И, словно прочитав его мысли, Игнасио не стал больше ни о чем расспрашивать, а лишь жадно понюхал клейкую ветку…
Скоро Игнасио начал выходить на прогулки самостоятельно, и помощь Педро оказалась ему больше не нужна. А накануне дня рождения юноши к Педро вдруг подошел лакей и передал просьбу дона Гаспаро явиться к нему в кабинет для личной беседы.
На мгновение сердце Педро ухнуло вниз, а потом бешено забилось о ребра. Все это время он и ждал, и боялся подобного приглашения, и потому теперь ощущал в себе какую-то смесь из растерянности и злости.
И, не без волнения надев давно приготовленный для такого случая мундир капитана валлонской гвардии с напоминающей след от сабельного удара алой ленточкой на груди, Педро со смутным беспокойством отправился наверх. Кабинет дона Гаспаро располагался на втором этаже, рядом с той памятной комнатой, где Педро впервые открыл глаза после драки в Канфранке и которую он тайно считал местом своего истинного рождения.
Тысячи мыслей проносились в его смятенном сознании, пока он почти машинально, зная здесь каждую плиту в полу, каждую шпалеру, шел по длинному коридору. Сколько разных людей проходило за прошедшие столетия по этому бесконечному коридору, со страхом, надеждой или благодарностью неумолимо приближаясь к массивным двустворчатым дверям! Но вот стукнула булава, двери распахнулись, и Педро увидел только одно — внимательно и серьезно устремленные на него темные, без блеска глаза герцога.
— Ваш покорный слуга, Ваше Сиятельство, капитан валлонской гвардии Педро Сьерпес, — дрогнувшим голосом произнес молодой человек еще непривычное для него звание и ниже обычного склонил голову перед этим скромным на вид, но неизменно величественным человеком.
— Здравствуйте, Педро, — просто сказал дон Гаспаро. — Рад видеть вас живым и здоровым. — И затем, сопроводив свои слова легким жестом, указывающим на старинный резной стул, добавил. — Садитесь, капитан, разговор нам предстоит нелегкий и долгий.
Педро опустился на отполированные тремя столетиями ореховые планки, будто падая в пропасть. Но это ощущение падения все же не могло заглушить ликующего восторга — сам герцог Наваррский назвал его капитаном! Это стоило многого.
Дон Гаспаро молчал, не начиная разговора, словно давая Педро возможность привыкнуть и к нему самому, и к своему новому положению, а сам внимательно рассматривал его из-под густых темных ресниц. Педро достойно выдержал эту паузу, ничем, если не считать побелевших от нервного напряжения ноздрей, не позволив выдать своего волнения. Наконец, дон Гаспаро, едва заметно улыбнулся.
— Я знаю, капитан, — будто почувствовав, что такое обращение доставляет радость молодому человеку, продолжил герцог, — что у вас накопилось ко мне много вопросов… — Как хороший игрок в кальву[176], он точно поймал брошенный взгляд Педро, задержал его силой своей воли и после некоторой паузы закончил. — Я постараюсь на них ответить, но лишь после того, как сначала вы удовлетворите мое любопытство.
— Я готов, дон Гаспаро, — на всякий случай обратился Педро к хозяину так, как это требовалось от него во все прежние годы, — спрашивайте. Постараюсь ответить на любой ваш вопрос.
Дон Гаспаро снова позволил себе незаметную лукавую улыбку.
— Хорошо. Итак, первый вопрос. Как вы мыслите себе ваше дальнейшее существование, капитан Педро Сьерпес?
— Не знаю. Никак, — начал было Педро, но затем, твердо посмотрев в глаза дона Гаспаро, вдруг решительно сказал: — Я собирался уйти в отряд к Хуану.
— Значит вы, как и Хуан, предпочитаете оставить вашу первоначальную службу и предоставить свое дальнейшее существование судьбе?
От столь неожиданного и жесткого вопроса, прозвучавшего из уст человека, всегда разговаривавшего мягко и доброжелательно, Педро на мгновение даже растерялся.
— Я… никогда бы… но… — начал капитан валлонской гвардии, но никак не мог оформить в слова всю ту бурю мыслей и чувств, которые вдруг охватили его при этом неожиданном повороте разговора.
— Но..? Говорите смелее, что вас смущает? Неужели я страшнее французского корпуса? — невозмутимо настаивал дон Гаспаро.
Напоминание о французах подействовало на Педро, как ушат ледяной воды, и спровоцировало его говорить в открытую. В волнении он встал и стиснул рукой гнутую спинку стула.
— Дон Гаспаро, во-первых, убежав от вас, я нарушил вашу волю, а потому вы уже больше никогда не сможете доверять мне полностью. А кому нужен слуга, которому не доверяют? Уж во всяком случае, не такому человеку, как вы. А во-вторых… — тут Педро снова на какое-то мгновение замялся, но все же вновь победил себя и решительно закончил. — Просто так я все равно не просижу в замке, когда в моей Испании хозяйничают синешинельники, а на троне сидит Жозеф Бутылка[177]! Вы, быть может, не одобряете поступок Хуана, а я слишком хорошо понимаю его. Он мне как брат…
Тут дон Гаспаро скупым жестом остановил излишнюю искренность Педро.
— Хорошо, Сьерпес, спасибо за откровенность. Сядьте, я пока еще ни в чем не обвиняю вас. И потому давайте не будем торопиться, а разберем все по порядку. — Педро сел, и дон Гаспаро, с минуту помолчав, продолжил. — Итак, во-первых. Вы убежали и тем самым нарушили мою волю. Пока оставим это утверждение в существующем виде и двинемся дальше. Соответственно, вопрос «Кому нужен такой слуга?» тоже обсудим позже. А сейчас поговорим о вашем «во-вторых», сеньор капитан, поскольку прояснение этого вопроса прольет свет и на предыдущий. Итак, если я правильно вас понял, вы, молодой человек, обвиняете меня в бездействии?!
Педро снова вскочил на ноги.
— Помилуйте, что вы, дон Гаспаро, я совсем не собирался ни в чем обвинить вас …
— Excusatio non petita, accusatio manifesta.
— Что? — растерялся Педро.
— Непрошенное оправдание обличает виновность, — спокойно пояснил дон Гаспаро. — Надо будет вам заняться латынью, капитан. Но вернемся к делу. Итак, в то время как наша благословенная Испания истекает кровью, сражаясь с проклятыми иноземными захватчиками, невозмутимый дон Гаспаро преспокойно сидит в своем замке и, мало того, что вкусно ест и крепко спит, так еще и любезничает с проклятыми мосьюрами, — герцог слегка усмехнулся, выговаривая последнее слово. — Что ему за дело до всех этих жалких, несчастных, простых испанцев. Пусть хоть все они сгинут под французским штыком… — Педро стоял, крепко прикусив губы и не зная, что делать и что говорить в ответ, если отрицать эти страшные слова уже не имело никакого смысла, а говорить о том, что на самом деле он никогда так не думал, было и вовсе глупо. — Итак, вы и ваши друзья хотите восстановить на испанском троне Фердинанда и именно в этом видите благо нашей многострадальной Испании?
— Дело вовсе не в том, чтобы восстановить Фердинанда, хотя… все действительно именно этого и хотят, — слабо возразил Педро.
— И вы, капитан валлонской гвардии, предпочли бы опять служить при его дворе? — с каким-то странным любопытством глядя на молодого человека, спросил дон Гаспаро.
— Нет! — решительно подался вперед Педро. — Я предпочел бы служить вам. Но я никогда не думал именно о восстановлении Фердинанда, и я не за это…
— В том то и беда, Педро Сьерпес, что вы не додумывали до конца, за что именно воюете. Вы, капитан валлонской гвардии, равно как и простой народ, даже не думаете, что творите. А ведь на самом деле все вы воевали именно за возвращение на трон Фердинанда. И наш многострадальный, но упрямый народ, в конечном счете, добьется своего и посадит себе на шею очередного выродка. И снова будут литься потоки крови и слез, литься до тех пор, пока наш народ не перестанет, наконец, словно цепной пес, бросаться и лаять на всех, кто приходит снять с него цепь. Так сколько еще должно пролиться этой собачьей крови, Сьерпес?
— А разве можно мириться с тем, что безбожники-французы хозяйничают здесь, как у себя дома? — вспылил зажатый в угол Педро.
— Нет! Но разве я когда-нибудь призывал к этому? — резко осадил его дон Гаспаро.
— Нет, — вынужден был признать молодой человек, и вдруг неожиданно даже для самого себя задал так давно мучивший его вопрос. — Но в таком случае, почему вы отказались стать королем Испании? Быть может, тогда лить кровь больше и не понадобилось бы?
— Да, оно и видно, что пока вы действительно только капитан, Педро Сьерпес, — грустно вздохнул в ответ дон Гаспаро, сразу же понявший о чем идет речь. — Если бы я согласился тогда на предложение мсье Бонапарта, вряд ли мы с вами теперь разговаривали бы об этом. В этом случае пролилось бы гораздо больше крови.
И вдруг Педро даже не разумом, а каким-то глубинным нутром понял, какую ловушку готовил для дона Гаспаро Наполеон. Действительно, надо было быть полным дураком, чтобы не понять этого простого военного маневра — притворного отступления. Капитану валлонской гвардии на мгновение стало стыдно за то, что он так долго лелеял в мозгу подобный бред.
— Но… вы… — начал он, но опять так и не смог оформить своих мыслей.
— Да, я, капитан Сьерпес, тоже не сижу сложа руки. Но я смотрю намного дальше вас. И, если вы еще верите мне, можете не сомневаться, что принесли бы гораздо больше пользы своему отечеству, если бы не убежали защищать Сарагосу. Ведь и вы, и Клаудита вполне могли погибнуть там. И таким образом больше послужили бы вашему личному тщеславию, чем действительному благу мира. — Педро во все глаза смотрел на дона Гаспаро, не зная, что ответить на эти справедливые обвинения. А герцог между тем продолжал: — Поверьте мне, Сьерпес, вам дано гораздо больше, чем простому солдату, и вы с Клаудией способны совершать гораздо более важные для блага нашей страны дела, чем просто пасть в примитивной кровавой драке, подобно пушечному мясу.
— Но я не мог спокойно сидеть и смотреть на то, что творится в моей стране.
— Потому что вы не верили мне, Педро Сьерпес. — И Педро снова замолчал, внутренне признавая правоту слов дона Гаспаро и не зная, что на них ответить. Герцог тоже замолк и долго смотрел в высокое окно, где призывно синело весеннее небо. — Итак, вы убежали от меня и нарушили мою волю, но не потому, что не могли сидеть сложа руки, а потому, что не верили мне, сеньор капитан валлонской гвардии, — и это столь лестное обращение вдруг обернулось для Педро самым страшным проклятием. Он предал своего господина, своего благодетеля, продал за личную славу, за чин! И Педро, зажмурившись, резко рванул с себя эполеты и алую ленточку, и слезы выступили у него на глазах.