Джек снова потянул Сёму за лапу. Да-да, надо идти. И даже бежать. И ещё ведь этот, в одеяле… Русю пришлось какое-то время волочить, бросив связанного оловянного. Жираф казался бессильной тушкой, нисколечко даже не трепыхался, и от страха, что он таким и останется, Джек беззвучно подвывал. Потом Сёма стал трясти Русю что есть сил, он мотал длинную шею из стороны в сторону и шлёпал мягкими лапами по оранжевой морде. В конце концов, жираф открыл один глаз, и стало ясно, что обошлось.
– Тащи розовое, – сказал обрадованный Сёма Джеку. Но Джек один уже не может. Пришлось всем вернуться.
Руся жалобно блеял от ужаса и закатывал глаза. Глупый Руся, и так ведь всем плохо.
Затмение, думал маленький медведь. Вместо солнца – луна…
Скатившись с баррикады, бежали со всех ног. Солнце над головой шипело и плевалось чёрными горелыми кусками. Они то и дело с грохотом падали за спиной, в Комнате мальчиков. После четвёртого удара Сёма уже не оборачивался.
Потом прицепились к динозавру. Хватались за гребни на Яшиной спине, а Джек даже залез ближе к шее. Одеяло с оловянным Яша прижимал к себе маленькой трёхпалой лапкой. Сёма всё время смотрел на это одеяло, ему казалось, что оно выпадет или разорвётся, пленный полетит вниз, и тогда от него останутся одни только дребезги. Можно ли так сказать – дребезги?..
Весь Дом выбежал навстречу динозавру, бухающему об пол огромными лапами. Сёма подумал, что это, наверное, очень красиво: солнце сыплется с неба, всё трясётся и падает, – и тут из полутьмы появляется огромный громкий ящер. А у него на спине разведчики и розовый свёрток в лапах. И вот тут Сёма спрыгивает с динозавра и говорит…
Руся тяжело рухнул с Яшиной спины. Джек упал следом, но тут же подскочил и побежал, волоча задние лапы, ткнулся носом Ларе в подол василькового платья.
А Сёма спрыгнул последним и ничего сразу не сказал. Не получилось так, как думал. Ему захотелось обратно в сон о том, как он только что родился. Но сны – они по желанию не приходят.
А все смотрели на него и ждали.
– У меня нет фонарика, – сказал Сёма и опустил глаза.
Не будешь же рассказывать, что ничего поделать было нельзя. Хорошо ещё, что оловянного взяли – по запасному плану. Могли бы и вообще ничего не принести. Как бы они тогда смотрели?
Лара молчала. Лучше бы она, конечно, что-нибудь говорила. Лучше бы даже плакала или кричала. Но нет, она молчит, и это почти как чёрное солнце. Страшно до отчаянного желания выключиться.
– Я хотел его обменять, – сказал Сёма и пнул розовый сверток с оловянным. – У них есть фонарик. Но его втроём не достать. Там далеко… и место… непроходимое. Болотное место. Там тоже бросали вагоны, и они ещё почти целые.
Сёма поднял глаза и заметил, что все смотрят на него. Они ещё чего-то ждут. Что он им расскажет, зачем и почему всё. Почему солнце и оловянные. И когда фонарик. И что теперь. И как дальше. Только он ведь ничего такого не знает. Ему и Тима ничего такого не говорил. И в столе с картинками про луну ничего нет.
Джек с Русей и Яша тоже смотрят. Как будто их там не было с ним, как будто сами не знают. Как будто это теперь так из-за него…
– Мы его обменяем, – объявил Сёма и даже сам удивился тому, что произносит. – Нужно собираться. Очень быстро всё здесь закрывать и идти к вагонному хранилищу, пока ещё держится небо. И этого нужно выбрать ещё, коменданта.
– Кого? – переспросила Лара.
– Коменданта.
– Это зачем?
– Ну… чтобы тут всё осмотреть. Чтоб по правилам всё и без глупостей.
Сёма и сам не знал, зачем нужен комендант и кто это вообще такой. Но слово само сложилось в голове, а сейчас главное – говорить хоть что-нибудь. И вот он говорит. Все молчат, а он говорит. И пока получается.
– Вы собирайтесь, а я пока через клетчатое поле с пленным. Пройду и обменяю его с той стороны. У них там точно есть фонарик. И даже не один. Я сам видел, когда прятался за дверью.
– О ком это ты говоришь? – не отпуская Джека, спросила Лара. Она недоверчиво хмурилась.
Сёма постарался встать попрямее.
– О ловцах.
За спиной Лары всхлипнули, зашептались и заблеяли. Это понятно. Ловцы – страшные. Все боятся ловцов, и никто с ними не разговаривал. Никто из живых.
– Так нельзя, – покачала головой Лара, – он такой же, как мы.
Зайцы тут же закивали своими глупыми головами. Зайцы никогда ничего не понимают.
– Никакой он не такой, – сурово сказал Сёма. – Они разбирали маленьких и резали. И даже своих тоже. У них есть колодец… Руся, ты же видел?
– Стра-а-ашный, – заблеял Руся.
– Всё равно, Сёма, – сказала Лара.
Маленький медведь от отчаянья топнул лапой.
– После затмения вместо солнца зажжётся луна, – нараспев продекламировал он Катины слова. – Небо просыплется звёздами, и так закончится история нижнего мира. Посмотрите, солнце гаснет! – закричал маленький медведь, протягивая лапы в сторону свисающих с неба солнечных лохмотьев.
Лара молчала. Только качала головой.
Сёма так и думал, что она не согласится. Она очень хорошая, но сейчас нельзя быть хорошим. Нужно быть быстрым. Иначе небо накроет всех. Уже совсем недолго осталось. А Лара жалеет. Она жалела, когда роботы сбросили железяки на первого ловца. И когда Герой забрал Катю наверх, она тоже их жалела. Ещё ничего не случилось, а она уже плакала…
Надо сделать Ларе больно. Чтобы она не возражала. Чтобы никто не возражал. Так надо, правда.
– Когда наверх пошли Катя с Собаком и Ёжиком, ты им ничего не сказала, Лара, – Сёма широко открыл глаза и смотрел на куклу почти в упор.
Так, конечно, в нормальное время нельзя, он бы сам такого не потерпел. Катя ведь Ларина сестра, они из одного набора. Больше и нет совсем, только две куклы. Всего две: одна в васильковом платье, а другая – в салатовом.
Лара заплакала, и все стали отворачиваться. Никто в Доме не может смотреть, как плачут куклы. Только разве что оловянные. Лара плачет тихо и горько, и даже когда солнце горит всеми лампами, кажется, что уже вечер. А без солнца – так совсем жуть.
Сёма через силу отвернулся от куклы и сказал, глядя на сбившихся в кучу обитателей Дома:
– Не плачь, Лара, так надо. И потом – я быстро совсем… Я быстро, – повторил маленький медведь и решительно мотнул головой, – ну давайте уже, собирайтесь!
Лара всхлипывала и гладила прильнувшего к ней зайца между ушами.
– Сёма, ты честно-честно вернёшься? – спросил робот.
Сёма очень не любит, когда на него вот так смотрят. Внутри начинает крутиться и неудобным делается любое слово, любой шаг.
– Честно-честно, – сказал он, глядя в пол.
Он услышал, как Лара вздохнула.
– Тогда беги, мишка.
Он всё равно не побежал. Нужно же ещё донести оловянного. Хотя бы до вагонов. Нужны два робота и ещё кто-нибудь. Может, попугай?
А за три лампочки до ночи… ну, теперь за одну, наверное… Лара приведёт к вагонам всех остальных. И тогда они вечером успеют через клетки.
Он посмотрел на обвисшее солнце. Очень хотелось сказать: если, конечно, будет вечер. Но так говорить нельзя, это бы даже Руся понял. Лара ничего не сказала. И зайцы тоже. Зайцы вообще малопригодные, они сидят неподвижно и ждут, когда всё кончится.
Выйдя в прихожую, Сёма подозвал Джека. Тот прихрамывает, но вроде бы ещё на ногах. Маленький медведь закрыл глаза, потом открыл и с шумом выдохнул. Он протопал к стене, оглянулся по сторонам – вроде бы никто не смотрит. Тогда можно, наверное.
Отогнув пластиковую линейку плинтуса, Сёма выскреб из-под неё плотный прямоугольник, завернутый в конфетную золотинку. Развернул и пару секунд любовался на отполированную до зеркального блеска поверхность.
Он хранит его уже двести солнц, и хранил бы дальше – другого ведь такого нет и, наверное, уже не будет. Это самый страшный медвежий секрет. За такое его могли вообще выгнать из Дома, если бы вдруг узнали. Но Сёма всё равно спрятал прямоугольник и раз в десять солнц ходит его проверять. Он думал, что когда-нибудь пластинка обязательно пригодится. И тогда никто не скажет, что Сёме нельзя было её брать. Наоборот, скажут, что Сёма всех спас. Только ведь по всему выходит, что это когда-нибудь – уже прямо сейчас. Только никто не говорит, что маленький медведь – герой. Как-то даже нечестно это выходит…
Сёма аккуратно положил пластинку на пол и отошёл в сторону, чтобы Джек мог увидеть.
– Джек, – сказал маленький медведь торжественно, – это последний кусочек. Самый-самый. Ты его возьми.
Щенок посмотрел на светящуюся панельку и отступил на несколько шагов.
– Ты соберёшь всех и поможешь Ларе отвести их к вагонному хранилищу. Это когда ещё две погаснут, – Сёма посмотрел вверх, – или если больше.
Джек по-прежнему не отрывался взглядом от пластинки, но всё больше от неё отходил. Ну да, он боится. И правильно. Такую не каждый день увидишь. Оловянные бы точно всех раскрошили за этот кусочек. И те, которые за клеточным полем, – тоже. Всем нужна эта пластинка – и только Джеку не нужна. Джек – он слишком хороший. Как Лара. Он не понимает, что по-другому не получится… а может, наоборот, понимает.
Сёма подошёл к щенку и постарался присесть, хотя знал, что у него это никогда не выходит – у него ведь совершенно негнущиеся задние лапы.
– Джек, – стал приговаривать Сёма, – ты только не подумай, я её забрал – потому что она уже выпала. Она уже ненужная была ему. Честно. Возьми, пожалуйста.
Джек не смотрел на Сёму, Джек смотрел на пластинку.
Маленькому медведю вдруг стало очень грустно. Он представил, как Джек откажется и поползёт обратно уже на двух лапах. И все соберутся и будут молча смотреть на маленькую пластинку, лежащую около плинтуса. И зайцы заверещат и убегут, а Лара закроет глаза. И всё это плохо, конечно. Но самое гадкое, что Джек потом очень скоро выключится. И это будет уже насовсем. Сёма только недавно понял, что́ это такое – насовсем. Это когда они пробовали вернуть Ёжика. Там было даже не одно насовсем, а много сразу. Но Ёжик – он ведь каждый день ходил мимо, и Сёма до сих пор помнит, как любил пробовать лапой его иголки. И как он кривил свой длинный нос, когда ему не нравилось. И вообще…