— Ну, я думаю, что граф Аланхэ достаточно опытен для того, чтобы, когда начнется заваруха, сориентироваться самостоятельно и подыграть нам.
— Наверное, это так, — задумчиво сказал дон Рамирес.
— Дон Хосе, вас беспокоит что-то еще. Скажите, что именно, — серьезно глядя на старика, спросил Эмпесинадо.
Дон Рамирес посмотрел прямо в глаза смуглому, широкоплечему командиру партиды и внезапно подумал, а стоит ли обременять сознание этого прирожденного солдата такими сентиментальными мелочами, как встреча с детьми после многолетней разлуки? Поймет ли одинокий человек, всю свою волю и все свои мысли сконцентрировавший лишь на единственной цели — изгнать французов с родной земли, — чувства одинокого старого отца? Однако, замешкавшись лишь на секунду, дон Рамирес, решил, что и скрывать свои чувства он не вправе, а потому просто сказал:
— Сеньор командир, там, в Сарагосе, в последний день я встретил своих детей, которых не видел уже более четырнадцати лет, и верного слугу. То есть это даже не слуга, — поторопился добавить дон Рамирес, перехватив удивленно-насмешливый взгляд явно далекого от каких-либо сантиментов командира партиды, — это мальчик, которого я подобрал когда-то на бадалонской дороге, он мне как… сын…
Черные круглые глаза герильяса вдруг на секунду вспыхнули, как показалось, дону Рамиресу, красным дьявольским огоньком.
— Ах, вот оно в чем дело, — протянул Эмпесинадо и оглядел старика с головы до ног. — Понимаю вас, дон Хосе. Не беспокойтесь, все будет в порядке. Теперь мы с ними будем прорываться друг другу навстречу. И я обещаю вам, что при первой же возможности мы тоже прорвемся в Сарагосу и встанем в ряды ее защитников.
— Но…
— Да, дорогой мой дон Хосе. Я прекрасно понимаю, что мои шесть сотен бойцов мало что смогут сделать в открытом поле против одной из лучших в мире армий. Поэтому я и привел своих людей сюда, на северную сторону от города, чтобы делать пока единственное, что в нашей ситуации возможно — мешать сообщениям осадного корпуса с основными силами, большей частью расположенными сейчас в северных провинциях. Да и глубина осадного кольца с этой стороны гораздо меньше, чем с южной, поскольку почти весь север Испании уже в руках французов. И, признаюсь вам по секрету, дон Хосе, что самой удачной, на мой взгляд, нашей помощью осажденным было бы захватить большой продовольственный обоз французов и пробиться с ним в Сарагосу.
— Но это невозможно, — удивленно глядя на командира, сказал дон Рамирес.
— Ах, дон Хосе, боюсь, что вы правы, — со вздохом ответил Эмпесинадо. — А помечтать порой все же так хочется даже нашему брату, военному.
— Но для этого мне все равно надо будет пробраться в город, чтобы согласовать действия, — вдруг загорелся тайной надеждой дон Рамирес.
— Да, непременно, чтобы они ударили нам навстречу, — неожиданно сразу же согласился Эмпесинадо. Но прежде еще нужно выяснить, когда и по какой дороге пойдет обоз. А пока нам остается только ждать, дон Хосе. Только ждать…
Дон Рамирес вышел из палатки расстроенный и лишенный надежд. Ждать, ждать, постоянно приходится чего-то ждать. Эх, а вечер такой отличный, темный, сейчас бы самое время отправиться в путь. Но… пожалуй, и в самом деле в этой ситуации гораздо целесообразнее выждать несколько дней. Во-первых, пусть пока немного притупится первоначальная бдительность караулов. А, во-вторых, быть может, в ближайшие дни появится более реальная необходимость связаться с осажденными. И тогда риск его перехода будет хотя бы более оправдан.
Однако ночь показалась дону Рамиресу бесконечной; он долго ворочался и вздыхал, вызывая недовольное ворчание тех, кому мешал своей бессонницей. Мало того, что ему не давало уснуть постоянное беспокойство о детях, он еще и достаточно выспался днем, а темная, как специально, ночь все тянула и тянула старика в путь. «Но, может быть, они догадаются, что просто изменились обстоятельства, и надо только подождать еще немного. Ведь должны же они понимать, что я, в конце концов, не по собственному произволу гуляю туда-сюда на такое неблизкое расстояние… В мои-то годы!»
Утром дон Рамирес проснулся от каких-то возбужденных криков и, прежде всего, удивился, что под утро все-таки заснул. Но вот, встав и умывшись в ручье — привычка, которую старый воин соблюдал неукоснительно еще со времен французского плена — по оживлению и крикам бегавших по лагерю волонтеров он вдруг понял, что французы начали штурм Сарагосы, причем, именно с самой невыгодной для них северной стороны.
«Ох, и взгреет потом Наполеон этого идиота», — мелькнуло в голове у дона Рамиреса, пока он бежал к палатке командира партиды. Эмпесинадо встретил его широкой белозубой улыбкой.
— Я же говорил вам, дон Хосе, что такой опытный солдат, как вы, мне в отряде просто необходим! Как я понимаю, вы уже поняли, что случилось?
— Да, французы напали на город с севера, даже не подготовившись к штурму, как следует. Они будут нести большие потери. Сарагосцы настроены очень решительно.
— А что в этой ситуации следует делать нам, дон Хосе?
— Я думаю, проверить, насколько крепок тыл этих осаждающих с севера остолопов.
— Верно! Я уже приказал трубить сбор. У нас не так много сил для рекогносцировки, поэтому я решил сходу провести разведку боем. Нам остается рассчитывать лишь на то, что французы от неожиданности придут в замешательство и, прекратив штурм города…
— Всеми силами ударят по нам.
— И тут, поскольку связи с городом у нас нет, нам остается только надеяться, что Аланхэ поймет, в чем дело, и бросит кавалерию на преследование отходящего противника.
— Этот маневр, конечно же, очень вероятен. Однако я бы на месте генерал-капитана не стал так рисковать своей кавалерией в первый же день осады. Вот если бы он точно знал, что является причиной внезапного отхода… Впрочем, я думаю, они не отойдут.
— А вот это мы еще посмотрим, — глядя куда-то вдаль, вдруг озлобился Эмпесинадо.
— Может быть, все же подождать ночи и ударить…
— Как шакалы? Нет, дон Хосе. Мы на своей земле…
Дон Рамирес почесал затылок и… оставил сомнения. В конце концов, ему тоже давно надоело только рассчитывать, ждать и сидеть сложа руки.
Все люди партиды, отчаянно преданные Эмпесинадо и своему делу, тоже воодушевились сверх всякой меры, поэтому выражать дальнейшие сомнения было бессмысленно, оставалось лишь как можно более тщательно подготовиться к предстоящему нападению, в котором каждому предстояло поработать по крайней мере за пятерых.
Эмпесинадо разделил всех людей на пять отрядов, поставив во главе каждого наиболее решительных, а дона Рамиреса оставил при себе, возглавив центральную группу герильясов.
И, как только все приготовления были закончены, Эмпесинадо выкрикнул своим хрипловатым голосом, сорванным, вероятно, еще на первых стадиях народной войны:
— Ну что, ребята, покажем мусьюрам, каково драться на испанской земле… Вперед!
И пять отрядов рванулись вперед так, как рвется со смычков истомившаяся бездельем свора гончих, причуявших зверя. Партида неслась, изрыгая дикие крики, проклятия, вой и рев, однако через несколько десятков метров Эмпесинадо сдержал своих молодцов:
— Полегче, полегче, ребята. До французов еще около полулиги, а мы должны быть свежими и яростными, как вихрь.
И колонны сбавили темп, а главное — перестали кричать.
Впереди темнела довольно обширная роща, на прикрытие которой Эмпесинадо очень рассчитывал и к которой теперь направил своих бойцов. Он намеревался, вырвавшись на открытый простор в развернутых цепях, внезапно обрушиться на задние ряды французов и, быстро преодолев разделяющее их голое пространство, ударить в штыковую, чтобы отбить батарею и накрыть атакующих их же собственным огнем.
План был дерзкий, но, возможно, не самый безумный. Эмпесинадо настолько верил в него, что даже не стал делиться этим со своим первым советником.
Со стороны рощи до герильясов все отчетливее начинал доноситься гул отдаленного боя, изрядно горячивший кровь всех этих стосковавшихся по настоящему делу, бегущих вперед людей. «А в Сарагосе сейчас, должно быть, жарко! — думал каждый из них и еще крепче сжимал руками ружье с примкнутым штыком. — Ничего, друзья, держитесь. Сейчас уж мы воткнем им в жирный зад свои иголочки!»
В Сарагосе и в самом деле было жарко. С самого утра французы начали яростный штурм не только с севера, как думали герильясы, а сразу с двух направлений — на возвышенность Торреро и на левобережное предместье реки Эбро, надеясь сходу захватить два плацдарма, представлявшихся французскому командованию ключевыми для развития дальнейшего успеха.
Сарагосцы, уже давно приготовившиеся к решительным осадным действиям противника и настроенные также крайне решительно, все же не ожидали столь мощного натиска, организованного по всем правилам военного искусства. Да еще и сразу с двух противоположных направлений! Пушки французов, неожиданно нарушив затянувшуюся декабрьскую тишину, произвели необходимый эффект, заставив защитников города искать надежных убежищ от их губительных ядер. И это позволило нападавшим выиграть те несколько мгновений, за которые изготовившаяся французская пехота успела пробежать первую сотню метров, практически не понеся потерь. Однако продвигаться дальше оказалось уже не так просто.
Высоту обороняло около десяти тысяч человек, которыми командовали опытные генералы О’Нейли и Сен Марч. Там были волонтеры из Барбона, Кастилии, Кампо Сегорбино, Аликанте, Сории, а также полк мурсийцев и рота валлонских егерей под командованием Педро, который таким образом с первого же дня осады оказался в первых рядах защитников города. Люди стояли на высоте насмерть и готовы были бесконечно отбрасывать французов штыковыми контратаками. Но, к сожалению, окружающие высоту позиции не были защищены ни живой силой, ни укреплениями, поэтому опытные боевые генералы, заметив обходной маневр французов с левого фланга по берегу Уэрвы, дали приказ отойти и оставить высоту. Они не могли позволить неприятелю отрезать от города такое значительное количество его защитников. Волонтеры отошли в полном порядке, успев забрать все орудия, за исключением одного, разбитого французами при штурме высоты.