— Ничего я не брежу. Мой отец — дон Рамирес де Гризальва, он был связным между вашей партидой и городом. Мы нашли его в Сарагосе, как только приехали туда. Но мы прождали три дня напрасно, он не вернулся, и… и я решил найти вас и узнать, что с ним. Если б я знал, что это вы, сеньор Хуан!
Эмпесинадо на мгновение задумался.
— «Мы» — это кто? Ты и Педро?
— И Клаудиа…
— Дьявольщина! — тольку тут Хуан, все последнее время поглощенный войной с французами, наконец, до боли ясно осознал, что означал фокус, показанный им Педро в Аранхуэсе. Клаудиа и Игнасио — брат и сестра, а старик Пейраса!.. — Дьвольщина, — выругался он еще раз и уже несколько иными глазами взглянул на мальчишку. — И Клаудиа в Сарагосе?! Зачем?! Ей-то там делать абсолютно нечего. И Перикито?..
— В Сарагосе… — тут же отозвался во все глаза смотрящий на этого необычного с самых детских лет поражавшего внимание мальчика человека Игнасио. — Педро теперь лейтенант и командует валлонцами.
— Дорвался-таки, старина, — нежно прошептал Хуан. — Но кто рассказал тебе, что отец убит?
— Этот, что принес меня, Гапильос.
Неожиданно Хуан расхохотался во все свое сорванное горло.
— Ну, бродяги! Ну, ловцы душ! Хитрованы, разбойники! — Он еще некоторое время смеялся, пребывая в каком-то необычайном возбуждении не обращая внимания на ужас в глазах Игнасио, а потом, слегка толкнул его обратно на репу. — Посиди-ка здесь, сейчас я вернусь.
Те долгие минуты, что мальчик провел в ожидании Хуана, показались ему самыми страшными в его жизни. Что стало с лейтенантом Мартином, верным телохранителем его отца, то есть дона Мануэля? Неужели за те полгода, в которые они не виделись, он превратился в бесчувственную скотину? А, что, если теперь он силой оставит его у себя, и Клаудиа с Педро будут думать, что он погиб?
Но полог распахнулся, и к нему бросился живой и невредимый дон Рамирес.
— Игнасильо! Сынок! Да как ты?! Что ж ты?!
В проеме сияло довольное лицо Хуана.
— Да, ребята у меня не промах. Но ты, парень, не обижайся: бдительность прежде всего. Он тебя взял на пушку, и слезы твои тебя спасли. А то неужели ты думаешь, что Гапильос стал бы тащить тебя в лагерь? Да прирезал бы прямо на берегу.
Но первая радость от встречи с благополучно добравшимся до него сыном скоро сменилась у дона Рамиреса опасениями о том, что вернуться в город вдвоем им будет почти невозможно. Риск был велик, а ставить под удар юного, едва обретенного сына совсем не то, чем рисковать только своей собственной старой жизнью.
Хуан вывел мальчика из палатки. Зимняя, красно-синяя вечерняя заря придавала всему вокруг особую резкость, и звуки раздавались тоже неправдоподобно четко.
— Сейчас поешь и все такое, спать будешь с отцом под попонами, альковов у нас нет. И чтобы нигде и никогда ты не вздумал назвать меня ни Хуаном, ни Мартином, ни лейтенантом, ясно? Последнее обращение, правда, иногда позволяется дону Хосе, но он никогда так не называет меня при людях. А теперь доложи, как изменилась обстановка в городе…
Ночью Игнасио почти не спал. Он прислушивался к тайной ночной жизни лагеря, где постоянно кто-то откуда-то приходил и куда-то уходил, а большей частью смотрел в прояснившееся небо с застывшей луной. И, только засыпая под утро, он понял, что на самом деле всю ночь почему-то ждал лишь одного — протяжного вороньего крика.
Прошли две недели томительного ожидания. Один год сменил другой, а герильясы только и занимались тем, что вырезали небольшие группы отставших от основных сил французов, нападали на небольшие отряды фуражиров и грабили окрестные села, не обращая внимания на проклятия крестьян.
Но если для дона Рамиреса вынужденные дни в партиде тянулись бесконечно, то Игнасио, наоборот, пока не очень стремился обратно. Отец жив, Клаудиа под охраной Педро — так почему же не попробовать и другой жизни, не осажденного, а нападающего? В первое же утро мальчик тайком от отца попросился у Хуана взять его в любую вылазку, в какую тот только согласится. Хуан, прищурившись, оглядел его с головы до ног.
— Насколько я помню, кердо не очень-то восхищался твоими военными успехами. Может быть, лучше станешь штабом и будешь планировать наши боевые действия? — В голосе Эмпесинадо звучала откровенная издевка, но Игнасио давно понял, что если хочешь чего-нибудь добиться, приходиться терпеть многое.
— Проверьте, сеньор командир, — ответил он, стараясь говорить совсем равнодушно, и уже совсем небрежно добавил. — Педро не терял со мной времени в замке. И учитель Су…
Но тут Хуан жестом остановил его: одно упоминание этих имен произвело надлежащее действие, и проверять Игнасио никто не стал. Хуан только сухо сказал:
— Если что, помни, что ты сам полез в эту кашу, сваренную не для обитателей дворцов. И к тому же… Мне все равно, что скажет твой отец, но перед Педро я отвечаю за тебя… — головой хотел закончить Хуан, но промолчал.
И вот однажды около шести утра весь лагерь герильясов вдруг превратился в осиный улей; все шумели, звенели оружием, молились, а больше всего — дьявольски ругались самыми страшными и непристойными словами.
Разведчикам удалось обнаружить довольно большой пеший отряд французов, примерно около двух рот, и эскадрон гусар. Они двигались по направлению к Сарагосе. Игнасио наплел Гапильосу, который чувствовал себя перед ним немного виноватым, уйму небылиц о своем умении стрелять и выпросил у него штуцер, из тех, что сэр Уэлсли прислал в испанскую армию еще полгода назад. Все вокруг одобрительно смотрели на мальчика, разбавляя симпатию солеными шутками. Эмпесинадо тоже хлопнул его по плечу, добродушно буркнув:
— Хорошо, пойдешь с нами.
Дон Рамирес вынужден был смириться.
И вот мечта юноши сбылась.
Они вышли на мадридскую дорогу, спрятались за мощными стволами падубов, и скоро слева действительно показался французский отряд.
— Вот идиоты! — сдавленно рассмеялся Гапильос. — Ничему так и не учатся, ни бока, ни задницу не прикрывают.
По цепочке полетел приказ Эмпесинадо:
— Не стрелять. Дать им спокойно занять деревню. Услышу выстрел или любой другой звук — лично кишки выпущу.
К северу от дороги виднелась убогая деревня, французы свернули туда, а партида, не торопясь, отправилась в обход, почти у самой деревни разделившись, чтобы окружить ее полностью.
Наконец, Игнасио услышал долгожданный приказ «Вперед!» и помчался к деревне, больше уже не обращая ни на кого внимания.
Французы, понявшие, что попались в ловушку, спрятались в домах и, как пояснил сыну среди боя дон Рамирес, из-за неожиданности и стесненности позиции, защищались плохо.
После короткого боя, где Игнасио сумел выстрелить всего лишь два раза и неизвестно куда, французы решили пробиваться обратно к дороге, но и тут напоролись на засаду, предусмотрительно поставленную Эмпесинадо. После этого они начали в панике метаться по деревне, и тогда командир подозвал к себе Гапильоса и еще одного герильяса по прозвищу Ортига.
— Возьмите самых хладнокровных и перебейте эту мразь без жалости.
Но приказ этот оказался едва ли не поспешным. Гусарский эскадрон, придя в себя и понимая, что все равно будет истреблен полностью, решил пробиться через северную сторону как раз там, где находились Эмпесинадо и дон Рамирес. Еще в самом начале стычки Хуан приказал укрепить эти места у выезда из деревни завалом. И вот теперь Игнасио с восхищением смотрел, как Хуан, совершенно невозмутимо стоя по другую сторону завала перед несущейся на него пестрой лавиной гусар и имея под рукой всего небольшую группу герильясов, с каменным лицом стрелял из подаваемых ему ружей, а потом, презрительно улыбаясь, колол штыком и навахой коней и всадников. Пробилось и смогло уйти всего человека три.
Через четверть часа партида обыскивала дома и весело приплясывала перед церквушкой, давно покинутой причтом.
Эмпесинадо хмуро сидел на поваленном стволе, не обращая внимания на умирающих рядом людей и лошадей. Некоторые герильясы неподалеку от них жестоко и хладнокровно добивали раненых, после чего выворачивали их карманы, сдирали сапоги, и напоследок кромсали навахами обнаженные части тел. Дон Рамирес стоял неподалеку, опустив голову, и все время делал знаки сыну, чтобы тот уходил отсюда. Но мальчик стоял, словно парализованный.
— Ничего, привыкнет, — наконец, проговорил Хуан, краем глаза заметив эту немую пантомиму. — Эти габачо должны знать, что здесь им пощады не будет никогда. — И затем решительно добавил. — Дон Хосе, надо сжечь эту деревушку — мне кажется, что здесь был какой-то предатель.
— Но в тактических целях это ничего не даст нам, — осторожно заметил дон Рамирес. — Прикажите лучше собрать весь провиант на площади, а не по мешкам солдат.
— Это не солдаты, дон Хосе, я уже не раз говорил вам. Впрочем, исполнение я возлагаю не на вас. Немедленно пришлите сюда Арройю.
Арройя был тем самым саперным обер-офицером, которому Хуан объяснял разницу между настоящей армией и герильясами и который отлично воспринял этот урок.
— Сколько пленных? — тем временем поинтересовался Эмпесинадо.
— Двадцать восемь солдат и два капитана.
— Расстрелять всех. — И с этими словами Хуан отправился выпить шоколада, который, как на ходу крикнул кто-то, обнаружили в одном из домов.
И потрясенный мальчик увидел, с каким остервенением набросились герильясы на стоявших невдалеке сжавшейся кучкой безоружных пленных. Партизаны резали их навахами, вспарывали животы, выкалывали глаза…
— Отдай штуцер Гапильосу, — тихо сказал сыну дон Рамирес, — и жди меня вон там, на дороге у падубов.
Игнасио, как потерянный, побрел туда, где еще пару часов назад пылал восторгом и надеждой, а за его спиной уже начинало вздыматься черное пламя и еще сухо трещали выстрелы. И тут перед мысленным взором мальчика неожиданно возникли они оба, Хуан и Педро, стоявшие плечом к плечу в проеме двери заброшенного дома на окраине Аранхуэса, оба молодые, мужественные, готовые пойти друга за друга на смерть… «Нет, Педро никогда бы так не сделал, никогда…» — прошептал Игнасио, и ему почему-то стало легче.