— Ну, и как ты назовешь его? — серьезно спросил он, похлопывая красавца по глянцевитому боку и ревниво сравнивая его стати со статями своей Эрманиты.
— Может быть, это сделаешь ты, раз уж сам выбрал такого зверя?
— Я бы с удовольствием, но имя коня — дело серьезное, от него зависит слишком многое. Если бы я не назвал свою кобылу Эрманитой, то еще неизвестно, как бы сложились наши с ней отношения, — усмехнулся Педро и, словно успокаивая, быстро поцеловал жаркую морду своей любимицы, которая уже недобрым глазом косилась на нового члена их компании.
Клаудиа задумалась.
— Тогда я назову его Ольмо.
Педро критически посмотрел на коня.
— Не очень-то похоже,[134] ну, да ладно, может быть, ты создашь его заново.
Игнасио тоже купили игреневую молодую кобылку, которую он тут же окрестил Кампанильей[135].
Только граф хмуро отказался поменять своего мула, заявив, что его животное вполне его устраивает.
Они двинулись дальше, намеренно избегая больших дорог и крупных населенных пунктов. Так потекли дни за днями.
Клаудиа много смеялась в эти дни: девушка вновь была счастлива. Ее опьяняла свобода, позволявшая часами скакать по холмистым равнинам Новой Кастилии на своем новом великолепном жеребце. Лошади оказались отличными, дорога шла через спокойные нагорья, и все позволили себе немного расслабиться. Клаудиа то и дело пробовала своего Ольмо, пуская его то галопом, то рысью, Педро не отставал от нее ни на шаг и, разгоряченный быстрой ездой и постоянной близостью той, о которой не забывал ни на миг, казался воистину живым воплощением молодости и красоты. Однако не он и не скакавший всегда чуть поодаль статный граф де Мурсиа поглощали теперь большую часть внимания девушки — рядом был ее брат. Брат, о котором она столько лет грезила, теперь находился рядом — живой, настоящий, очаровательный и умный. И Клаудиа бесконечно смеялась от счастья и болтала с мальчиком без умолку обо всем.
— Ах, Игнасио, милый мой Игнасильо, и как только ты жил все эти годы, никогда не вырываясь на такой простор? Когда весь мир лежит перед тобой и земля убегает вперед под ногами…
— А еще лучше — под копытами твоей лошади, — вторил ей счастливый Игнасио.
Мальчик поначалу еще таил какие-то сомнения, думал, не следует ли ему все-таки вернуться к маме… Но обаяние сестры, возможность постоянно находиться рядом с обожаемым им Педро, простор, жажда приключений побороли все раздумья четырнадцатилетнего подростка. И он с радостью бросился вперед, навстречу судьбе.
Все тайные и смутные беспокойства, наконец, покинули его душу, и она освободилась и от той сдержанности, что часто мешала ему в отношениях с отцом — доном Мануэлем, и от той холодности, что непонятным образом порой смущала его в матери — Пепите Тудо. А главное, он, наконец, узнал, почему его постоянно так влекло к этой загадочной девушке, едва не ставшей ему мачехой. Наконец-то, он полностью обрел себя, и получил свое настоящее имя. Отныне он больше не бастард, хотя бы и самого всесильного вельможи Испании, нет, теперь он истинный дворянин — дон Игнасио Рамирес де Гризальва. И Женевьева с ее французской фамилией тоже оказалась вовсе никакой не Салиньи и не дочерью французского министра, а Клаудией Рамирес де Гризальва, Клаудильей, его родной сестрой, сестрой, которую ему так хотелось всегда иметь.
И дон Санчо тоже оказался вовсе никаким не Арандано, а Педро Сьерпесом, давним и верным слугой, нет, настоящим верным другом их отца, а, значит, и их с сестрой тоже. Однако и Клаудиа, и Педро почему-то все продолжали, хотя и со смехом, называть друг друга вымышленными именами, оставляя тем самым графа де Мурсию в прежнем заблуждении. И Игнасио со всей мальчишеской прытью охотно им в этом подыгрывал.
— Как мне нравится твое имя, Санчо, — то и дело смеялась над Педро девушка. — Оно очень идет тебе, Санчо Арандано, верная, верная черничка.
— Их высочество всегда называли меня просто — мой верный Санчо. Черничкой зовут меня только женщины, — смеялся в ответ Педро.
— А много ли их у тебя было? — обгоняя его на всем скаку, лукаво спрашивала Клаудиа.
— Ни одна не могла пройти мимо равнодушно, — в тон ей звонко хохотал он и вырывался на ревнивой Эрманите вперед.
И потому граф де Мурсиа, который, в общем-то, немногое знал об этом странном парне, бывшем факторе принца Фердинанда, приглядывался к нему с легким недоверием. Перед отправкой в Мадрид дон Гаспаро предупредил его только относительно Женевьевы: для герцога было важно сохранить целой и невредимой во что бы то ни стало девушку. Поэтому, когда Хуан, как подумал граф, из верности дону Мануэлю, вдруг заявил, что занят и предложил ему самому проводить девушку до Памплоны, дон Стефан необычайно обрадовался, ибо в день бунта упустил Клаудиу из виду и даже не представлял, где ее искать.
Теперь граф ревностно приглядывался и к этому странному провожатому, прекрасно понимая, что в случае чего высокий, но еще неокрепший Игнасио, которого девушка взяла с собой, вероятно, из-за долгих лет дружеского общения, вряд ли сможет защитить ее от такого опасного проходимца. И дон Стефан старался всегда держаться поблизости, впрочем, не нарушая правил вежливости. Открытие, что сын фаворита королевы Марии Луизы испытывает такую явную дружбу к Женевьеве, любовнице его отца, несказанно поразило графа. И, будучи совершенно обескуражен таким поворотом событий, он мысленно оказался не готов продолжить эту линию и представить себе, что Санчо Арандано является совсем не тем, за кого его все выдавали и выдают. Со смутным беспокойством смотрел он на этого необычного парня, сам себе боясь признаться в чем-то глубоко сокровенном. Граф упорно гнал прочь все посторонние мысли, которые все же порой одолевали его, особенно, когда он видел своеобразный разрез глаз Педро и его манеру поводить плечом в минуты задумчивости. Но не в обычаях людей круга дона Гаспаро было обманывать своих, и потому спустя пару дней граф стал наблюдать за веселой троицей просто с любопытством.
— Дорогой Санчо, а почему вы не остались при Фердинанде? Ведь теперь он стал королем, и у вас впереди сияла великолепная карьера, — как-то все же не удержался дон Стефан, и спросил, внимательно глядя на то и дело смеющегося Педро.
— Ах, ваша светлость, но разве можно сравнить какую-то там карьеру при дворе такого урода с удовольствием сопровождать такую очаровательную особу, как Женевьева де Салиньи?!
И при этих словах бездонные глаза загадочного парня вспыхнули таким неподдельным счастьем, что граф окончательно перестал сомневаться в том, что фактор Фердинанда просто без ума влюблен в его подопечную. Однако граф почувствовал и то, что этим ответом от него все-таки что-то скрывают, и непрошеные мысли вновь ожили в нем. Нет, успокаиваться все же рано и полностью доверяться своему спутнику не следует. Слишком хорошо знал он тех, кто пользуется неизменным успехом у женщин: такие люди не любят подолгу ходить в верных поклонниках. Мурсиа усмехался в усы, вспоминая свою молодость, и снова запутывался в загадках и разгадках.
Они взяли самое трудное, но самое безопасное направление через горы дель Монкайо и выехали к Эбро около Туделы. Однако обстановка здесь оказалась гораздо напряженней, чем в Кастилии, ибо французские войска, шедшие с севера, старались держаться на широких равнинах и около городов. Тогда, чтобы меньше привлекать к себе внимание, они решили нанять крытую повозку, а коней привязать сзади. Животным это крайне не понравилось, Эрманита чихала от колесной пыли, Ольмо возмущался унизительной несвободой, и только мул да беспечная Кампанилья, ластившаяся к боку обиженного жеребца, были всем довольны.
Несколько снизив скорость, но, по-прежнему беспечно болтая и наслаждаясь счастьем свободы и отсутствием на пути французских полков, через неделю все четверо благополучно добрались сначала до Наварры, а вскоре после этого и до замка д'Альбре.
Здесь граф де Мурсиа был вновь несказанно удивлен тем, что дон Гаспаро, лично выйдя им навстречу и отечески обняв Женевьеву, назвал ее «дорогой Клаудией», а затем приветливо обратился к юноше:
— Рад видеть вас, Санчо Арандано, живым и невредимым. А где Хуан? — и после непродолжительной паузы, помрачнев в лице, лишь коротко выдохнул: — Ясно.
Педро хотел было что-то объяснить, но дон Гаспаро властным жестом остановил его.
И только тут по печальному молчанию всех дон Стефан понял, что фактор принца Фердинанда и лейтенант гвардии герцога Алькудиа совсем не случайно так беспокоились о безопасности мадмуазель Женевьевы…
Клаудиа шла на прием к своему загадочному покровителю со смутным чувством беспокойства и какой-то неуверенности. Она понимала, что, назначая первую аудиенцию не в гостиной, а в кабинете, дон Гаспаро явно намеревался говорить о делах. Но чего он ждал от нее, отправляя в Мадрид? На том давнем, длинном предварительном инструктаже дон Гаспаро вместе с графом де Милано много и подробно говорили ей лишь о том, как и в какой ситуации следует себя вести, чтобы достичь наибольшего успеха. Девушке уже тогда показалось несколько странным, что от нее ждут только успешного достижения ее собственных стремлений и ничего более. Да, это было именно так: оба необычных господина тщательно расспрашивали свою воспитанницу только о том, чего исключительно хочется ей самой, и ни словом не обмолвились при этом о том, что нужно им.
И вот теперь ей предстоит дать отчет едва ли не за целое десятилетие, в которое она, увы, не достигла ничего даже для себя самой. Ничем не смогла она улучшить положение в родной стране, не говоря уже о том, что вернуть себе законное имя ей тоже так и не удалось. Как встретит ее дон Гаспаро? Какими глазами посмотрит она на человека, столько для нее сделавшего и не дождавшегося в ответ даже малейшей отдачи?
Втайне Клаудиа полагала, что могла бы стать полезной своему благодетелю, только достигнув высокого и прочного положения при мадридском дворе. Но она так и не достигла ничего, а лишь прожила все эти годы в свое удовольствие, в комфорте и бездеятельности. А если и страдала, то лишь от несчастий любви. Да еще и эта неприятная история с герцогиней Альбой…