Когда мы прыгали по кочкам, обходя особенно большие лужи, мне вдруг в голову пришла одна мысль и я ей немедленно поделился с Мариной:
— А ты не хочешь восстановиться в пединституте? Как-никак четыре курса закончила, неужели пятый не одолеешь? Тогда бы и работали вместе — или ты собираешься всю жизнь мороженое продавать?
— Надо подумать, — осторожно ответила она, — но работать вместе это перебор, одного дома хватит. Если и пойду в школу, то не в твою 160-ю.
— Логично, — поддержал я, — а ты подумай-подумай… наверно ещё не поздно будет и в этом сезоне восстановиться, надо только несколько телодвижений сделать.
— Слушай, — перепрыгнула она на другую тему, — ты говорил, тебя в роно вызывали — сходил?
— Сходил, — уныло вздохнул я.
— И чего, какие результаты?
Я мысленно прикинул, что всех деталей ей знать совершенно незачем, поэтому немного урезал осетра:
— Кто-то стуканул, что я неправильные речи на уроках говорю и не те стихи к линейкам сочиняю, вот и получил втык.
— А ты ещё и стихи сочиняешь? — немедленно уцепилась за это Марина.
— Только один раз, — улыбнулся я, — по случаю славной победы нашей сборной в Канаде.
— Прочитай, — попросила она, — интересно, за что там уцепились эти чиновники.
— Я на память не помню, — отбоярился я, — вот в следующий раз встретимся, тогда уж…
Шавка из-за соседнего забора спать, похоже, не сибиралась и вызверилась на меня совсем уже запредельным лаем и воем, местами переходящим в ультразвук.
— Не понравился ты ей, — сообщила мне Марина, потом поцеловала на дорожку и исчезла в темноте крыльца, а я попрыгал в обратный путь.
До дому, впрочем, добрался не сразу, по дороге аж два приключения со мной приключились. Сначала в самом конце этой Чонгарской улицы пристали два пьяненьких мужика с требованием сначала закурить (я не курю, ответил, и вам не советую), а потом и двадцати копеек — не хватало им на пузырь такой суммы. Я от них просто быстренько скрылся, не хватало ещё драку устраивать из-за двадцати копеек, на ногах они стояли неуверенно, так что даже преследовать меня не стали.
А подальше, уже внутри нашего седьмого микрорайона случилось кое-что посерьёзнее. У нас тут стройка какая-то шла, законсервированная — ни техники, ни рабочих на ней я ни разу не видел, но огорожена она было дырявым забором. Так я решил срезать дорогу, идиот, и пролез через дыру в заборе на территорию. Я видел, многие так делали, на целых двести метров ближе получается. Вот там, на этой территории я и получил чем-то тяжёлым по голове, когда проходил мимо зияющего дверного проёма…
Очнулся непонятно когда, может через минуту, может через полчаса… ощупал голову — на макушке здоровая шишка… всё остальное, кажется, цело. Проверил карманы — кошелёк исчез (хрен бы с ним, там два рубля с мелочью было) и наручные часы типа «Слава» тоже… ключи, слава те господи, на месте. Да уж, думал я, выбираясь со стройки, больше я сюда даже днём не пойду… и ещё подумал, что в СССР преступности, конечно, нет, но отдельные недостатки в правоохранительной сфере кое-где у нас порой встречаются… сука, как больно-то… и кто же это такой красивый меня долбанул?
— А на скамейке возле моего подъезда сидел… ну кто бы вы думали?... угадали — Тимофей Андреич Жменя собственной персоной, с круглой, как луна в джунглях, физиономией.
— Добрый вечер, Антон Палыч, — поприветствовал он меня, — что-то вы испачкались — упали что ли?
— Да, — раздражённо ответил я, — прямо в лужу навернулся.
— Надо почиститься и помыться, — продолжил он, — хотите, я вам помогу?
— Тимофей Андреич, — сказал я в ответ, — вы извините меня конечно, но с этими проблемами я и сам прекрасно справлюсь.
— А, — открыл он рот для следующего вопроса, но я его опередил:
— А ваше предложение я обдумал и предлагаю встретиться завтра после работы… вы ведь в пять заканчиваете? Вот к шести и подходите ко мне, номер квартиры наверно знаете.
— А почему не сегодня? — задал таки свой больной вопрос он.
— Так подготовиться же надо, — ухмыльнулся я, — такие дела без подготовки не делаются.
— Хорошо, — встал Тимоша с лавки, — я всё понял, завтра в шесть.
А наутро в школе меня ждал ещё один сюрприз, на этот раз позитивный, в виде исключения, наверно — вышел с больничного физрук Фирсов, поэтому с меня официально сняли дополнительную нагрузку по этой дисциплине. Был такой слух, что некоторые ученики просили оставить меня на этой должности, но директорша была непреклонна.
Но радовался я недолго, потому что где-то в середине дня меня зазвала в свой кабинет на этот раз не директор, а завуч по учебной работе, Зинаида Михайловна — суровая дама в роговых очках и платье в пол.
— Вот какое дело, Антон Палыч, — сказала она, протирая свои очки тряпочкой, — у нашей преподавательнице по русскому языку и литературе, у Киры Петровны (я с ней до этого ни разу даже и словом не перекинулся, но видел, конечно, её в учительской) умер отец, который жил в Казахстане… в городе Рудный…
— Чего ж так далеко-то? — вклинился я.
— На шахте он там работал, главным инженером, послали наверно, а он не смог отказаться… — пояснила она.
— Надо высказать ей соболезнование, — предложил я.
— Это само собой, а вопрос состоит в том, что она попросила неделю за свой счёт, чтобы съездить на похороны…
— И её нагрузка подвисает в воздухе, — закончил за неё я.
— Я рада, что вы всё схватываете на лету, — буркнула завуч.
— Но при чём здесь я? — вылетел из меня логичный вопрос, — алгебра, как учебная дисциплина, довольно далека от литературы.
— Справитесь, Антон Палыч, — жёстко заявила она, — стихи-то вы неплохие сочинили к той линейке (ага, мысленно добавил я, а потом пришлось расхлёбывать за них), к тому же имя-отчество у вас очень литературное, неспроста же наверно вас так родители назвали.
— Даже ни разу не спросил у них про это, — задумался я, — возможно, что и неспроста…
— Вот видите, а тут всего-то неделя…
— А в каких классах?
— Да в тех же самых, в которых вы математику ведёте, восьмой и два десятых.
— Так-так-так, — начал припоминать я, — в восьмых классах сейчас наверно Пушкина изучают, а в десятых кого?
— Пушкин во второй четверти будет у восьмых классов, — поправила меня она, — а сейчас там «Слово о полку Игореве». А в десятых Горький, Алексей Максимыч.
— Хорошо, я согласен, — вздохнул я, — только…
— Насчёт оплаты не беспокойтесь, проведём, как надо, — перебила она меня.
— Спасибо, но я хотел спросить про расписание — не будет пересечений с тем, что у меня сейчас есть?
— Не волнуйтесь, Антон Палыч, уж с чем-с чем, а с расписанием у вас никаких вопросов не возникнет. Да, первый урок у вас сегодня, шестой в… (она заглянула в бумажки на столе) в десятом-В, очень хорошо вам знакомом. Времени на подготовку у вас, конечно, не будет, но сориентируетесь на месте.
— Договорились, Зинаида Михайловна, — кивнул я, — поработаю ещё немного Чипом и Дейлом в одном лице.
— Это кто такие? — осведомилась она.
— Герои диснеевского мульфильма, — просветил её я, — спасателями работают, всех, значит, спасают от разных бед и невзгод.
С горем пополам отбарабанил сдвоенный урок по геометрии в восьмом классе, после чего поднялся на третий этаж в кабинет литературы, там, где на стенах были развешаны суровые лики Пушкина, Гоголя, Толстого и примкнувшего к ним Александра Александровича Фадеева. Десятый-В встретил меня достаточно оживлённо.
— Антон Палыч, — перекричал всех остальных Половинкин, — а географию у нас тоже вы будете вести?
— А что, учитель географии тоже уезжает? — спросил я.
— Нет, это я так спросил, на всякий случай, — нашёлся тот.
— Значит так, друзья, — повысил я голос, — для начала закрыли рты на замок. А любопытствующим отвечу, что никакую географию я вести не собираюсь, мне и того, что есть, достаточно. Лосева, — обратился я к Алле, — на чём вы там в прошлый раз остановились?
— На «Песне о Соколе», — послушно ответила она, хлопая длинными ресницами, — теперь у нас в программе значится «Песня о Буревестнике» и «Старуха Изергиль».
— Спасибо, Алла, — поблагодарил её я, — домашнего задания я у вас спрашивать, так и быть, не стану (класс радостно оживился), давайте поговорим о Буревестнике. И о песнях. Вот ты, например, Обручев, — обратился я к аллиному хахалю, — хоть раз в жизни видел этого буревестника?
— Не, Антон Палыч, не видел — это ж морские птицы, а у нас ближайшее море в тыще километров.
— Правильно, морские, — подтвердил я, — размах крыльев в среднем у них 25-30 сантиметров, но встречаются экземпляры и по метру.
— Как орлы? — спросил Пронин.
— Примерно, — ответил я, — вопреки названию, никаких бурь они не предвещают, летают и ловят рыбу в основном в тихую погоду.
— А чего ж тогда Алексей Максимыч написал? — спросила красивая девочка Зоя.
— Это гипербола у него вышла, авторское преувеличение. Как уж там в начале-то сказано «Над седой равниной моря гордо реет буревестник» — белый стих, кстати, очень редко в литературе встречается. А вот охаянные Максимычем пингвины как раз на погоду внимания особенного не обращают.
Дри-дану-дану-данай
Дри-дану-дану-данай
— А в чём же тогда смысл этой песни? — спросила Алла, — и почему она песней называется?
— Давайте я вам историю её создания расскажу, а вы уж там сами решите, — придумал я, — песня она или допустим рок-опера…
Класс оживился, но осмысленную фразу никто не выдал, поэтому я продолжил.
— Это было в 1901 году, на заре двадцатого века. Алексей Максимыч тогда жил в Нижнем Новгороде, но внимательно следил за обстановкой в стране, а в стране в это время было что? — задал я вопрос залу, ответил Половинкин:
— Назревала революция? — с вопросительными интонациями сказал он.
— В точку попал, Валера, — похвалил я его. — Через четыре года она и случилась, но до этого там много чего произошло. А конкретным толчком для написания этой песни явилась студенческая демонстрация в Петербурге, в марте того же года она прошла, а кровавый царский режим её кроваво подавил. Вот Алексей Максимыч и отразил с одной стороны отважных студентов-буревестников, а с другой глупых пингвинов-жандармов.