ров, пытающихся любыми способами остановить это паническое бегство.
Французы сразу же поняли, что произошло. На какое-то мгновение наступило затишье, и начавший рассеиваться дым обнажил развалины редута, усыпанные мертвыми телами защитников и беспомощно стонущими ранеными. А в следующее мгновение французская пехота поднялась в полный рост и с яростными воплями устремилась к разрушенным и опустевшим укреплениям. Казалось, теперь уже ничто не сможет спасти город. Синяя лавина с примкнутыми штыками накатывала неумолимо как океанская волна. Колокол на городской башне отчаянно бил в набат, оповещая всех о нависшей над городом опасности.
Клаудиа не видела дона Гарсию уже едва ли не неделю, но сколько именно, сказать точнее не могла, ибо в осажденном городе дни и ночи давно слились в один долгий, темный кошмар грохота, пламени и криков. Девушка безостановочно делала свою непростую работу, как в один из дней прямо ей в уши ударил жуткий набат сразу с нескольких городских церквей. Он несся над полумертвым городом, как ураган, как колокольный зов самого ада, и Клаудиа знала, что это значит — французы прорвали оборону, французы вот-вот будут здесь!
Клаудиа выскочила на улицу. Колокол на Новой башне, казалось, обезумел окончательно. И в следующий же миг мимо нее со стороны развалин Санта Энграсии понеслась толпа обезумевших людей.
— Что?! Что случилось?! — бросалась Клаудиа то к одному, то к другому, но все лишь шарахались от нее, как от чумы, и убегали, осатаневшие, обезумевшие, с бледными перекошенными лицами мертвецов.
И тогда девушка поняла, что произошло что-то совсем страшное, и бросилась туда, откуда все так панически бежали, понимая, что Аланхэ может быть теперь только там. И только там может теперь быть и Педро. Ставшая бесчувственной в своей неколебимой решимости непременно пробиться к ним, Клаудиа бежала по улицам, безжалостно отмахиваясь от всех, кто попадался ей на пути. Она бежала среди всего этого хаоса и воплей, накрываемых ревом бомб и сыплющейся со всех сторон кирпичной пылью, стремительно преодолевая пространство по запруженной обезумевшими солдатами в зеленых мундирах дороге на Торреро.
— Куда ты, дура?! — кричали ей.
Но Клаудиа все бежала вперед, ни на кого не обращая внимания. И вот впереди, в дыму и хаосе, она уже не столько разглядела, сколько почувствовала присутствие дона Гарсии.
— Назад, канальи! Назад! — кричал Аланхэ что есть силы и сыпал пощечины налево и направо, тщетно пытаясь удержать бегущих солдат.
Невдалеке от него Клаудиа заметила Педро, который с остервенением швырял обратно к мосту убегающих защитников, но те поднимались на ноги и вновь устремлялись прочь от разрушенных позиций.
А там, впереди, пространство уже очистилось, и сквозь расступающийся местами дым девушка в одно мгновение отметила и бегущих с яростным воплем к мосту французов с винтовками наперевес, и одиноко стоящую в стороне последнюю неповрежденную пушку, и лежащих вокруг нее солдат в синих мундирах… И тогда, растолкав последних, закрывавших ей это очистившееся пространство людей, не обращая внимания уже ни на кого, даже на Аланхэ и Педро, она кинулась к пылающему в мертвой руке канонира факелу, вырвала его и поднесла к запальнику направленного на французов орудия.
— Артиллеристка! — разнесся чей-то истошный вопль.
И на опустевших развалинах редута, среди еще не совсем развеявшегося дыма все, и защитники и нападавшие, увидели около орудия одинокую женскую фигуру. Никто не мог толком понять, что там делает эта отчаянная горожанка, ведь через несколько мгновений ее сметут несущиеся остервеневшие французы, которым некогда будет разбираться в том, зачем она оказалась на их пути. Или это сама святая дева дель Пилар сошла с небес, дабы защитить позицию, названную ее гордым именем? Ведь недаром перед мостом висит надпись — «Нерушимая твердыня владычицы нашей дель Пилар»!
Но вот в следующее мгновение крики обезумевших защитников и яростный вопль бегущих в атаку французов перекрыл одинокий пушечный выстрел, который, казалось, пробил брешь в самих небесах. Атакующие будто споткнулись, наткнувшись на ударившую по ним прямо в грудь картечь, а осажденные будто вновь обрели зрение.
Сам генерал-капитан первым оказался рядом с отважной артиллеристкой, прикрыв ее собой и гневно призывая защитников выполнить свой долг. Затем рванул прямо через бреши навстречу наступающим французам подоспевший на помощь едва не взятому редуту Педро со своими валлонцами. И тогда все остальные, те, кто только что в полной панике покидали вздыбившиеся обломками позиции, вдруг словно проснулись от глубокого сна. Они рассвирепели, развернулись и с отчаянной яростью бросились на французов.
А Клаудиа на мгновение потеряла ощущение реальности. Страшный неожиданный грохот пушечного выстрела потряс все ее существо, пройдя по телу судорожной дрожью. Она мотнула головой, едва не упав, и поначалу ничего не могла различить перед собой из-за густого облака дыма. Но вот перед ее глазами замелькала чья-то спина, потом другая, потом она увидела Педро, одиноко рванувшего в сторону моста. Затем хлынула лавина других тел, и девушка уже больше не видела перед собой французов, а только спины, спины, спины, многочисленные зеленые спины испанских волонтеров…
Завязалась отчаянная схватка. Французы никак не хотели упускать уже почти достигнутого успеха, а сарагосцы вложили в свою контратаку весь стыд, всю боль и всю злость, накопленные за последние двенадцать часов боя.
Яростная стычка длилась чуть ли не целый час, с обеих сторон падало множество бойцов, но места павших защитников города тут же занимали все новые и новые, бросившиеся обратно на позиции солдаты. И французы, в конце концов, не выдержали. Они в беспорядке отошли, злые, измученные и не победившие. Они пошли отдыхать, в то время как едва удержавшимся защитникам города было все еще не до отдыха. Кто бросился оттаскивать раненых, кто — заделывать бреши мешками с землей и шерстью и строить из трупов брустверы.
Страшно рассерженные неудачей французы возобновили обстрел редута, множа жертвы защитников, мешая им оттаскивать раненых и латать пробоины. Но сарагосцы больше уже не намерены были ни отходить, ни сдаваться. Теперь они знали — они ни за что не пропустят французов через редут. Пока жив хотя бы один человек.
— Нас не заставят побледнеть ни бомбы, ни гранаты, ни все солдаты Франции! — крикнул туда, им, Аланхэ. И все, кто находился рядом с ним на развалинах, дружным криком одобрения поддержали своего генерал-капитана.
Клаудиа была настолько потрясена всем происшедшим, что долго еще не могла по настоящему прийти в себя. Она не помнила, кто и почему увел ее обратно с редута и очнулась только в госпитале, где пришлось сразу же включиться в работу, поскольку раненые потекли рекой. Поэтому когда Аланхэ, появившись уже после заката, начал горячо благодарить ее, девушка искренне удивилась.
— О чем вы, дон Гарсия?
— Вы сегодня были богиней, ибо только богам дано совершать невозможное! Этим пушечным выстрелом вы возродили веру солдат, и им удалось отстоять редут дель Пилар.
— А… — протянула девушка, сквозь марево бесконечных ран и расплывающихся по белым повязкам кровавых пятен вспомнив о чем-то совсем-совсем далеком. — Так мы отстояли редут?
— Да, ответная штыковая атака была такой яростной, что теперь французы никогда не смогут забыть девушку со странным красивым именем — Артиллеристка.
— Артиллеристка?..
— Я восхищаюсь вами, Хелечо, с каждым днем все больше и больше. Солдаты настолько воодушевились вашим появлением у пушки, что узнав о захвате французами редута Сан Хосе…
— Так французы сегодня взяли другой редут?
— Увы. Но они овладели им лишь потому, что после пятнадцатичасового обстрела артиллерии редут уже некому было защищать. Увидев усеянное мертвыми телами место, они сами ужаснулись своему успеху.
— О, Боже! Сколько наших людей полегло сегодня, не успев даже скрестить шпагу в открытом бою…
— Да, к сожалению, очень много. Однако, поскольку французам достались лишь множество разорванных на куски трупов да груды земли и камней, обагренных кровью, они не смогли закрепиться на этих развалинах, и… мы выбили их и оттуда.
— И вы опять были там, в первых рядах? — с расширившимися от ужаса глазами прошептала потрясенная Клаудиа.
— В самых первых рядах был Педро, Хелечо. Я еще никогда в жизни не видел воина более отважного, — в глазах Аланхэ блеснуло истинное восхищение, но, заметив в измученном бесконечной работой и нервным напряжением лице не столько восторг, сколько страх за их жизни, беспечно добавил. — Но бояться нечего. В штыковой испанские солдаты явно превосходят своих знаменитых противников. Это правда, клянусь честью.
Аланхэ был готов часами стоять в смраде госпиталя и часами глядеть на это открытое, ясное, удивительное лицо, но — увы — он уже давно, с того самого страшного мгновения на мадридской площади, когда он ударил французского полковника, более не распоряжался собой. За его спиной погибал город, и никакая женщина на свете сейчас не смогла бы удержать его. На душе у него было неспокойно…
Несколько последующих дней французы, не рискуя больше идти на штурм, продолжали лишь обстрел. Но при этом они не прекратили подводить апроши и крытые галереи все ближе к городским позициям. В ответ нужны были дерзкие вылазки, и тут бы защитникам Сарагосы очень могли пригодиться герильясы. «Но где же Игнасио? Неужели его все-таки схватили тогда? В таком случае я никогда не прощу себе, что не проверил, чьи странные шаги послышались мне на кладбище», — с беспокойством подумал дон Гарсия и в очердной раз вспыхнул, вспомнив, как по привычке равнодушно отнесся тогда к судьбе этого ребенка, еще не успев толком осознать, что он вовсе не сын самодовольного Князя мира. И шестнадцатый маркиз Харандилья до крови прикусил губы от презрения к самому себе…