. Но та слушала рассеянно, не зная теперь, что делать: бежать ли в госпиталь, после ночного дела наверняка заполненный ранеными до отказа, возвращаться к оставленному Аланхэ или побыть хотя бы немного с отцом и послушать рассказы брата. А Игнасио между тем, захлебываясь, продолжал. — Теперь у меня будет занятие — не чета Педро! Махать саблей на редутах всякий может, а я придумал лучше: я буду ночами проползать к пикетам и слушать их разговоры. Как здорово, что французский я знаю, как родной! И потом, у меня есть такой… — Игнасио вдруг осекся и испуганно посмотрел по сторонам. Впрочем, никто не обратил внимания на его слова. — И не вздумай меня останавливать, Клаудита, я теперь взрослый и подчиняюсь только командующему! Кстати, я прямо сейчас же отправлюсь в Суд и расскажу графу свой план.
— Дон Гарсия ранен…
Новость в мгновение ока облетела толпу. Тотчас к дому на набережной поспешила делегация с богатыми дарами любимому всеми командующему в виде муки, вина и даже небольшого куска сухой баранины. Аланхэ встретил их уже на ногах, и только по синеватым кругам под глазами и стиснутым губам можно было догадаться, что он мужественно пересиливает себя.
Воспользовавшись царившим в городе возбуждением, Игнасио ускользнул от отца и сестры. Больше всего на свете ему хотелось поскорее отправиться на Лас Эрас и найти там Мусго. Теперь он сможет разговаривать с ним на равных, если даже не свысока — пара недель в партиде способны любого мальчишку превратить в юношу. Но карман его буквально прожигал маленький сверток лейтенанта Мартина, да и похвастаться перед Педро тоже очень хотелось. Проплутав по городу час и выяснив, что точно узнать, где в какую минуту находится Педро практически невозможно, Игнасио решил положиться на свою интуицию и искать друга там, где громче всего слышны раскаты боя. Внутреннее чувство, как всегда, не подвело юношу, и вскоре он почти налетел на Педро у ворот дель Кармен. Сияющий одновременно глазами, зубами и кудрями, он показался Игнасио самим Марсом.
— О, минино! — ничуть не удивился Педро, продолжая перебегать от одного положенного на бруствер ружья к другому. — Что так долго — или у Эмпесинадо поинтересней, чем у нас? — Несколько пуль подняли фонтаны жалких остатков снега. — Что-то никакого от них толку, — добавил он, и Игнасио не понял, о ком это он: о французских пулях или о партиде.
Идя сюда, он в мыслях уже десять раз нарисовал себе встречу с Педро. Он представлял себе как сначала снисходительно отзовется о его ружье и скажет, что оно и в подметки не годится английским штуцерам, которые есть у Эмпесинадо, потом долго будет интриговать его, никак не выдавая тайны, потом подпустит таинственных намеков, по которым, конечно же, ни о чем догадаться будет невозможно, а потом… потом неожиданно раскроет свою удивительную тайну, и Педро ахнет и сделает что-нибудь такое, и они вместе пойдут и выпьют по этому случаю какого-нибудь вина, как равные… В конце концов, не каждый мальчик в его возрасте пробирается в партиду и обратно! Но все вышло совсем иначе. Увидев разложенные ружья, Игнасио почувствовал такое желание тоже пострелять, что быстро скомкал всю придуманную интригу.
— Между прочим, ты никогда не отгадаешь, кто такой этот Эмпесинадо, — буркнул он, не сводя глаз с ружей.
— Да и отгадывать не буду, — рассмеялся Педро, делая очередной выстрел. — Оле, ребята, оле!
— Это — лейтенант Мартин.
— Хуан?! — и в этот момент ружье явственно дрогнуло в руке гвардейского лейтенанта. Педро сражу же перестал стрелять и повернулся к Игнасио. — Хуан… Дружище…
— И он просил передать тебе вот это, — сунул ему сверточек юноша, ревниво глядя на оружие и надеясь, что сверточек все-таки отвлечет Педро, а он тем временем припадет к прикладу.
И Педро в самом деле отвлекся. Он быстро развернул кусочек холстины, залитый воском, и в пальцах у него блеснуло серебро. На лице Педро промелькнула болезненная гримаса.
— Эх, Хуан, старина Хуанильо… — прошептал он, положив на ладонь кольцо-печатку с могучим быком и долго глядя на него печальным, почти скорбным взглядом. — Как же так, Хуан? Как же мы с тобой?..
Но тут снова засвистели пули и, сунув кольцо запазуху, Педро оттолкнул Игнасио.
— Ступай отсюда, сейчас опять начнется! — Но Игнасио и не думал уходить. — Ты, что, глухой? — сквозь начавшийся дьявольский посвист картечи рявкнул Педро. — Ступай к генерал-капитану Аланхэ и передай, что французы снова атакуют — пусть присылает помощь!
Но возвращаться к раненому Аланхэ на другой конец города, когда кладбище было совсем рядом, Игнасио не захотел. Вместо этого он добежал до Санта Энграсии, передал просьбу Педро, в отступление которого в глубине души не верил, первому же офицеру, затем еще немного подождал, чтобы убедиться, отправлена ли помощь, и стал опрометью, не обращая внимания на шальные пули, бросился прямо к кладбищу.
За воротами было тихо, словно смерть, бушующая на редутах, уважала тех, кого уже упокоила как полагается: в постели, при священнике и родных. Игнасио бродил между могилами, прошел то место, где их обнаружил Аланхэ — странный этот полковник королевской гвардии, он всегда презирал всю их семью, и Клаудиу, и, кажется, весь двор, а вот теперь его все здесь обожают — и вышел к западной арке. Там он с трудом обнаружил следы колес и колотушек Локвакса, но им было уже никак не меньше трех дней. И больше ничего. И никого. Постояв в задумчивости, Игнасио решился крикнуть.
— Ого-го-го! Мусго! — Но от его крика лишь несколько ворон лениво перелетели на другие деревья. Тогда он решил тоже изобразить карканье, но кроме нелепых звуков ничего не вышло. Где же искать его? И как узнать, на какой линии теперь французы? Игнасио еще немного помедлил, словно ожидая какого-нибудь знака свыше, но не дождался и, вздохнув, отправился за ворота. Идти все равно надо, даже без Мусго. Явно не признаваясь себе, втайне мальчик все же надеялся на его помощь. Лежа под январскими звездами в партиде, когда мысль о подслушивании у пикетов и пришла ему в голову, Игнасио всегда представлял себе, как они делают это вместе. Вот они ползут по холмам, становясь самой землей, ее кустами, ее выбоинами, вот слышат тайный план обхода, вот сообщают Хунте… и вот их уже чествуют как героев! И он гордо стоит, сжимая невесомую ладонь Мусго в своей…
Игнасио опять размечтался и едва не проскочил мимо вьющейся у него под ногами редкой цепочки из каких-то алых ягод, уводящей налево, к Валенсийской дороге. Сердце его радостно забилось. Он наклонился и поднял ягоду: это была уже прихваченная морозом, сморщенная, но все еще яркая коробочка шиповника. Игнасио прикусил ее, и щекочущая кислинка тронула губы.
— Мусго! Значит, мы увидимся, Мусго!
Шагая по цепочке, юноша вышел к лесочку, за которым шла уже дорога, судя по звукам, полная идущих к городу войск. Ягоды неожиданно закончились у густой купы можжевельника, и Игнасио понял, что лучше места ему не найти. Из плотных ржаво-зеленых зарослей было не только отлично видно дорогу, но и отчетливо слышны разговоры у пикета, где горел костер, и несколько офицеров заворачивали колонны и пушки то в сторону реки, то к дель Пилар.
Солдаты только и говорили о том, что теперь городу точно крышка. Жюно распорядился обнести укрепления сарагосцев со всех сторон траншеями так, чтобы можно было выскакивать прямо перед редутами, а под редут дель Пилар и вообще подвести сапы.
Уже ближе к полуночи замерзший, но переполненный ощущением победы Игнасио той же дорогой вышел назад к кладбищу, каждую секунду ожидая, что сейчас дорогу ему преградит тонкая фигура в меховой куртке… Голубоватый свет заливал Лас Эрас, а дальше над городом причудливым закатом полыхали пожары. Впереди уже темнела громада восточных ворот, как вдруг темнота закрыла ему глаза невесомыми ладонями.
— Мусго! Зачем ты… — Юноша схватил тонкие руки, обернулся и тут же снова зажмурился. Перед ним, в призрачном свете казавшиеся серебряными, струились, лились, сверкали длинные каскады волос, закрывавшие лицо и белое одеяние. И красные ягоды, черные в полумраке, были то тут, то там вплетены в эти невообразимые волны. В первое мгновение Игнасио подумал о призраке, разбуженном грохотом боев и вышедшим из своей подземной обители, но потом вдруг решил, что ему, верно, явилась сама пресвятая дева дель Пилар и сейчас она откроет ему судьбу своего любимого города. На память тут же пришли рассказы Клаудии и Педро о том, что своему рождению он обязан именно этой святой, у собора которой Педро нашел ту самую повитуху, вспомнил он и то, с каким глубоким и искренним чувством отправился защищать этот город, и сердце юноши бешено заколотилось в груди.
— Пресвятая дева! — воскликнул он непослушными губами. — Благодарю тебя за твою милость! — И упал ниц в подтаявший снег.
Но вместо того, чтобы услышать пророчество или испытать благодать, Игнасио почувствовал, как его берут за плечи, и знакомый насмешливый голос произнесит:
— Неужели какая-то пара недель на той стороне Эбро выветрила в тебе память о Мусго?
— Каррамба! — пробормотал Игнасио и решительно развел руками струи волос. На него смотрели те самые ясные голубые глаза на правильном, но полном диковатой прелести лице. — Кто ты, в конце концов?! И зачем преследуешь меня?
— Но разве ты сам не мечтал о новой встрече со мной? — вопросом на вопрос, не улыбаясь, ответило таинственное существо.
— Ты — дьявол или французский шпион…
— Конечно, — улыбнулось существо и вынуло из волос связку ягод шиповника. — Именно шпион указал тебе столь удобное место, чтобы…
— Но что это за тайны, откуда ты меня знаешь и почему тебе ведомо все в этом городе?
— Слишком много вопросов, сеньор Бомберо[164]. Разве тебе недостаточно того, что я помогаю тебе и храню тебя? И пока я рядом, с тобой ничего не случится.
— Так ты ангел или бес, мужчина или женщина?
— Я — ведьма, — скорее догадался, чем услышал Игнасио, и жаркие руки обвили его шею, а юное тело так и прильнуло к нему. — Иди сюда… сюда… — Странное существо увлекало юношу куда-то в глубину кладбища, горьковатый свежий запах полыни кружил голову, губы искали губ, и…