставки отечественных произведений. Она будет блистательна, как сказывают. Лучше бы однако ж было, если б не сии образчики были в публике, а грузы вятской юфты834 и прочие отечественные неблистательные изделия, разоренные нынешнею таможною системою. Если какие фабрики заслуживают охранения и поощрения, то это те, кои ведутся в России с незапамятных времен, кои начались, когда не было ни министров финансов, ни политической экономии. Впрочем, выставка полезна и приятна русскому патриотизму.
Вышел 12-й том «Истории» Карамзина. Блудов хорошо сделал, что не кончил его835. Его предисловие не нравится. Один известный остряк сказал об этом предисловии: «Это приблудок к Карамзину». Впрочем, и 12-й том «Истории» уступает предыдущим. Увы, с 10-го талант Карамзина начал упадать.
Что еще нового? Спор наших меласистов и шоберлехнеристов836. Муж сей последней выехал с оперою «Дезертир»837, которая, при всей своей учености, не понравилась публике. Чрез два дня после того дирекция дала концерт, в котором обе певицы пели одна за другою. Мелас одержала победу. Это Ульмское побоище838.
Мы обрадованы известием о благополучном прибытии Государя в Варшаву840. Жаль, что официальные известия о сем приятном случае слишком сухи и холодны. По партикулярным известиям знаем мы, что поляки приняли своего Царя с восторгом. Мы не очень любим этот народ, но признаемся, что, по нашему мнению, с ними доныне поступали не так, как должно; надеемся, что прямодушие, честность и добрая вера Николая I все поправят. Русские императоры как бы стыдились быть королями польскими, и все это делалось по секрету, по-австрийски. Для чего бы явно и торжественно сего не исполнить? Привязать к себе несколько миллионов бывших врагов, иметь зажженный фитиль в крют-камере841 Австрии и Пруссии дело не последнее. Хорошо, что Пруссия ныне с нами соединена святыми узами842. Но кто ручается за будущее? Поляки настоящие дети. Дайте им волю болтать и хвастать: они более и не захотят. Оставьте у них Белого Орла843. Галиция будет ими взята в неделю844.
Конечно, если послушать наших московских и замосковских политиков, то поляки изменники, которых должно держать в руках; не надобно давать им законов: они должны жить по милости России, и т. п. Какой вздор XVIII века! Если б Петр I мог в свое время приобресть Польшу, он стал бы трактовать ее по-европейски. Истинная польза России того требует. К чему превращать Польшу в Ирландию, в Ломбардо-Венецию России845. Придется потом раскаиваться, так же, как ныне английские министры в подлом малодушии признались, что нужда заставляет их быть человеколюбивыми.
Здесь распространились слухи о предстоящей войне с Англиею. Сие явствует из заграничных газет. Публика приняла сие известие с благородным равнодушием. «Так что ж? – говорят все. – Милости просим». Какая разница с разрывом 1807 года846! Тогда мы были несчастные илоты Англии; думали, что без ее стальных игрушек, сукон и ситцу нам и дышать нельзя. Теперь мы свободны. Флот наш заставит уважать себя. Говорят, что он не устоит против английского? Но устоит ли Англия против Европы, когда сия не Корсиканским наездником847, а великодушными монархами будет ведена на брань? Правое дело всегда одерживает верх; но – на Бога надейся, а сам не плошай.
В то время, когда манчестерские работники разбивают свои фабрики848 – у нас открывается удивительная экспозиция произведений отечественных мануфактур. Вот наша свобода от цепей Англии! Если она объявит нам войну, то еще возвысит производительную силу народа, и то, что мы потеряем в торговле европейской, можем сторицею выиграть в Азии. Наполеон возвысил нас на суше. Веллингтон849 даст случай утвердиться на море.
Говорят, что и Австрия морщится. Известие о разрыве с нею принято будет не только спокойно, но и с восторгом.
Жаль, что нам не дают никаких известий из армии.
Вчера узнали здесь о короновании Государя в Варшаве. Хорошо, что и это кончено. Трудно понять, что наши русские так досадуют на это титло, от которого ни Петр I, ни Екатерина II никак бы не отказались! Никто не критиковал Наполеона, когда он, после французской императорской короны, возложил на себя королевскую итальянскую851. Противоположная партия идет еще далее: ей странно видеть, что Государь возложил на себя вторично корону всероссийскую, а не польскую. Она видит в этом продолжение прежних полумер, по коим Королевство Польское в России есть только Царство, наряду с Казанским, Сибирским852 и проч. Для чего бы, кажется, не поступить прямо, откровенно, назвав себя и в России королем польским? – Странное дело, что, по остаткам влияния меттерниховской политики853, у нас более боятся слов, нежели дел. Польшу признать на словах королевством нельзя, а на деле и Выборгская губерния у нас отдельное царство: туда нельзя послать русской книги без таможенной печати!854 Но, как бы то ни было, слава Богу, что и это кончилось.
Жаль, что известия из Варшавы так сухи и неинтересны. Если б знали, какое дурное, пагубное для правительства впечатление производят внутри России беспрерывные известия о разводах и вахтпарадах. Мы, столичные жители, знаем, что это отнюдь не занятие Государя, а только отдых по окончании многотрудной работы нескольких часов, а по газетам кажется, что Он только и делает, что присутствует на парадах и ученьях. К несчастию, еще помнят стихи на это, писанные злоумышленниками 14 декабря855. К чему бы, кажется, не писать, как во Франции: Сегодня были у государя с докладом такой и такой министр. Сегодня Государь был в Морском, в Горном корпусе, в Университетском пансионе, в такой-то больнице и т. п. Говорят: Государь не терпит лести. Да что тут за лесть! Пишите просто, что он делает, и этого довольно для утешения России и устрашения зломыслящих.
Здесь все заняты выставкою отечественных мануфактур. Зрелище в самом деле приятное и восхитительное! Плоды его будут весьма чувствительны. Ай да Патюшка856! Помирил русских с собою поневоле.
Здесь роздана реляция от 6 мая из-под Силистрии857. Она произвела очень хорошее впечатление. Гр[аф] Дибич написал ее просто, ясно и отчетливо. Даже некоторые странности в выражениях полезны: они показывают, что бумага писана самим главнокомандующим, а не каким-нибудь дипломатическим вьюном.
Слава богу, победа ознаменовала начало нынешней кампании!860 Известие о сем произвело здесь великую радость, и все крикуны повернули овер-штаг861, как говорят моряки. Ожидают самых благоприятных последствий. Старики толкуют о том, что дóлжно воспользоваться сим случаем для заключения мира, а младшее поколение вопиет, что теперь-то и дóлжно продолжать войну. «Да будет воля Государя, которого Бог внушит на лучшее!» – говорят благоразумные.
Геройский подвиг капитана Казарского принят здесь со всеобщим восторгом. Истинно царская ему и команде его награда произвела также общее удовольствие в публике862. Взятие «Рафаиля»863, разумеется, принято с прискорбием, но всем понравилась благородная откровенность, с которою правительство объявило о сем несчастном случае. Все моряки в чрезвычайном негодовании на Грейга, за то что он, находясь сам на безопасной дистанции, посылает молодых на жертву. Теперь возобновились толки о том, что Грейг человек де умный, распорядительный, хороший и большой теоретик, но в деле нерешителен и трус: когда свищут ядра, он сам начинает посвистывать, и тут не добьешься у него толку. Но такие слухи и рассуждения всегда раздаются при неудаче генерала: тут возбуждаются личности, зависть, которые во время успехов молчали. И на это скажем: Он лучше рассудит.
Англия жалуется на блокаду Дарданел и Египта, которая причиняет вред их торговле, основанной на том, чтобы помогать врагам России. Отчего же Россия молчала, когда должна была провозить вина сухим путем из Франции, терпеть блокаду Зунда, разорение Копенгагена и корсарство на всех морях во время Континентальной системы? Англия говорила: мы должны вредить врагу нашему и всем его союзникам, это право войны, право народов! А теперь Россия, из вежливости к даме Англии, должна позволять ей подвозить припасы, оружие, продавать суда для вреда России и для обогащения Англии. Чудная философия! Была бы Франция, Швеция и Пруссия в союзе с Россиею, а прочие не страшны. Английский флот в Черном море – большая диверсия, правда, но зато легко может статься, что он и останется навсегда в Черном море. Три брандера865 и три такие молодцы, как Козарский, и дерево английского флота не защитит Черного моря! Австрию можно убить бумажною войною.
Замечательно: чем нежнее, чем искреннее, чем великодушнее Россия в своих поступках, тем более восстает против нее Англия и Австрия. Всегда одно и то же. В несправедливых завоеваниях России эти державы молчали, а в праведной войне вопиют и устрашают Европу нашествием варваров! На чем основывается эта дерзость иностранных держав? Не на слабости России, но на слабости наших мер. Россия сильна и смела в поле, но не в кабинете. Иностранцы стращают нас внутренними смятениями, и в Англии пишут, что если б Наполеон воевал не с народом, не позволял грабить, а созвал попов и объявил вольность мужикам, то Россия пала бы. Не пала бы, но было бы много беды. Итак, вот наша слабая сторона, вот пята Ахиллесова! От нас зависит уничтожить навеки эти опасения и слабейшую сторону сделать крепчайшею, но богатые аристократы, советами своими, отвращают от начала великого дела. Начать это великое дело непременно надобно, и правительству, а не частным людям866. Нельзя научиться плавать, не войдя в воду. Только не надобно бросаться прямо в глубину, чтоб не утонуть, а начать помаленьку и потихоньку. Тогда обезоружатся вместе и внешние враги и внутренние, то есть и собственные наши якобинцы не будут иметь надежды и опоры на этом пороховом магазине!