– Это та самая ТЭЦ? – спросил Андрей, показывая на здание.
– Да была когда-то, – хмуро буркнул водитель. – Растащили всё, суки!
Он с силой хлопнул дверцей и покатил обратно. Андрей ещё некоторое время смотрел вслед подпрыгивающей машине, а потом пошёл по направлению к циклопической станции. Света было совсем мало, но постепенно стал виден её каркас, сваренный из красных балок и похожий на футуристический арт-объект – как будто железнодорожный мост согнули и поставили на попа. Вверх из мешанины балок выдавалась сумасшедших размеров труба, уходящая под самый купол «микроновского» здания. Надо думать, где-то там, в заоблачных высях, она его прорезает и утыкается в небесную твердь. Но отсюда, конечно, не видно.
Андрей подошёл вплотную к столбам, между которыми была натянута колючая проволока – бывшему забору ТЭЦ – и некоторое время разглядывал замусоренный внутренний двор.
– Двадцать два года стройки, – сказал он тихо, – твою ж мать, двадцать два…
И пошёл прочь, то и дело оглядываясь.
– Это точно ты? – спросила Алиса из-за двери и рассмеялась. – Я стрелять не умею, но могу дать по голове чем-нибудь тяжёлым.
Она была в синем платье-бутоне, будто бы небрежно надорванным слева. На плечи наброшен вязанный белый платок.
– Как ты?
Оказавшись в прихожей, Андрей беззастенчиво уставился на хозяйку. Он разглядывал рыжие волосы и зелёные с крапинками глаза, и чем дольше это продолжалось, тем меньше могло сойти за приятельский взгляд.
– Ну, ты же видел, какой дед сидит на входе, – с кокетливой полуулыбкой отвечала Алиса. – Породистый такой, кавказский овчар. С ним даже топы с верхнего этажа на «вы» разговаривают. Никто не прошмыгнёт, граница на замке. А я… ну а что, всё ещё как будто не проснулась. Нормально, короче.
– Я тебе, пожалуй, не поверю.
Алиса согласно кивнула.
Кухня-столовая была большой, метров сорок, и ослепительно освещённой. Свет стекал со светильников-сосулек. Кремовые с шоколадной крошкой шторы были плотно задёрнуты. По бежевым обоям плыли кораблики с треугольным парусом и брели коты в бескозырках.
– Как в книжке Крапивина, – сказал Андрей.
– А-а, – Алиса засмеялась, – это мама. Она когда-то поклеила такие обои, и папа ругался очень. Он говорил, что это не дом, а ясли с котятками. Ну, и они так и остались потом. Папа пил чай и посматривал на котиков, как будто приглядывал, чтоб не напакостили. И когда здесь всё начали оформлять, я попросила такие же. – Она назидательно подняла вверх палец, – Привычка, знаешь ли.
Она извинялась, что нет ничего, кроме печенья, конфет и красного «Инкермана». Андрей развернул одну «Коровку» и неторопливо от неё откусывал: она была уже не очень свежая, и карамельная сердцевина затвердела.
Разговаривали о чём угодно, кроме истории с поездкой. Временами Андрей вспоминал, что надо бы спросить про медведя, но делать этого совершенно не хотелось. Его охватило ощущение, что никаких медведей за пределами этой кухни нет. И скрипящих вагонов монорельса. И даже вентиляторов, которые вместо ветра воют сейчас во дворе. Вот за стеной дверь, и если её открыть, то там будет снова стена, самая последняя, на которой всё и заканчивается.
– Ты знаешь, – говорила Алиса, делая глоток пино нуар, – мне вот кажется, ничего этого нет. Всех этих приёмов, сладких вечеров, блядских корпоративчиков. Извини, но это какое-то невозможное говно. Я когда выхожу на сцену и вижу эти лица… – она провела перед собой растопыренными пальцами, – хочется заплакать и спрятаться. Или швырнуть в них микрофонную стойку.
Она закрыла глаза и приложила ладонь ко лбу.
– Давно уже пора послать всё. Поехать в Барсу, пожить там года два, а? И потом, ты знаешь, вся эта история с «Любовниками»… Здесь что-то выползает и жрёт нас одного за другим… У тебя не появилось идей, кто эти масочники?
– Пока нет. Но мы разбёремся.
– А кто это «мы»?
– Не надо от меня сразу откусывать, – попросил Андрей. – Мы – это мои друзья. Работаем вместе. Давно.
– Прости, – сказала Алиса, махнув рукой, – все эти последние дни… – она поёжилась, теребя платок.
– Забудь. Лучше расскажи, часто ли про миелофон приходится отвечать?
Алиса напряжённо рассмеялась.
– А я всё удивлялась, почему ты не спросишь. Все спрашивают, – она взяла в руки сигаретную пачку. – Ты не возражаешь же, да? В детстве постоянно дразнились. И имя я своё ненавидела. Меня тётка Катей назвать хотела, и вот я всё думала: какое хорошее имя, не то что моё.
– Тебе бы не пошло.
– Не знаю, не знаю. У меня в роду немцы, и семейная фамилия Вальк. Кэтрин Вальк? По-моему, неплохо.
Она продолжала говорить, будто боясь остановиться, и параллельно доставала одну за другой новые сигареты. Она взялась рассказывать о Барселоне, в которую она любит возвращаться, чтобы сесть за руль и снова поехать от Эль-Прата по Гран Виа дель Оспиталет. И об Ирландии, в которой никогда не была, но всегда хотела оказаться. И про песни, которые лучше пишутся на ветру. Алиса то и дело вспоминала детство, уверяя, что к каждой её истории есть подходящая строчка Пи Джей Харви. Она даже начинала временами что-то такое негромко напевать. Как будто на ходу придумывала к рассказанному саундтрек.
Самое смешное, что Андрей иногда тоже так делал – представлял, какая музыка должна накладываться поверх того, что вокруг. И вообще Алиса должна была подглядывать за ним из зеркала. Иначе и не объяснишь всех этих совпадений.
Как будто кто-то положил ему руку на плечо и сказал: ты ведь ждал именно этого. И правда.
Зима, ночь, отец везёт его в садик на санках, а в утреннем чёрном небе – огромная дыра луны. Москва, запах метро, мороженое «Бородино» в руке. Школа, актовый зал, дёргающийся от напряжения левый глаз и звук собственного голоса. Смеющийся милиционер, удар наотмашь в челюсть, медленный полёт вниз. Заснеженная пустая дорога, сломавшаяся «Нива» и -34 С. Выдолбленная в скале финская церковь. Гэдээровский конструктор под ёлкой. Остановившиеся «Командирские часы». Тауэрский мост ночью…
Всё это было для того, чтобы он сидел здесь. Чтобы Алиса слегка склонила голову набок, а он смотрел, как рассы́пались её рыжие волосы.
Надо было что-то говорить, отвечать или рассказывать, но Андрей только глупо улыбался.
Она ведь и в самом деле не знает, что́ они о ней думают, эти живые арсениды на ножках, думал он. И хорошо. А медведь… а что медведь? Что-нибудь придумается. Это всё такая ерунда. Мелочь. Потому что она будет около меня… со мной.
– Даже странно, что мы ещё месяц назад были незнакомы, – сказала Алиса, искоса поглядывая на Андрея, – мне вот сейчас кажется, что мы знакомы с детского сада. Хотя ты обо мне и ничего не знаешь.
Андрей вспомнил, как Капитан по памяти зачитывает приметы Проводника, и рассмеялся.
– Я знаю о тебе такое… ты даже не подозреваешь.
Алиса изобразила изумлённо-игривую гримасу.
– Тогда я жду объяснений, – потребовала она.
– Пока ещё не время.
– Ты хочешь заставить меня теперь всё время об этом думать? – прищурилась Алиса. – По-моему, это коварно и бесчеловечно.
– С такими обоями можно вообще ни о чём не задумываться, – заметил Андрей.
– В моей комнате обои ещё смешнее, – сказала Алиса, – показать?
Это действительно были совсем детские обои. Нежно-голубое небо, усыпанное маленькими звёздами, которые тянули друг к другу лучи, и среди них плыли улыбающиеся месяцы.
– Если выключить свет, они будут немножко зелёные, – показала Алиса на звёзды.
И Андрей выключил. Он коснулся щекой её волос и закрыл глаза.
– Это так надо? – тихо-тихо не то спросила, не то подтвердила Алиса.
Он не нашёлся, что сказать, и просто покачал головой. От неё пахло сигаретами и горьковатыми духами. Андрей ткнулся лицом в Алисины волосы, и она чуть подалась вперёд…
– Тебя, может, укрыть одеялом? – шёпотом спросила Алиса.
– Нет, спасибо, – сказал он, целуя её в плечо.
– Знаешь, – призналась она, – а я жуткая мерзлячка, я даже сплю в носках. Стыдно, да?
– И вовсе не стыдно.
Алиса вздохнула.
– Это ты сейчас так говоришь.
– Я всегда буду так говорить.
Алиса взяла руку Андрея и прижала её к самому низу живота.
– Чувствуешь?
– Татуировка?
– Ага, японская. Дельфин.
Андрей погладил Алису по волосам. Обойные звёзды тускло мерцали. Сквозь оконное стекло просеивалось немного ненастоящей луны, за которую сходил один из фонарей.
– А почему дельфин? – спросил Андрей, проводя кончиками пальцев по Алисиной руке и сжимая её ладонь.
Алиса фыркнула.
– Я – девочка, он – дельфин. По-моему, всё логично.
– Ещё как, – согласился Андрей.
Если они призна́ют её своим Проводником, то так даже лучше, думал он, глядя на неё. Значит, они её послушают, и тогда всех удастся вытащить. Он попробовал думать о том, как всё можно будет организовать, но эти мысли соскальзывали куда-то в темноту.
Алиса рассказывала о море.
– Ты знаешь, – говорила она, – я совсем не могу жить без воды. И без морской – особенно. В детстве папа всегда возил нас с братом на море, каждый год. Мы ездили в Геленджик, в Сочи и ещё в Гагры. Там, говорят, сейчас война. Или уже кончилась? Надо будет там побывать как-нибудь: там такой детский городок смешной был у пансионата, я помню двух огромных деревянных лошадей – чёрную и почему-то красную. Мы рядом с ними День Нептуна разыгрывали. Представляешь?..
Когда Алисины глаза сами собой закрылись, и история прервалась на полуслове, Андрей продолжал видеть звёзды с протянутыми друг к другу лучами. И, может быть, даже именно из них шёл снег.
16Выпад и война
Валька снова открыл в халате, причём этот халат был хуже прежнего: залатанный и замшелый. С линялыми, некогда разноцветными полосами.
– Поздно уже, – проворчал Валька, – а вдруг я не один?
– В таком случае я тут же выметусь. Только ведь врёшь: сидишь в танки режешься.