— Откуда ты знаешь мое имя? — вдруг решив, что можно перейти на «ты», на всякий случай спросил Игнасио, заранее уверенный, что ответа не получит. Наверняка, это один из местных, которые болтаются по городу и окрестностям целыми днями и знают все про всех. А тем более, их здесь так торжественно встречали, и дон Рамирес — фигура не из последних. Но мальчик ответил совсем не то.
— Я знаю о тебе давно, еще с Мадрида… Но хватит вопросов. Сейчас свернем чуть правее и через холмы. Иди след в след.
— Но в таком случае скажи мне твое имя.
— Мое имя? Но оно ничего не изменит. Пусть будет хотя бы… Мусго.
— Что за дикое имя? Это же какой-то лишайник…[159]
— Мне нравится — этого достаточно. Ты следи за правой стороной, а я за левой. Пошли.
И мальчик пошел вперед быстрым скользящим шагом, так что Игнасио едва поспевал за ним.
Они вышли в узкую долинку, шедшую перпендикулярно реке. Небо, как и обещал Мусго, стало светлеть, приобретая цвет остывшего пепла. Гребни холмов, напоминавшие своими причудливыми очертаниями то спящую собаку, то бурдюк с вином, вырисовывались все отчетливей, открывая взору разбросанные то там, то сям убогие крестьянские усадьбы, заросли падуба и вяза, одинокие гордые кипарисы, несколько пасек.
— А где же замок? — прошептал Игнасио, очарованный представшим ему зрелищем.
— Мы давно прошли его. Скоро уже Эбро. Но знай… я останусь здесь.
— Почему? — искренне удивился Игнасио.
Мусго замялся.
— Мое дело — город, эта сторона. Так уж вышло… — печально вздохнул он.
— Ты — герильяс? — почти с уверенностью спросил Игнасио.
Но Мусго в ответ засмеялся еще печальней, чем только что вздохнул, и голубые глаза его блеснули в лунном свете.
— Нет. Я совсем иное. Иди же, луна скоро скроется, вода высокая, лодка пойдет легко… — Мальчик вдруг положил руку на плечо Игнасио, и рука эта оказалась почти невесомой. — Только не вздумай грести — ложись на дно и хоть спи. Они сами перехватят лодку.
— Но при чем тут лодка? Где? Кто меня перехватит?
— Какой же ты все-таки недогадливый. Разведчику не пристало быть таким, — улыбнулся, впрочем, совсем не обидно странный мальчик и, серьезно поглядывая на своего спутника снизу вверх, покровительственно начал объяснять суть дела: — Слушай внимательно. Герильясы сейчас находятся совсем не там, куда ты собрался. Они на том берегу. Но проще всего добираться до них не по берегу, а сидя, или, вернее, лежа на дне лодки и просто сплавляясь вниз по реке Эбро. Через пару лиг на реке есть одна заводь, куда тебя непременно прибьет течением. Там постоянно дежурят несколько герильясов; они вылавливают трупы, своих хоронят, а французов проталкивают дальше по течению, в назидание всем прочим. Они…
— Выловят и меня, — поспешил продемонстрировать свою сообразительность Игнасио.
— Ну, наконец-то, понял, — облегченно закончил Мусго, а потом со смехом добавил: — И для этого совсем не обязательно было столько играть в разведчиков, ты мог совершенно спокойно пройти по городу и сесть в лодку, которая привязана под мостом. А там еще нет никаких французов.
— А вот сейчас ты все же лукавишь, — с явным внутренним облегчением тоже рассмеялся Игнасио. — Отец не зря говорил мне про Лас Эрас. И если бы я не пришел туда, то не встретил бы тебя.
— Что ж… Карты были разложены верно… А теперь ступай.
Но Игнасио, прекрасно понимая, что все уже сказано, и действительно пора уходить, чтобы за ночь, слившись с темной бесшумной водой в одно целое, успеть проплыть пару лиг, продолжал стоять. Смутное, совершенно неясное ему самому чувство удерживало его на месте, не давая отвести глаз от этого странного, неизвестно откуда взявшегося мальчишки. Он лихорадочно соображал, чем именно надо бы закончить их на первый взгляд нелепый, но внутренне полный особого смысла разговор.
— Когда я вернусь, и вернусь с отцом, то непременно найду тебя, слышишь, Мусго… Ведь ты… Ты, наверное, спас мне жизнь…
— Думай, как хочешь. Но иди, а то… ночь не бесконечна.
— Да, я иду, — Игнасио решительно повернулся в сторону города с ощущением, что мальчик за его спиной сейчас растает, испарится, исчезнет, оставив после себя лишь морозную пыль, а сам он снова окажется на Лас Эрасе. Страшный соблазн обернуться охватил его, и почти против своей воли Игнасио стал медленно поворачиваться…
— Постой. — Мгновенное движение — и две пары глаз, голубые и черные, столкнулись взглядами так, что Игнасио показалось, будто он на какое-то время ослеп. — Возьми вот это. Просто так, на всякий случай, — Мусго протянул Игнасио узкую алую ленточку. — Я снял это с груди одного из погибших. Ему она все равно уже больше не нужна…
Взяв ленточку дрогнувшими пальцами, словно она обжигала, Игнасио сунул странный дар за пазуху и, уже не оглядываясь, побежал туда, где теперь ясно вырисовывался силуэт какой-то церкви.
Ему казалось, что прошло никак не менее получаса. Луна опустилась за церковный шпиль, и от этого вся она светилась по контуру ярко-голубой каймой, словно обведенная рукой невидимого художника. Игнасио приостановил шаг, любуясь этой волшебной картиной.
— Это Сан Хуан де лос Панетас, — услышал он за спиной. — Я люблю ее, пожалуй, даже больше, чем дель Пилар.
— Мусго?
— Ты слишком медленно ходишь, Игнасио. Луна уже за церковью, бежим!
Взявшись за руки, они понеслись по пустынной набережной, как два духа воздуха, и, оставив вправо кружевной силуэт дель Пилар, скоро уже стояли перед мрачной громадой сарагосского моста. Внизу у быков действительно тихо плескалась лодка.
— Так ты будешь ждать меня на обратном пути?
— А ты уверен, что он будет, этот обратный путь? — сказал Мусго, но, заметив вытянувшееся лицо Игнасио, быстро поправился: — Это шутка, чтобы не сглазить. Да и… я ведь не проводник. Я просто всегда там, где нужен. — Игнасио опустил голову. За то короткое время, что они практически молча пробирались западными окрестностями города, а особенно, когда, задыхаясь, летели над суровым Эбро, этот странный мальчик приобрел над ним какую-то таинственную власть. Игнасио стало казаться, что он знал Мусго всю жизнь и что ближе друга у него никогда еще не было и не будет. Впрочем, из самолюбия он постарался приписать это очарование новизне места, остроте ощущений, волшебной красоте пейзажа и… полной луне. — Но знай, если услышишь вороний крик — вот такой, — Мусго совершенно неотличимо от вороны, протяжно и тоскливо каркнул несколько раз подряд, — значит, я недалеко, и все знаю.
— Но почему именно ворона? — желая еще как-то продлить общение с загадочным мальчишкой, полюбопытствовал Игнасио.
— Потому. Когда-то у меня была птица, красивая, умная… В общем, я люблю птиц, а что в осажденном городе удобней вороны? — нехорошо усмехнулся он. — Ладно, вперед, — и мальчик слегка подтолкнул Игнасио к черному пятну лодки. — Луна уже вот-вот скроется…
Следуя совету Мусго, Игнасио, отвязав лодку и оттолкнувшись от берега, лег на влажное днище, прикрылся лежавшим там отсыревшим одеялом и еще долго не мог прогнать из памяти последний небрежный жест и какие-то покровительственные слова, брошенные ему в спину. И мальчик снова и снова изо всех сил старался послать подальше этого сумасшедшего с его бреднями о луне и воронах. Впереди было настоящее дело.
Сколько времени прошло с того часа, как лодка легко соскользнула в воду, Игнасио был не в состоянии определить. Он видел, как промелькнули мимо массивные, облепленные тиной опоры моста, как луна сначала потеряла четкие очертания, а потом скрылась в облаке, потом как небо зарозовело и налилось снизу светлым золотом. Ему казалось, что он плывет уже много дней, целую жизнь, и перед слипающимися глазами потянулись образы прошлого. Игнасио не жалел, что судьба забрала его из дворцов, не обижался на Пепу, которую про себя все равно продолжал называть мамой, ни в чем не упрекал дона Мануэля, но привыкнуть к мысли, что его родной отец и есть тот высокий худой старик, ему все-таки было трудно. Клаудиа — другое дело. Он помнил ее еще с детских лет, она часто бывала верной подругой его игр и проказ, но дон Рамирес…
Безусловно, он благороден, умен, смел, его любит вся Сарагоса, и сам Игнасио сейчас плывет не куда-нибудь, а ему на выручку, но, может быть, лучше было бы встретиться не с ним, а с той, что умерла, подарив ему жизнь? Интересно, какая она была? Клаудиа почти не говорила об ее внешности, а по коротенькому рассказу дона Рамиреса ничего конкретного представить себе было невозможно. Говорят, она была, как андалузская роза, печальная, истовая и нежная. Игнасио силился представить себе мать, но смуглость и черный бархат глаз упорно затуманивались молочно-белым, небесно-серым и золотым… Клаудиа похожа на отца, а уж он, конечно, на мать… Надо будет спросить у Педро… И с этой мыслью Игнасио, наконец, заснул.
Проснулся он от грубого толчка в плечо. Днище под спиной уже не покачивалось, и мальчик испуганно открыл глаза. Прямо над собой он увидел две иссиня-черные всклокоченные бороды и два затасканных головных платка на шишковатых лбах.
— Вы из партиды эль Эмпесинадо? — обрадовался Игнасио и уже подтянулся на руках за борта, чтобы выскочить из лодки.
— Слышь, как говорит! Ишь, змееныш, только сиську изо рта выпустил, а уже на стороне французов!
— Да чего с ним разговаривать, Гапильос, голову в воду — и вся недолга, — рассудительно заметил второй и крепко схватил Игнасио за куртку.
— Вы что?! Я Игнасио де Гризальва, ищу своего отца, дона Рамиреса, то есть Хосе Пейрасу…
— Каков наглец, а? Да всем на двадцать лиг вокруг известно, что старик давным-давно потерял свою дочь, и никакого сына у него отродясь не бывало! Ты бы, прежде, чем врать, хоть разузнал все как следует, — почти с жалостью проворчал тот, кого назвали Гапильосом.
— Так, значит, вам неизвестно, что четыре дня назад он встретился с нами у моста? — с надеждой пояснил Игнасио. — Вся Сарагоса пела и плясала за…