— Об одном только я прошу тебя, Игнасио: помни, что мы тоже обрели тебя не для того, чтобы потерять, — жарко прошептала она.
И тут уже сам дон Гарсия едва окончательно не лишился рассудка. От звуков этого голоса сознание его на мгновение помутилось, и чтобы не упасть он схватился рукой за торчавший рядом крест. Пустые ножны громко звякнули о металл.
— Кто там? — испуганно обернулась девушка, и это восклицание вернуло Аланхэ к реальности.
— Что вы здесь делаете, мадмуазель Женевьева де Салиньи? — почти с ужасом спросил граф.
— Ах, дон Гарсия… — с трудом выговорила Клаудиа и вспыхнула так, что румянец на ее щеках так и горел даже в полутьме.
— Что вы здесь делаете? — уже совсем жестко потребовал Аланхэ и прикрыл тяжелые веки, чтобы не видеть этого прекрасного лица, искаженного ложью. Француженка, шпионка… О, донья Хелечо! Ответа так и не было, и он устало, как человек, потерявший последнюю надежду, закончил. — Я вынужден арестовать вас обоих и отвести в Университет. — В здании университета содержались задержанные по каким-либо подозрениям и та жалкая кучка пленных, которых удалось оставить в живых — пленных сарагосцы не брали. — Отдайте имеющееся оружие и ступайте вперед.
Но мальчик вдруг проворно отпрыгнул за ближайшее надгробие, и в руке его блеснула дага. Он давно уже преисполнился какой-то тайной враждебности к этому надменному офицеру, всегда при встречах с мальчиком отчетливо изображавшему на своем лице презрение ко всему, что касалось Князя мира.
— Нет, Игнасио! Не смей! — пронзительно крикнула Клаудиа, видя, что Аланхэ спокойно встал в первую позицию. — Подождите, граф, он всего лишь глупый мальчишка… — Она бросилась между братом и Аланхэ, почти прижавшись к последнему своим высоким гибким телом. — И он совсем вне себя от того, что пропал отец!
— Его отец и ваш покровитель, насколько мне известно, теперь преспокойно наслаждается жизнью где-то в Италии, — сухо ответил дон Гарсия, и на всякий случай переложил шпагу в левую руку.
Черный взгляд обжег его напряженное лицо, с глазами, ставшими от усталости и трехдневной бессонницы совсем призрачными.
— Как, разве вы еще не знаете..? — растерянно прошептала девушка. — Ведь весь город… О, Господи. Я знаю, сейчас вы можете ничему не поверить, видите ли, ваша светлость, дело в том… — Но тут она решительно отстранилась и обернулась к мальчику. — Убери дагу, Игнасио, и иди сюда. — Затем Клаудиа схватила мальчика за руку и притянула к себе. — Посмотрите сами! Неужели вы не видите?..
Дон Гарсия впился взором в два пылающих лица перед собою, и ему показалось, что в глазах у него двоится.
— Это какая-то дьявольская шутка, — вырвалось у него.
— Нет, нет! Это правда, Игнасио — мой родной брат, и три дня назад здесь в Сарагосе мы нашли отца, которого я потеряла в десять лет. Вы несомненно знаете его, здесь все его знают. Его называют просто Хосе Пейраса, но на самом деле он дон Рамирес Хосе Пейраса де Гризальва, и я никакая не Женевьева и не француженка, я Клаудиа Рамирес де Гризальва, каталонка — торопилась Клаудиа, и ликующая радость заливала ее сердце от того, что она, наконец, может оправдаться перед этим надменным рыцарем чести и духа. — Как все произошло, рассказывать очень долго, хотя мне и очень хочется рассказать это именно вам, потому что… потому… — Девушка вдруг запнулась, будучи не в силах объяснить своего желания. — Но сейчас важно не упустить время. Ведь вы знаете, что отец ушел еще до начала осады. Он обещал через сутки прийти и до сих пор не вернулся?
— Да, и именно поэтому я сейчас здесь, — рассеянно ответил дон Гарсия, не зная, верить ли в нагромождение нелепых и невозможных фактов, и точно так же, почти машинально взял девушку за руку. Его ледяные пальцы обожгла бешено пульсирующая кровь на запястье, и каким-то шестым чувством он вдруг ощутил, что эта странная девушка не лжет.
— И вот теперь Игнасио хочет пробраться в отряд и узнать, не случилось ли чего с отцом, а заодно попытаться возобновить связь. Отец в ту ночь рассказал ему, как он находит отряд, а старый Локвакс потом показал все тайные выходы из города. Он сумеет, не бойтесь! — совсем по-детски закончила Клаудиа.
— Я сумею, — ломающимся баском подтвердил Игнасио. — Я могу действовать почти… как Педро, — вдруг хвастливо добавил он.
— Педро Сьерпес? — уже ничему не удивляясь, уточнил Аланхэ.
— Да, вчера я пробрался к нему даже на дель Пилар!
Вспомнив, что вчера творилось перед монастырем Санта Энграсия, Аланхэ вдруг по-другому посмотрел на мальчика.
— Хорошо, тогда запомни то, что ты должен передать в партиду.
Выслушав наставления, обрадованный Игнасио прошептал:
— Спасибо. До скорой встречи, сеньор генерал-капитан, — и почти тут же исчез в темноте. Шаги его вскоре затихли у западных ворот, но Аланхэ мог поклясться, что где-то почти у выхода к неровным шагам мальчика присоединились другие, легкие, скользящие и уверенные. Дон Гарсия вопросительно обернулся к Клаудии, хотел было сказать ей об этом, но вдруг заметил, что все еще сжимает в руке ее запястье.
— Вы ничего не слышали? — машинально прошептал он, забыв уже сам, о чем и зачем спрашивает.
— Нет, все тихо, он вышел на валенсийскую дорогу, — тоже еле слышно ответила девушка.
— А вы? Куда теперь вы?
— Я? Я… с вами, — едва прочел он по губам и вдруг увидел, как обильные, серебряные в лунном свете слезы бегут по ее щекам. — Простите меня, дон Гарсия… Вы презирали меня все эти восемь лет… Я была не такой, какой должна была быть, но я не виновата… Он был моей детской мечтой, на белом коне Бабьеке… Я не лгала… Меня силой увезли в монастырь, совсем девочкой… А потом Вальябрига… Педро… дон Гаспаро… А вы… вы гордый, недосягаемый, безупречный… Но вы спасли меня тогда… — И она неожиданно уткнулась ему в грудь, лицом прямо в ледяную офицерскую пластину.
Кровь бешено застучала в висках дона Гарсии, и перед его глазами, словно омывая их от всего ложного, наносного, придуманного, потекли зеленоватые воды Мансанареса, над которыми трепетала в солнечном свете тонкая фигурка в белом платье, с развевающимися фиалковыми лентами под грудью…
— Хелечо! — выдохнул он. — Каталонка. Испанка! — и он непроизвольно припал губами к соленым губам…
Игнасио пробирался меж поваленных временем и ядрами памятников, чувствуя во всем теле ту ловкость и легкость, которые появляются, когда человек добился-таки, наконец, давно и страстно желаемого. Он ощущал себя одновременно змеей, охотником, волком и разведчиком, весь мир казался ему доступным и открытым. Ноздри его жадно втягивали морозный сладковатый воздух, а уши наслаждались скрипом снега, как лучшей на свете музыкой. Неожиданно к скрипу его шагов присоединился другой скрип, причем повторявший его собственный с удивительной точностью и отстававший всего лишь на несколько мгновений. Игнасио даже проверил: да, ровно три секунды. Он сбавил темп, и невидимка тотчас под него подстроился. Затем Игнасио ускорил шаги — и снова то же самое. Но впереди уже темнела арка кладбищенских ворот. Оттуда надо было свернуть вправо, миновать замок Альхаферия, пересечь мадридскую дорогу и — самое трудное — пробраться незамеченным вдоль берега Эбро; мальчику казалось, что пройти сквозь кольцо блокады проще всего именно по самой кромке берега, укрываясь в прибрежных кустах. Игнасио уже заранее представлял себе все красоты предстоящей ему дороги, особенно величественный замок мавров, над куполом которого несутся тяжелые, темные, чреватые снегом тучи — и радовался свободе. Четырнадцать лет жизни в жесткой атмосфере испанского двора казались ему теперь сном.
И, воодушевленный своей новой вольной жизнью, Игнасио перестал обращать внимание на скрип сзади, до того ли теперь? Он вышел за ворота и быстро сориентировался по французским бивачным кострам. «Если что, скажу, что я француз, который, естественно, хочет убежать из этого города, — подумал он, и, несказанно обрадовавшись своей выдумке, даже стал придумывать, какое бы взять себе имя. — Сказать де Салиньи? Нет, опасно, Клаудита была человеком все же достаточно известным… — Он стал перебирать все прочитанные французские романы и остановился на звучном имени господина де Рамьера. — Итак, я назовусь Оттавио де Рамьером, сыном французского собирателя древностей, которых тут должно быть полно. Отец не может оторваться от своих коллекций, а мне жизнь дорога, я молод, я хочу вернуться в Париж… Нет, в Париж это слишком, лучше чего-нибудь попроще… В какой-нибудь Гренобль, да в Гренобль…»
Увлекшись сочинением своей новой биографии, Игнасио даже не заметил, что рядом с ним движется еще одна тень, почти неотличимая от его собственной. Но вот тень метнулась ему наперерез, и тропинку загородил неизвестно откуда взявшийся человек.
— Что ты все идешь и бормочешь, идешь и бормочешь, как чокнутый! — возмутился незнакомец. — А француз — раз! И все твои планы тю-тю! Тоже мне разведчик!
Игнасио одновременно опешил и оскорбился. К тому же, голос у стоявшего перед ним мальчишки был высоким и противным.
— Послушайте, сеньор соглядатай, — как можно презрительней обратился он, — ступайте своей дорогой и не мешайте людям делать настоящее дело.
— Дело! — Нисколько не обидевшись на «соглядатая», воскликнул мальчик. — Так дела не делаются. Впрочем, нечего нам тратить время на разговоры. — Он задрал голову к небу, отчего широкополая шляпа со свисающими лентами чуть не свалилась, и незнакомец быстро и опасливо нахлобучил ее еще ниже. — Тучи скоро пройдут, а при луне мы окажемся, как на ладони.
— Мы?! — не поверил своим ушам Игнасио. — При чем тут вы?
— А при том, дорогой сеньор Игнасио, что один вы не доберетесь и до Альхаферии, потому как французы его уже почти обошли, и вы попадетесь прямо к ним в лапки.
Игнасио с нескрываемым любопытством посмотрел на своего столь неожиданного компаньона. Мальчику было на вид лет тринадцать. Узкие штаны коричневого сукна, черные чулки и башмаки из бычьей шкуры, жилет с квадратным вырезом, толстая куртка и крестьянский кушак с прорезными карманами составляли его костюм, а лицо, на котором не было и намека на пух над губой, казалось нежным, как у девочки.