— Увы, моя дорогая, вы глубоко ошибаетесь: мы с его светлостью лишь учим людей раскрывать их истинные сокровища, в числе этих людей находитесь и вы. Но бесспорно, вы — одна из талантливейших наших учениц.
— Спасибо вам, ваше сиятельство. Спасибо, ваша светлость. Я пью за вас, всегда покорная ваша слуга, — Клаудиа сделала два больших глотка, и праздничное санто заиграло в ее душе безграничной радостью. — Клянусь…
— Не клянитесь, — неожиданно оборвал ее граф.
— Никогда не клянитесь, Клаудиа, — серьезно поддержал его дон Гаспаро. — Господь не велит нам давать клятв, ибо всякая клятва может быть нарушена.
— Но…
— Нет, Клаудита. Вы еще очень молоды и многого не знаете. И, пожалуйста, не уверяйте нас, что это не так.
Девушка рассмеялась, и в кабинете воцарилось истинно непринужденное веселье. Дон Гаспаро и граф стали расспрашивать молодую женщину о всевозможных подробностях жизни в Мадриде, и Клаудиа охотно рассказывала своим блистательным собеседникам обо всем, что их интересовало.
Но когда слуга закрыл за ней высокие двери, дон Гаспаро серьезно спросил своего гостя:
— Вы заметили, Ваша Светлость, как она расстроилась из-за того, что не смогла закрепиться при мадридском дворе? — Граф кивнул, и дон Гаспаро, глядя на двери, за которыми только что скрылась Клаудита, с печальным вздохом сказал: — Как жаль, что этот мир так несовершенен; он просто не в состоянии предоставить этой девочке достойного места.
— Но он точно так же не в состоянии и противостоять совершенству, которое одним своим появлением порой способно изменить ход истории, — с легкой улыбкой отозвался граф де Милано. А затем, встретив заинтересованный взгляд темных глаз своего собеседника, добавил: — Так что вы, Ваше Сиятельство, пожалейте лучше этот мир, который так неохотно расстается со своими недостатками…
Глава третья. Побег
С этого момента для Клаудии вновь потекли блаженные дни. Ее двадцать пятая весна, расцветшая в Памплоне прекрасным цветком, вновь пророчила девушке великолепное будущее.
Благоухающий жасмин и несмолкаемый щебет птиц наполняли все ее раскрывшееся миру существо каким-то небывалым доселе торжеством жизни. Она наслаждалась и легкими дуновеньями ветерка из Ронсевальского ущелья, и долетавшими с полей напевами пастушьих рожков, и ржанием лошадей в конюшнях.
Странным ей казалось лишь то, что Педро, против всех ее ожиданий, почему-то теперь едва ли не избегал встреч с ней. Он целыми днями то о чем-то беседовал с учителем Су, то выводил из конюшни свою любимую Эрманиту и уносился на ней куда-то в горы, подолгу, не появляясь в замке. Правда, дон Гаспаро несколько раз о чем-то с ним долго беседовал, и, возможно, Педро получал от него какие-нибудь поручения. Поэтому эти продолжительные отлучки не вызывали у девушки особого недоумения.
Да и вообще все, так или иначе связанное с прошлой жизнью, теперь не очень сильно занимало мысли Клаудии. В замке вновь появилась герцогиня д'Эстре, и девушка с наслаждением проводила в ее обществе едва ли не все свое свободное время. Она вдруг открыла для себя целую бездну женских секретов, о которых говорить со старой и опытной герцогиней можно было часами.
— Боже, как вы повзрослели за эти годы, моя милая, — то и дело вздыхала при этом герцогиня и делала такой обворожительный жест рукой, что Клаудиа сразу же безошибочно понимала, насколько неотразима была герцогиня в молодости.
Теперь, будучи уже не наивной шестнадцатилетней девочкой, Клаудиа с удивлением обнаруживала в герцогине множество неизвестных ей доселе интересов. Так, например, сеньора Габриель — именно это ее имя нравилось Клаудии больше всего — познакомила девушку с журналами мод — новинкой, только что появившейся в Париже. Сухие, украшенные единственным кольцом пальцы д'Эстре проворно порхали над шелковистой бумагой, и перед глазами Клаудии возникали, словно пестрые перкрасные бабочки, то шали, то буфы, то спенсеры и рединготы.
— Разумеется ни одна дама из общества подобное не наденет, но обшие тенденции… Эта словно переломленная, почти готическая талия… Эта вышивка на рукавах, в самом скором времени предвещающая утяжеление плеча… Форма капора, которая сулит новый принцип укладки волос… И, наконец, плоский, почти квадратный носок. Кстати, последнее направление в моде, в котором так сильно влияние англичан, работает, как ни странно на вас, Клаудита, с вашей чисто испанской внешностью. Надо лишь видеть и понимать… — Глаза герцогини под тяжелыми веками уплывали куда-то вдаль, и, казалось, эта опытная пожилая дама созерцает нечто, совершенно недоступное девушке.
— Да, первое требование к дворянину — стремление к совершенству. А в мелочах — умение владеть собой и безупречность, чувств ли, мыслей — не важно. Много лет назад, однажды, когда мне едва ли исполнилось десять лет, у меня страшно разболелись зубы. В тот день у нас был музыкальный вечер, и моя матушка, покойная принцесса де Мортань, приказала мне выйти к гостям. Как сейчас помню, у нас играли тогда не Рамо, не Вивальди, а скромные музыканты придворной капеллы. И я все три часа просидела, улыбаясь и приветливо кивая, хотя в глазах у меня было черно от боли. Но самым трудным оказалось даже не это, а железное требование никому ничего не рассказать об этом, ни похвастаться, ни услышать в ответ восторженое изумление, похвалу, или хотя бы простое одобрение… Я и сечас рассказываю вам это лишь в назидание, да и то только потому, что минуло столько лет. Такова ответственность истинного дворянина…
Клаудиа невольно вспыхнула: а ведь она всю жизнь старалась жить ярко, открыто, не скрывая никаких чувств. И герцогиня, словно, прочитав ее мысли, продолжила:
— Нас спасает исключительно верность своей касте, своей крови. Простолюдин может быть храбр, умен, великодушен, но никто не поручится за то, как поведет он себя в той или иной ситуации. И только на дворянина можно положиться, ибо в нем будут говорить не плюсы и минусы сиюминутного положения, а кровь, впитавшая века принципов, чести, работы над собой. Истинный дворянин никогда просто не сможет поступить бесчестно, ибо у него закон запечатлен в сердце… — Но порой герцогиня внезапно обрывала сама себя и устремляла взгляд на полыхающий бело-розовыми огнями парк. — Пойдемте же, Клаудиа, учиться можно и нужно не только у людей, природа тоже наш верный, хотя и тайный учитель, — и женщины часами бродили по пятнистым от игры света и тени аллеям воистину волшебного парка дона Гаспаро. В свое прошлое пребывание здесь, поглощенная занятиями, Клаудиа почти не обращала внимания на сказочное окружение замка д'Альбре. А это был целый мир. В прихотливых, расположенных каскадами давно заброшенных и превратившихся в настоящий лес парках гуляли на полной воле олени, зайцы, лани, росли неведомые в Европе растения, привезенные из Китая и Африки, в том числе, как утверждали слуги, любимые деревья Иоанна Крестителя и царя Соломона. Дорожки ежедневно усыпались летом — свежескошенной травой, а зимой — золотым песком с побережья Сан-Себастьяна. И, казалось, отойдя чуть дальше в дубовую рощу или задержавшись чуть подольше у водопада, можно столкнуться нос к носу с каким-нибудь драконом, единорогом или оборотнем.
Но не только общение с герцогиней д'Эстрэ, чтение великолепных книг из богатейшей библиотеки замка и прогулки по весенним полям отвлекали внимание Клаудии от всех забот и тягот окружающего мира.
То и дело дон Гаспаро устраивал торжественные приемы, на которых, кроме герцогини, графа де Милано и графа де Мурсии, присутствовало множество знатных дам и господ из других стран. И теперь уже всем Клаудиу представляли ее собственным именем!
Так один раз замок д'Альбре посетил известный французский математик Лазар Карно, давно уже смещенный Наполеоном с поста военного министра. Весь обед бывший сановник ругал великого завоевателя за то, что тот превратился в настоящего тирана, а после, не дав старику насладиться обществом дам, дон Гаспаро уединился с ним в кабинете, заинтересовавшись разработанной математиком новой тактикой ведения боя, которую теперь успешно применял в сражениях Наполеон.
И все-таки главная радость заключалась для Клаудии в том, что на всех раутах, балах и во всех торжественных обедах принимал участие и ее родной брат. Игнасио теперь тоже жил в замке, вместе с ней, занимая две просторные комнаты рядом с ее собственными. О, сколько часов провели они вместе, рассказывая друг другу обо всем, что произошло с ними за долгие годы жизни врозь. Она вряд ли сумела передать брату любовь к матери, поскольку с годами и для нее самой донья Марикилья превратилась в почти абстрактный образ прекрасной, но рано угасшей страдалицы. Хорошо помнила Клаудиа только ужасный день рождения брата, но говорить о нем не хотела. Зато об отце Клаудиа всегда говорила с живым упоением, так, будто он только что покинул комнату. Да и сам Игнасио много и подробно расспрашивал об отце, и пытливые глаза его при этом становились задумчивыми и печальными. Обоим казалось, что теперь, когда они вместе, найти дона Рамиреса будет гораздо легче. И Клаудиа жила, уносимая весенними ветрами новых надежд, почти забыв о настоящем.
Поэтому однажды, когда уже отцвели первые цветы на горных лугах, девушка вдруг несказанно удивилась, услышав в ответ на свой приветливый оклик злые слова Педро:
— Наслаждаетесь счастьем, сенья?! — бросил он, сбегая по главной лестнице в сапогах для верховой езды и плотной, не по погоде, куртке, явно не намереваясь останавливаться.
— Педро, в чем дело? — потребовала рассерженная девушка.
Он с неохотой замедлил шаг, обернувшись, посмотрел на нее в упор.
— В чем дело?! Блаженная пташка в золотой клетке совсем ничего не знает!
— Но что я должна знать, Перикито? Да говори ты понятнее, — пытливо вглядываясь в горящие темным огнем глаза, потребовала Клаудиа.
— Что ты должна знать? А то, что вся Испания вот уже полтора месяца умывается кровью! Что королем у нас отныне не кто иной, как Хосеф Бонапарт! Что в Астурии и Галисии восстания! Что повсюду создаются хунты! Что французы осадили Сарагосу и уже разрушили своими пушками…