ными врагами и был взят под стражу по ложному обвинению в коррупции”.
Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Достаю телефон и звони Гамею.
– Для тебя есть работа.
– Классно, что ты позвонил, Тиндейл. Правда, классно. А нельзя отложить это дело до завтра? Я сейчас не могу никуда выходить. Видимо, кто-то подлил мне спиртное в сок. Ну, вчера в баре. Так что я лежу в лежку…
– Ты нужен мне прямо сейчас. И захвати Муската.
– Зачем нам Мускат? Я и сам замечательно справлюсь. Даже не сомневайся.
– Ладно, уговорил. И привези что-нибудь из женского белья.
Когда Гамей узнает, какая ему предстоит работа, он пожалеет, что не взял Муската.
Как я понимаю, этот Либерии – не из тех проповедников, которых сможет остановить одно наркотическое опьянение с последующим ограблением. А я не хочу быть одним из двух псов, дерущихся за кость, на которой почти не осталось мяса. Даже если Либерии выйдет из игры, он все равно может доставить мне ощутимые неудобства. Очень уж он неприятный. И явно любит поскандалить.
Спутники Либериуса ждут его в коридоре. Они не уйдут просто так. Будут ждать хоть до ночи. Апостолы явно не первого сорта, бесхребетные, слабые люди. Но зато преданные и верные. Мне даже завидно.
– Либерии просил передать, что его ждать не нужно. Можете идти.
Старушка озадаченно хмурится:
– А что насчет завтра?
– Он сказал, что встречается с вами в два.
– Где?
– Ну, где обычно.
Они неохотно уходят, постоянно оглядываясь в надежде, что Либерии появится, как ясное солнце, и позовет их назад. Богатые богатеют, несчастные умножают свои несчастья.
Как я и предполагал, Гамей начинает стесняться, когда я велю ему раздеться. Хотя мне непонятно, чего он стесняется. Несмотря на все умственные дефекты, он в отличной физической форме.
– Нет, нет, нет, – протестует Гамей. – Так нельзя. Это неправильно.
Я хочу выбить соперника из борьбы. И делаю ставку на смертный грех, который практически невозможно отмыть с ореола святости. Я не знаю, какое именно вероучение проповедует Либерии, но уверен, что содомия там не поощряется. Секс в христианской традиции – дело грязное и недостойное, а секс мужчины с мужчиной – это вообще непростительное богомерзкое деяние, достойное самой суровой кары. В остальном же святой отец и учитель может погрязнуть в любых грехах, и паства простит ему эти слабости.
Если ты прикарманишь деньги, предназначенные для бедных, и купишь себе дорогой костюм, надо лишь пару недель походить с виноватым, пристыженным видом.
В конце концов, кто из нас не без греха.
Разумеется, никто не дает гарантий, что если кто-то из конкурирующих собратьев по цеху проколется на плотских утехах, что называется, традиционной ориентации – а подобные проколы случаются у большинства проповедников, за очень редкими исключениями, – это укрепит твою позицию. Нередко бывает, что грешник, который раскаялся, преодолел свою слабость и все-таки выбрался из трясины греха и распутства, потом с удвоенным пылом ратует за добродетель. Можно ограбить сиротский приют, перестрелять все население маленького городка, поджечь пару-тройку церквей, но это не значит, что тебе непременно придется оставить стезю проповедничества. Главное, прилюдно покаяться, усердно бия себя кулаками в грудь. Но если тебя уличили в грехе мужеложства, можешь сразу поставить большой жирный крест на карьере духовного пастыря.
– Тиндейл, дружище, ты не понимаешь. Я не хочу этого делать.
– Я все понимаю. Но ты подумай как следует и ответь на один вопрос. Если бы ты был главой крупной международной преступной организации, ты принимал бы к себе всех желающих или проводил бы строгий отбор?
– А что, нельзя просто… ну, типа, просто его убить? – предлагает Гамей.
Вот так и узнаешь о человеке что-то новое и неожиданное. Я вполне понимаю Гамея. Мне бы тоже не захотелось симулировать жесткий секс с пухлым непривлекательным африканским миссионером, но я все равно слегка в шоке. Хотя, если по правде, мне самому нравится эта мысль. И если бы я был уверен, что Гамей сможет осуществить операцию по ликвидации без тяже-лых последствий для психики, я бы, наверное, так и сделал.
– Ты рассуждаешь, как любитель, – говорю я с упреком. – Чего ты жмешься? Я буду фотографировать так, чтобы твое лицо не попало в кадр.
– Но, Тиндейл, я не хочу этого делать.
У меня звонит телефон.
– А, привет, Мускат. Как жизнь? – интересуюсь я с преувеличенным радушием. Гамей отчаянно жестикулирует: “Хорошо, хорошо. Я сделаю все, что ты скажешь”. – Нет, Гамея не видел. Уже давно.
Мне всегда нравилось фотографировать. Чернокожий дядька в дешевом розовом лифчике – замечательная композиция. Вот уж точно: что может быть хуже греха? Только смешной и нелепый грех. Я получаю истинное наслаждение от фотосессии. Использую в качестве реквизита бутылки с ромом, белую пудру, плюшевого медвежонка и прочие вещи, которые, с моей точки зрения, могут усилить эффект вопиющей порочности и унижения. Я велю Гамею отвести Либерия, который все еще пребывает в отключке, в Дейтону и оставить где-нибудь на тихой улице, положив рядом стопку распечатанных снимков. Флорида большая. Я уверен, что Либерии поймет намек.
– А когда мне заплатят? – стонет Гамей. – Ведь мне же заплатят?
– Помнишь, что я говорил насчет строгого отбора? – напоминаю я.
Вечером мне опять звонит Мускат.
– Я давно не виделся с Гамеем. Не хочу говорить про него ничего плохого. Не хочу, чтобы ты что-то такое подумал, Тиндейл, но я своими глазами видел, как он искал в интернете сайт Управления по борьбе с наркотиками. Как бы он нас не подставил.
Глава 11
У меня был сосед, бывший тайный агент. Он научил меня, как добывать информацию. Идешь в ближайший бар. Или в ресторан. Вне зависимости от намеченной цели, будь то офис компании или военная база, где-то поблизости всегда есть заведение, где собираются тамошние сотрудники. На свете есть много всего, без чего человек в состоянии обойтись. Много всего, что не считается предметом первой необходимости. Но всем надо питаться. Всем надо периодически выпивать в приятной компании.
Ты ни к кому не подходишь, не заводишь беседу. Ты делаешь так, чтобы люди сами к тебе обращались. Для этого нужен реквизит. По словам моего соседа, идеальные средства для привлечения людей – это маленький ребенок или собака. “Младенец на руках – лучший инструмент шпиона”. При отсутствии подручных детей и собак можно использовать крупную, броскую вещь, привлекающую внимание, скажем, гитару в чехле или шахматную доску – что-то такое, что провоцирует окружающих отпускать замечания. В течение двух-трех дней я ошиваюсь у входа в крематорий во время обеденного перерыва и наконец примечаю группу из трех человек, направляющихся в восточную шашлычную.
Спустя пять минут я вхожу в заведение. С самой причудливой штуковиной, которая только нашлась в магазине у Дейва. Чучело гангского гавиала, индийского крокодила с такой длинной и узкой мордой, что она напоминает тонкую трубку. Крокодил небольшой, он легко помещается под мышкой. Очень удобно.
Невозмутимая официантка даже не смотрит на моего гавиала. Я заказываю классический шиш-кебаб. Трое работников крематория сидят за соседним столом. Они едят молча, как это бывает, когда ты обедаешь вместе с коллегами, с которыми работаешь в одном отделе и ежедневно обедаешь вместе. Они украдкой поглядывают на гавиала, но от комментариев воздерживаются.
– А он настоящий?
Гавиал все же сработал, но не на ту целевую аудиторию.
Ко мне обращается какой-то дедок. Как я понимаю, пенсионер, у которого куча свободного времени и катастрофически нечем заняться. Я вкратце рассказываю о повадках ганских гавиалов, об их среде обитания и проблемах, с которыми приходится сталкиваться этим животным. Я не хочу говорить слишком много, потому что, во-первых, хочу приберечь информацию для разговора с ребятами из крематория, и, во-вторых, потому что почти ничего не знаю об этих самых гавиалах. Дедок присаживается за мой столик (без приглашения) и начинает рассказывать о какой-то загадочной эпидемии среди питонов в Эверглейдсе, где он раньше работал смотрителем.
– Эти шельмы там прижились. Они, знаешь, какие огромные? Больше, чем крокодилы! Они скоро всех крокодилов сожрут, точно тебе говорю.
Он болтает без умолку десять минут, причем безо всякого поощрения с моей стороны.
Ребята из крематория заканчивают обедать.
“Терпение”, – говорю я себе. Хотя нет, на терпение уже нет времени.
– Можно взять у вас кетчуп? – Я делаю вид, что мой кетчуп засох.
Все, дело сделано.
– Ты же не собираешься съесть своего зверя?
Мы разговорились. Ребята совсем не торопятся возвращаться на работу. Потом двое уходят, но один остается. Представительный дядька с окладистой бородой. Он вообще никуда не торопится. Я говорю, что работаю торговым агентом в одной небольшой фирме. Со смехом рассказываю о том, как кручусь ради того, чтобы заработать не только на хлеб, но и на хлеб с маслом.
– Без дополнительных левых доходов я бы вообще протянул ноги. Честность, конечно, приносит моральное удовлетворение, но одной честностью сыт не будешь.
– Это точно, – соглашается бородач. – Бьешься, бьешься и все равно еле сводишь концы с концами.
В ресторан входит щупленький коротышка-китаец. Предлагает пиратские DVD.
Бородач неодобрительно хмурится.
– Я понимаю, он вряд ли на этом озолотится. Но все равно это неправильно.
Я говорю, что недавно приехал в город и ничего здесь не знаю. Интересуюсь, не знает ли он, где тут можно раздобыть травы.
Он каменеет лицом и поспешно уходит. Законопослушный гражданин. Приятно знать, что такие еще существуют в природе. Но мне от этого мало пользы.
Дейв звонит и сообщает, что тот самый бразильский врач готов встретиться с нами сегодня вечером. Я уже знаю, что нам предстоит загудеть на всю ночь, но у меня нет никаких дел на завтра, и я говорю, что приду.