Аланхэ, как всегда, отказавшись от помещения во дворце графов ди Луна, где в мирное время заседал Суд, а теперь располагалась Хунта, занял квартиру в две комнаты на набережной Эбро между церквями дель Пилар и Сан Хуан де лос Панетас. Иногда он засыпал и просыпался под мелодичный перезвон обеих церквей, но чаще — не слышал ничего, падая от усталости, как убитый. Несколько раз за это время к нему приходил старый дон Хосе, и граф находил в беседах с ним настоящее удовольствие. Они говорили об Испании, о Наполеоне, о байонской конституции, о возможности защищать Сарагосу и многом другом.
— Вероятно, Жозеф полагал, что дать нам равенство и ту меру свободы, которую мы в состоянии усвоить — значит приобрести наше расположение. Но мы были только оскорблены, и с этого момента кампания Наполеона пошла прахом. Пусть пока он одерживает победы, но крах его неизбежен, — уверенно говорил старик.
— Да, это странно, Испания уже полгода объята огнем, а император все думает, что благодеяния представительного строя привлекут к нему все сердца. Простите мне мой вопрос, дон Хосе, но, судя по вашему образу мысли, вы дворянин?
— Да, — помолчав, ответил старик. — Но это уже давно не имеет никакого значения. Я человек без прошлого и без будущего. Хорошо еще, что полезен в настоящем, — горько усмехнулся он, и Аланхэ не стал расспрашивать дальше.
Пока в городе было тихо, дон Гарсия много просто ходил по улицам, присматриваясь к перекресткам, воротам и монастырским стенам, рассматривая их лишь с точки зрения удобства или, наоборот, неудобства для обороны. Он побывал у трех западных ворот, проверил оба редута на юге, соединенные узкой речонкой Уэрвой, обошел Тенериас[149], и с каждым разом возможность выстоять казалась ему все более реальной.
Выполняя обещание, данное герильясу, он регулярно приходил и на Лас Эрас, где неизменно находил дона Хосе, но передавать пока было особо нечего, и эти встречи по-прежнему заканчивались лишь долгими беседами обо всем. Как-то раз дон Гарсия застал старика в компании с неким странным существом без возраста. Дон Хосе сидел на старой могильной плите, а рядом, как на первый взгляд показалось графу, стоял коротышка, рост которого был даже ниже сидящего. Оба о чем-то упоенно спорили, но, завидев незнакомца, существо мгновенно исчезло, передвигаясь какими-то странными движениями.
— Кто это? — полюбопытствовал Аланхэ.
— Мой старый боевой товарищ. Он словно дух этого города, знает здесь каждую трещину в стенах, каждую ступеньку в подвалах. Эмпесинадо высоко его ценит.
— Простите..?
— Эмпесинадо. Тот самый молодой человек, главарь местных герильясов, который разговаривал с вами.
— Да, я много слышал о нем в последнее время. Однако, мне кажется я где-то видел его раньше…
Игнасио и Педро оказались у старой мельницы раньше Клаудии.
— Ну, как, не хромает? — первым делом озабоченно спросил Педро.
— Все нормально, просто камешек в копыте застрял… — И словно в подтверждение его слов Кампанулья тут же попыталась сделать свечку.
— Держи ее жестче, минино, не ради себя — ради нее же.
Однако не успели они договорить, как услышали топот копыт. К ним приближался какой-то неизвестный молодой человек, в котором только Педро своим глубинным чутьем влюбленного по едва уловимым признакам смог узнать Клаудиу. Оба молодых человека выразили восторг по поводу столь прекрасной идеи, о которой ни один из них даже не подумал. Но времени на разговоры уже не оставалось, луна окончательно взошла, и все трое помчались на хорошем галопе к югу.
Дорога предстояла нелегкая. Все северные города и крепости Испании еще с конца прошлого года были обманом заняты французами, поэтому теперь троица уходила из замка точно так же, как полгода назад туда пробиралась — тропами, знакомыми лишь одному Педро. При этом большую часть времени приходилось не только помалкивать и не разводить огня, но даже обматывать копыта коней войлоком, который меняли на каждой стоянке.
В эти несколько дней им пришлось бы совсем несладко, если бы не предусмотрительность и опыт Педро. На протяжении всего пути он уже заранее приготовил укромные места стоянок с запасами продуктов и хвороста. Поэтому в светлые часы дня они могли не только плотно поесть какой-нибудь похлебки, но и выспаться. Разговоры при этом велись лишь самые необходимые. Впрочем, однажды, перед тем, как лечь, Педро вдруг спросил у Игнасио:
— А чем это ты там еще занимался?
Игнасио сразу же понял, о чем речь.
— Однажды, когда мне было еще лет десять, я долго наблюдал за тем, как кошка охотится на голубей…
— Все ясно, дальше можешь не рассказывать, — зевнул Педро и, хлопнув мальчика по плечу, с улыбкой добавил: — Давай спать, минино, это еще далеко не вся наука…
Когда они добрались до щемящего душу Педро воспоминаниями предместья Арраваль, день клонился к закату. Впереди на набережной уже поднимались четыре стройные, как девичьи фигуры, знакомые башни и низкий купол собора дель Пилар — бессмертного творения эль Моцо. До Сарагосы теперь было рукой подать. Однако перед самым мостом через Эбро путников вдруг остановил пикет вооруженных егерей.
— Стой! Стой! — грубо окрикнули солдаты. — Подорожные или пропуск, подписанный тремя членами хунты. — Молодые люди растерялись, ибо всю эту долгую дорогу им казалось, что в городе их встретят с восторгом и распростертыми объятиями. — Кто вы такие и зачем сюда прибыли?
— Мы прибыли сражаться с французами, оборонять Сарагосу, приятель, — просто без всякого пафоса ответил Педро.
— Я тебе не приятель, — грубо оборвал его часовой.
— Да что ты смотришь, в караулку их, да вызовите сюда сержанта Техедоро! Сколько таких приятелей уже валяется во рву по дороге на Валенсию, — подхватил второй.
Оба солдата были настроены явно враждебно. За их спинами в отдалении маячило еще несколько человек, готовых в любой момент пустить в ход оружие.
— Нет у нас ни подорожных, ни приказа, ни пропуска… — начал нервничать Педро.
— Мы здесь по зову сердца, мы испанцы! — пылко вмешался Игнасио.
— Кто вас знает, какие вы испанцы, — отрезал первый солдат.
— А ну, поворачивай отсюда по-хорошему, пока мы вас тут не пришили, — решительно заявил второй.
Педро уже начинал не на шутку заводиться, и неизвестно, чем бы закончилась эта сцена, если бы в разговор не вмешался какой-то старичок, высунувший мохнатую, как у чучела, голову из окна караулки.
— Верно, верно, сынок, а ну, гони их, чертей, отсюда, карамба[150]! Мало ли, какие лазутчики. Да и не военные они, а нам здесь лишние рты не нужны. Вот, помню в шестьдесят первом…
Однако дальнейшие излияния словоохотливого старика были прерваны таким диким, таким душераздирающим воплем Педро, что все вокруг чуть не пороняли ружья.
— Локвакс! Локвакс! Добрый мой Локвакс! Ты жив!..
Егеря растерянно переглядывались, Игнасио восторженно смотрел на словно сошедшего с ума Педро, будучи уверен, что это — всего лишь очередная придуманная им штука, которая позволит им проникнуть в город, а Клаудиа невольно прижала руку к сердцу. Следующие несколько секунд стояла неимоверная, неправдоподобная тишина.
Но вот старик, который, казалось, совсем лишился дара речи, начал оживать. Он выпрыгнул на крыльцо, явив, наконец, свое безногое тело целиком, и, не спуская глаз с только что дико возопившего всадника, медленно поехал к нему на своем деревянном корыте.
Все, как завороженные, смотрели на этих двоих, затаив дыхание. Какое-то время слышался только скрип деревянных колес и глухой стук деревяшек о землю. Но чем ближе подъезжал старик, тем больше караульные приходили в себя. В конце концов, то, что человек на такой великолепной кобыле, знает Локвакса, еще ничего не доказывает. Мало ли кто мог знать их любимца, его пол-Испании знает! Все ждали, что скажет сам старик.
Но вот губы безногого задрожали, и слезы покатились из его мутных, уже бледных, как у младенца, глаз.
— Педро… — едва слышно прошептал он. — Педро, сынок, ты… — все больше начинал обретать он голос.
— Это я, Локвакс, я! Неужели ты жив… Пресвятая дева дель Пилар, — уже ни на кого больше не обращая внимания, бормотал Педро, слезая с Эрманиты и опускаясь рядом со своим старым наставником и другом на колени.
Весь караул с облегчением, пряча улыбки и едва не вытирая глаза, наблюдал за тем, как обнялись эти двое: молодой высокий незнакомец и их старый веселый Локвакс, раз и навсегда покоривший всех защитников и жителей Сарагосы еще во время первой осады.
Потом снова повисло молчание, и все стали как-то неловко переглядываться и виновато улыбаться: веселый Локвакс и незнакомец явно рыдали, спрятав лица в объятиях друг друга.
— Никак, старина Локвакс встретил сына? — осторожно сказал один из караульных другому.
— Да у него вроде и не было никаких детей, никогда он не рассказывал ни о каком сыне, — удивился другой.
А Клаудиа в это время что-то шептала на ухо Игнасио, и лицо мальчика все больше начинала озарять улыбка.
И тут нависшая было неловкость вдруг сменилась буйным весельем. Педро с Локваксом разомкнули объятия, и безногий старик пустился в пляс самым натуральным образом. Он приплясывал, весело напевая их старую песенку:
Блеск фальшивого алмаза
Не способен скрыть обман,
Сбрось и ты свою личину,
Вероломный Редуан!
И Педро привычно подхватил, уперев руку в бедро и игриво поглядывая на своих спутников:
Веселье стало захватывать и солдат караула. Уже откуда ни возьмись появилась гитара, и ее звучные аккорды под чьими-то умелыми пальцами подхватили мелодию старинной песенки.